Она очнулась от своих мыслей, когда он негромко запел на мотив когда-то известных «Кирпичиков»: «Где-то в Прахове, за Карпатами, на высокой горе есть тюрьма. За решетками, за железными там сидит коммунистов семья»…
- У меня есть гитара, Женин товарищ оставил,- сказала Светлана, поспешно встала, выбежала в другую комнату и вернулась с гитарой.
Вадим недоуменно посмотрел на нее, на гитару. Ему и в голову не могло прийти, что она ничего не слышала: ни того, как дед и бабка работали в подпольной типографии, как деда арестовали, он сидел в днестрянской сигуранце, а потом ясский военный трибунал приговорил его к четырем годам тюрьмы, которые он провел в Дофтане; ни того, как политзаключенные Дофтаны пятнадцать дней голодали в знак протеста против бесчеловечного режима; ни того, как спустя два года после ареста деда был расстрелян его сын и угроза нависла над младшей дочерью, гимназисткой Машей, его, Вадима, будущей матерью; как она переплыла Днестр и вышла на советский берег. Светлана не слышала, как Маша познакомилась с Федей Ивакиным и уехала с ним на далекий Амур строить город. Там и родилась сестра Инга…
Вадим не понимал, что его не слушают, и продолжал рассказывать о том, как после войны все съехались в Днестрянск и выстроили дом с большой террасой и как ходил, без устали ходил по этой террасе дед: два шага вперед, два назад, словно в дофтанской камере-одиночке… «Где-то в Прахове, за Карпатами…»
А Светлана принесла ему гитару…
- Женя научился аккомпанировать себе, когда поет,- сказала Светлана.- А голоса и слуха нет,- она засмеялась натянуто. Ей надо было засмеяться и отвлечь Вадима от воспоминаний и этих нелепых трех точек. Точка одна - ее комната, и они в ней наедине, когда еще повторится такое!
- Я отпустила его на день рождения с ночевкой у товарища. В мои четырнадцать лет это было бы немыслимо : десять вечера - марш в постель. А я решила - пусть мальчик растет самостоятельным. И отпустила на всю ночь.
Вадим молча стал гладить ее волосы. Светлана притихла, боялась шевельнуться, чтобы не вспугнуть его, чтобы он в этом близком и тесном молчании ушел от своих стариков и ребят к ней и забыл обо всем, кроме нее. Вадим коснулся губами ее щеки, уголка рта. Но внезапно, словно его оттолкнули, поднялся с кушетки. Подошел к окну. Спросил напряженно, не оборачиваясь:
- Ты не хочешь побродить, Светлана?
Она заметила, как изменился его голос, поняла, что он решил не допустить того, чего так мучительно ждет она и чего хочет сам, и заговорила горячечно, как в бреду, уставясь взглядом в его неподвижную спину:
- Нет, мне никуда не хочется и тебе не хочется. Ты останешься у меня. Женя вернется только утром. Ты останешься и никуда от себя не спрячешься…
- Я еще ничего не решил, Светлана,- сказал он совсем тихо.
Ничего не решил! Будто для того, чтобы остаться у нее сегодня, непременно надо что-то решать!
- Иди сюда, Вадим!
Он не двинулся.
- Иди сюда!- повторила Светлана, протягивая к нему руку.
Он достал сигарету, закурил.
- Ты всегда сковываешь себя,- сказала она, следя за ним блестящими глазами.- Или ты сознательно сковываешь себя, или ты каменный - изваяние, а не мужчина… Обернись! Иди сюда, Вадим!..
Он молчал - голос выдал бы его. Молчал, весь внутренне сжавшись, и боялся, до ужаса боялся, что вот она подойдет к нему сзади, обнимет, и тогда все пропало. «Только бы не подошла!- мысленно твердил он.- Только бы не подошла!..»
- Мне, пожалуй, пора…
Не глядя на нее, пересек комнату, вышел в коридор, надел пальто. И когда он уже открыл дверь, чтобы уйти, Светлана сорвала с вешалки свою шубку, влезла в высокие сапожки и вышла вместе с ним. На улице они заметили, что сапожки расстегнуты. Вадим присел на корточки, потянул змейки. Снял с себя шарф, замотал ее голову - она забыла надеть шапку, И от этих простых, родственных действий и прикосновений обоим стало раскованней и легче,
Валил снег, большие тихие хлопья.
Светлана потащила его на лед - длинная такая «скользинка», как в детстве говорили. Сзади набежала шумная стайка парней и девушек с портфелями, с папками. Вечерники. И все, с разбегу, на лед. Попадали друг на друга, хохочут.
