Она вышла из-за стола, взяла Вадима за руку и, как ребенка, подвела к дивану, обитому темно-зеленой, с выпуклыми шишечками, тканью. Села, хлопнула по дивану ладонью, приглашая Вадима.

- Ты теперь от меня не уйдешь, пока не расскажешь подробно о Толе и Мите.

Вадим сел, обвел взглядом комнату.

- Хорошо у тебя после ремонта. Золотистые стены, зеленая обивка. Да, что с печкой?

Люда отмахнулась.

- Рассказывай, не тяни.

- Прогорела?

- К черту печку. Батареи будут ставить, - ответила Люда, нетерпеливо поглядывая на Вадима. - Ну?..

- Толя Степняк сегодня во всем сознался.

- И Глицерина назвал? - изумилась Люда.

- Глицерин ему сам велел, - Вадим повеселел.- Божился, что не посылал ребят на кражу:» Чтоб мне с этого места не встать, чтоб мне в тюрьму не доехать». В таком случае, говорю, ты можешь сообщить Степняку, что сказал мне правду, пусть и он говорит правду. «Нашли дурака», - отвечает. «Значит, ты лжешь? Ты посылал ребят красть?» «Не сбивайте меня, - кричит, - никого я не посылал!» «Тогда сообщи Толе, что сказал мне правду». «И скажу,- кричит, - мне бояться нечего, я вопше кругом чистый!» Устроил я им очную ставку. Мой герой едва языком ворочает, мямлит: все, дескать, сказал и он пускай говорит, как есть, а сам головой трясет - не верь, мол, не подведи. Толя на него таращится. Я сказал, чтобы Батога увели. Он так и ушел, тряся головой, уверенный, что мальчик понял знак и не выдаст его. А пацан ничего не понял. Батог разрешил говорить правду, он тут же все и выложил.

- Ловко ты! = воскликнула Люда, - Значит, конец?

- Да, дело всей компании уже в прокуратуре,

- То-то ты сегодня к нам пожаловал, сидишь - не торопишься. Может, насовсем останешься? Ты в этом Свитере здорово в мою комнату вписываешься.

Вадим, всегда охотно откликавшийся на шутку, не ответил. Сказал раздумчиво:

- Ничейные они какие-то… Потому Глицерину просто было прибрать их к рукам. Мы с тобой все говорим, говорим, беседы проводим, лекции читаем. И это нужно, конечно. Но ты заметь, как действуют сектанты, баптисты хотя бы. Не усмехайся иронически, Люда, у противника поучиться не грех. Сектанты, если решили втянуть кого-то в секту, жертву свою из поля зрения уже не выпустят, нет! И в дом каждый день наведываются, и на дороге подстерегут, и помощь в беде окажут, опутают по рукам и ногам. Сектанты с каждым в отдельности «работают». Мы с тобой уже говорили: надо не только взять на примету каждого такого пацана, это ты делаешь, но и не выпускать его из виду ни на день. Каждый его шаг должен быть нам известен.

- Мы уже составили списки пенсионеров - интересных людей. В жэках помогли. Есть летчик, Герой Советского Союза. Два партизана, отец и сын. Это просто удача, что мы их нашли. Сыну тогда четырнадцати не было, он для наших мальчишек особенно интересен. Есть танкист, совсем больной, едва передвигается. Довел меня до слез: думал, говорит, никому не нужен, а оказывается, еще послужу. Все охотно берут на себя двух-трех мальчишек.

- А спортсмены?

- С ними пока не беседовали, но тут, думаю, такой готовности не встретишь.

- А договорить надо. Не приглашать, разумеется, в детскую комнату. К ним пойти.

- Не хватает суток, Вадим.

- Не понимаю, почему ты так упорно отказываешься от второго работника? Ведь пока Нина в отпуске..^

- Подождем еще немного.

- Чего ждать?

Временный человек не работник, это первое. А во-вторых, у меня есть надежда, что Нина совсем работу оставит. Детская комната трамплином для нее была. Тогда я всех вас возьму за горло, и вы, не пикнув, оформите на это место Тому. Не пытайся возражать, она к тому времени уже будет студенткой второго курса.

- Не утвердят.

- Она еще в школе получила квалификацию воспитателя.

- У тебя не детсад.

- А курсы юных юристов? Первые в стране курсы для старшеклассников, должны же они какие-то преимущества давать!

- Удостоверение получила. Никаких преимуществ.

