Иван Федорович не понял, смешно это или не смешно, и поэтому нахмурился.
Внизу лакей подал Андрею Платоновичу широкую шубу, а Бондареву железнодорожную шинельку. И пока Андрей Платонович, подойдя к зеркалу, заматывал кашне, Георгий Николаевич ловко подхватил Бондарева за локоть, заговорил жарко и вкрадчиво:
— Надо нам с вами потолковать. Такая задача. Очень надо! Как будете в Москве, в любое время, ночь — за полночь, милости просим…
Нагель, замотав шею, подошел к Яковлеву и вынул из кармана маленькую костяную фигурку чукотского божка.
— На память. Примите. Это родной брат нашего Билликена. Известно нам, во всех автомобильных заботах бог Билликен усердно помогает. Вильям Шекспир. Из его сочинений. Бог Билликен…
Бог Билликен сел на ладонь Георгия Николаевича. У бога был рот до ушей и маленькие веселые глазки. Две черные раскосые черточки. Азия, башкирские степи, метель.
В гостиной стоял невообразимый шум. Иван Федорович рвался петь русские народные песни. Сергей Павлович Рябушинский пытался изображать адмирала Бирилева.
— Разобьем япошек по первое число! — кричал, выпятив живот и по-адмиральски решительно двигая вытянутым указательным пальцем. — Сотрем с лица земли и с лона морей сотрем!
наливаясь кровью, выводил Вольф и требовал внимания.
В московском купеческом клубе Иван Федорович Вольф славился пением русских народных песен. Голос Ивана Федоровича, сильный и решительный, как гудок на его Дорогомиловском кожевенном заводе, способствовал тому, что слушателям в первый момент казалось, будто он вовсе даже и не поет, а сердится. На себя, на жизнь, на ворюгу-приказчика. Но при этом в его лазоревых глазах, опушенных рыжими ресницами, сияли такие прозрачные слезы восторга, что московское купечество могло слушать Ивана Федоровича хоть до второго пришествия, забывая его немецкое происхождение.
Георгий Николаевич сел рядом с доктором.
— Василий Васильевич, как думаешь, лет десять еще поживу?
— Георгий Николаевич…
— Знаю, знаю… Сейчас скажешь, что я еще богатырь, что я еще дуб могучий и до ста лет мне еще… До ста мне не нужно. Я хочу русский настоящий автомобиль увидеть.
— Ну, так это как раз через сто лет. Страна наша полна бедности и предрассудков, а вы толкуете о фабрикации автомобилей. У нас в деревне лечатся у знахарей, у нас десятки миллионов неграмотных и самая высокая в Европе детская смертность. Ничего у вас не выйдет, фантазеры вы все!
— Э, нет, Василий Васильевич. Бог даст, я за три года такой заводец поставлю, что пальчики оближете. Людей деловых найду…
— Вот-вот, людей. В этом как раз проблема. Инженеров вы найдете. Бондарев не один. Таких, как он, уж много народилось, а вот попробуйте моего Игната шофером сделать. Он кобылу-то в грязи содержит, каждый день пьяный, того и гляди, опрокинет. Едешь к больным, крестишься.
— Лодырь он у вас!
— Почему лодырь? Он такой, как все. Однако при автомобильной скорости, если он погонит автомобиль на сорок верст в час, надежды никакой.
выводил Вольф и мотал головой.
— А потом, где механика взять, чтоб содержать автомобиль в полном порядке? Это ж должно появиться целое гаражное сословие. Мой же Игнатушка каждый год уезжает в деревню к петровкам на сенокос, а в Москву возвращается только к успению. Это когда с посевом окончит. Право, какой из него шофер.
— Разумно. Но такие люди уже есть. Аполлон!
— Слушаю-с.
— Аполлоша, поднимись-ка к нашим героям и приведи обоих при форме там, при крестах, медалях, чтоб полный парад.
— Слушаю-с.
— Я вам, Василий Васильевич, нашел человека. Он у вас вначале кучером будет, и то, думаю, пора вам Игната уволить, пьяницу. А мой протеже будет в самый раз. Мишель его подучит, и он с облучка пересядет за руль.