«Когда я смеялся в последний раз?-подумал Вадим.- Когда мне было хорошо, просто вот так хорошо без всяких условий, хорошо оттого, что я живой и живу и рядом живые люди?..»
Вадим и Светлана шли обнявшись. Сидели у чужого дома на чужой, занесенной снегом скамье и целовались. Повыветрились от этих поцелуев сегодняшние сомнения в голове Вадима, и было ему хорошо- десять лет не было так хорошо, как сейчас. И ни о чем не надо говорить и думать не надо. У Светланы теплые мягкие губы, он забыл, какие у нее губы, а теперь вспомнил, узнал их и тихо радовался этому узнаванию. И Светлана была тихая и счастливая, как снег, который медленно падал на них при полном безветрии, и простая, понятная, как этот снег.
Он проводил ее домой, и они еще постояли немного в парадном, целуясь. И разошлись, ни о чем не сговариваясь, потому что и так было ясно: он придет завтра.
27
Пока он раздевался в передней, Томка стояла рядом, переминалась с ноги на ногу. На ней было новое зеленое платье и тапочки на босу ногу.
- Час ночи, Томка, что это ты вырядилась?
- От меня только гости ушли!
Она вошла вслед за ним в его комнату, как всегда входила. Следила, как он стелил постель, нетерпеливо поводила головой.
- Вы забыли, да? Ведь вы обещали сегодня вернуться пораньше. Ведь у меня был день рождения!
Да, да, она просила его прийти пораньше («Соберутся ребята, я буду петь «Мэй, Василе» под Тамару Чебан и вообще… я очень хочу вас с ним познакомить»). Днем он вспомнил, что вечером его ждет что-то и надо успеть что-то сделать, но что именно (хотел купить подарок Томке) забыл, осталось только ощуще-ние чего-то хорошего вечером, и он знал, что эго хорошее - Светлана, а о Томке с ее праздником забыл.
- Прости, Томка. Действительно, забыл. Но даю слово - в воскресенье пойдем гулять и товарища твоего возьмем.
- Аж в воскресенье…- разочарованно протянула она.- А сейчас?
- Спать, Томка, спать.
- Мне совсем не хочется!
- А я прошлую ночь совсем не спал и этой с ноготок остался. Иди, Томка.
Он потушил свет, сбросил ботинки. Томка не уходила.
- Вы ложитесь, ложитесь,- сказала она,- я стихи почитаю вам, и вы сразу уснете.
- Я без стихов уже сплю.
- Какой вы странный! Живете, как лошадь.
- Почему лошадь?-изумился Вадим.
- А вот так… Когда на душе плохо или, наоборот, хорошо, обязательно стихов надо. Вот послушайте, это мое любимое.
Она вздохнула глубоко и громко зашептала:
- Почти Гайдар,- пробормотал Вадим, ощущая, как сон наваливается на него, и улыбаясь милым строчкам.
- Не почти, а Гайдар,- сказала Томка.- И ничего вы не поняли. И молчите, и спите, вы уже спите, слышу!
Обиженная, Томка вышла из комнаты, и он в тот же миг заснул.
Проснулся, стремительно приподнялся, сел на кровати.
- Кто тут?
- Тише… Это я, Томка. Вы сильно стонали.
- Разбудил тебя…- Он снова повалился на спину.- Иди, Томка, иди…
- Ой, я такая счастливая сегодня!
Вадим спал, и она тихонько присела на край его кровати, а когда озябли ноги, поджала их под себя. Глаза привыкли к темноте, и она смутно видела лицо спящего и шепотом, невнятно, рассказывала ему.
- Ты спи, спи,- бормотала она.- Это даже лучше, что ты спишь, все равно про это никому нельзя рассказать, даже тебе. Но и в себе держать нельзя, задохнешься! Ты спи, спи, не слушай, а я буду тебе рассказывать…
Она замолчала, прижалась спиной к холодным прутьям кровати.
Неужели всего неделя, как это началось?.. Они сидели у Жени дома, делали запоздавшую стенгазету для школы. Название, заголовки к заметкам, рисунки. Женька огромного деда-мороза нарисовал, здорово получилось. А потом сидели просто так на диване рядом, смотрели репродукции в книгах. Касались висками. На следующий день она опять пришла к нему, и они опять сидели рядом, разговаривали А потом она вдруг замолчала, и Женька пристал, отчего молчит, что случилось. А она потому и замолчала, что ничего не случилось, совсем ничего, даже обидно.