- В педагогическом учится. Словом, это мое дело. Я добьюсь. Только пока никого мне не посылайте.

- Сама жалуешься.

- Больше ты от меня жалоб не услышишь.

В передней раздались голоса, шарканье ног. Дверь распахнулась, и в комнату ввалилась компания: несколько парней, которых Вадим знал, и две незнакомые девушки, хорошенькие, в одинаковых замшевых пальто. Длинные прямые волосы струятся по плечам - мода. Люда дала им задание и поспешно выпроводила.

- Тебе хорошо в сером, - неожиданно сказал Вадим. - Высветляет.

- Будто ты ни разу не видел меня в новой форме.

- Очень хорошо, - повторил Вадим. - Ты знаешь, что красивая?

- Да ну тебя!

- Хоть изредка смотрись в зеркало, Люда.

Губы Люди дернулись и замерли, словно в раздумье - улыбнуться или нет. Пряча под шутливым тоном тревогу, она спросила:

- Ты тоже боишься, что я старой девой останусь? Мои родители вздыхают-вздыхают, а заговорить со мной на эту тему не решаются.

- Знают твой тигриный характер.. Куда ты свои волосы дела?

Люда поднесла руку к коротко остриженной голове, потрогала мелкие завитки, протянула безразлично:

- А-а, какая разница. Теперь шесть месяцев можно не заботиться. Даже стричься не надо. Вот не думала, что тебя такая чепуха занимает!

- Это не чепуха, когда человек себя обезображивает.

- Так уж и обезображивает…

Люда была задета.

- Его нельзя чем-нибудь размочить, твой каракуль?

- А мне так нравится, - огрызнулась Люда и отдернула руку от сухих, пожухлых завитков.

Пальцы еще помнили гладкие блестящие струи волос. Они легли на пластиковый пол у ее ног в парикмахерской и, даже отрезанные, казались куда живее оставшегося на голове после завивки «каракуля». Тогда она не пожалела о сделанном - с длинными волосами приходилось возиться, долго расчесывать, укладывать. У нее не было для этого времени. Сейчас Люда готова была расплакаться от острой жалости к себе. Похоже, Вадим этого и добивался, потому что, заметив реакцию Люды, улыбнулся краешками губ и сразу перевел разговор на другое. Заговорил о том, что, вероятно, уйдет из отдела, и ей придется работать с Цурканом. Люда низко опустила голову, начала ногтем счищать с рукава невидимое пятнышко. Для нее это не был разговор о «другом». Работать с Павлом… Видеться чуть ли не ежедневно… Она невольно снова коснулась рукой кудряшек. Неужели и впрямь завивка обезобразила ее?.. Пауза затянулась, и Люда спросила с неудавшейся, натужношутливой интонацией:

- Ты что, на пенсию собираешься? - Тут только поняла до конца, что сказал Вадим, и по-настоящему испугалась: - Ты что, совсем хочешь уйти?

- Да. Возможно. В школу милиции. Завтра вопрос решится.

За окном было еще светло, а в комнате уже потемнело. Люда света не зажгла. Сидели в сумерках, говорили так, словно в последний раз виделись, хотя оба знали: где бы не довелось работать Вадиму, связь его с детской комнатой не оборвется никогда.

- Ты считаешь, в наше время все проще,- раздумчиво говорил Вадим.- Подростку нечего решать, нечего выбирать, все для него уже завоевало и сделано. А ведь это не так. Человек, который сегодня живет, растет… для него всякое время сложное, потому что он впервые живет на свете, и все в мозгу его и сердце соотнесено со временем и не может быть просто. Я тоже когда-то сравнивал нас, голодных детей войны, и всем обеспеченных нынешних. И недоумевал: жизнь у них легкая, откуда же берутся «трудные» дети?.. А того не понимал, что жизнь вообще легче, в больших масштабах, что ли, в том смысле легче, что нет войны, нужды, все сыты,- но все равно каждый для себя решает нелегкий вопрос, как жить, кем быть, ему впервые это решать. И жизнь для него сложна, потому что прожить ее ему предстоит впервые и сразу набело.

- Мои подростки не задумываются!-воскликнула Люда.

- Значит, первейшая твоя задача - научить их думать. Не воруй, не хулигань, учись - эти формулы в готовом виде не годятся.

- Я с тобой не согласна. Есть вещи, понятия, которые ребенок должен усвоить автоматически. Учись, не воруй, не хулигань - здесь не над чем размышлять, это должно войти в него, как аксиома, не требующая доказательств.