— Спасибо, конечно, но верится с трудом…
— Эх, друг мой, Василий Васильевич, мне б деловых людей заинтересовать…
— Ну а Рябушинские?
— Неясно еще. Все зависит от того, как Пал Палыч. Этот гусь молодой еще, шуршать не может. Денег у него нет. А братья без твердых гарантий не дадут. Крепкие ребята. В правительстве же на автомобиль и не проси, не до того. Государь изволит манифесты подписывать, эвон какую кашу заварили.
начал Вольф, багровея.
— Георгий Николаевич, только как на духу, растолкуйте мне, вы и в самом деле верите, что России нужен свой автомобиль?
— Он ее спасет. Только он, и никто другой! Мы завязнем в наших просторах. И уже завязли. В критическую минуту мы не сможем подвезти ни продуктов земледелия, ни предметов промышленности. У нас армейские части двигаются пешими переходами. Растут города, нужен транспорт на каждый день.
— А железные дороги? Смотрите, какое строительство железнодорожное!
— На паровозе далеко не уедешь. Это не на каждый день. Паровоз всем нам повседневных коммуникаций не сокращает.
— Извиняюсь, конечно. Но аэроплан? Или цеппелин?
— Все так. Но мы по земле ходим, не летаем, нам наземный транспорт подавай… Нация может успешно существовать только при определенном развитии транспортных средств. Знаете, в чем главная трагедия черной Африки? Коня у них не было! Зебра в упряжку не годится, а слон африканский в отличие от индийского не приручается. А потом, самое главное, — наш работник в единицу времени производит в полтора раза меньше француза и в одну целую восемь десятых раза меньше немца. Это думать надо, какие последствия возможны. Вопрос решается… существовать ли нации. И серьезно это. Неуменье работать история не прощает. И не простит.
Георгий Николаевич потянулся за лимонным кружком, посыпанным сахарным песком и молотым кофе. В честь непопулярного государя, царскосельского суслика, эта коньячная закуска называлась «Николашкой».
— Выпьем, доктор, за счастье отечества, — предложил Яковлев, но выпить не успел. Вежливо приоткрыв дверь, Аполлон Сериков вводил в гостиную двух высоких матросов.
— Прошу, господа.
— Вот они, наши герои! — Георгий Николаевич поднялся навстречу, расправил плечи. — Милости прошу к нашему шалашу. Племянник рядом со мной, а уж вы, Василий Васильевич, приласкайте своего будущего шофера.
От неожиданности Вольф перестал петь. Аккомпанировавший ему Рябушинский ничего не понял. Он резко обернулся. Он уставился сначала в широкую спину Вольфа, затем, но не сразу — на вошедших и потерял сходство с молодым орлом. Гувернантка Софья Карловна Дикгоф, добрая женщина, говорила ему в детстве, что когда он удивляется, то делается похожим на маленького воробышка.
Сергуня встал, одернул бархатный пиджачок, обшитый шелковой тесьмой, как у актера. Он был очень пластичен.
— Здравия желаем! — гаркнул Афоня раскатисто. Весело у него получилось и лихо. — С далеких морей по вашему приказанию прибыли!
И, чтоб не стоять, как дурак с мороза, сразу же потянул на себя кресло и сел рядом с дядюшкой.
12
По данным Московской городской думы, в Москве в 1905 году было 155 автомобилей. Много это или мало, трудно сказать, да и неясно, с чем сравнивать, какой масштаб выбирать.
В 1905 году родился старший брат моего отца дядя Леша. Он и сегодня молодой. Он погиб летом сорок третьего на Мурманском направлении, и, когда пришла бумага из Сокольнического райвоенкомата, наша бабушка Вера сказала, что это ошибка. «Леша такой хитрый, — сказала бабушка. Она хотела сказать «умный». — Леша такой хитрый, он еще вернется». И строго поджала губы. Кто-кто, а она-то знала, что Лешу не могли убить. Нашего Лешу? Да о чем вы! Глупости какие.