Иногда для работы Кривцову приходилось редактировать правду — иначе люди вряд ли смогли бы довериться ему. А для того, чтобы работать с мозгом, нужно полное доверие. Кривцов всегда шел на это с неспокойным сердцем. Впрочем, работать с теми, ради кого приходилось бы сильно пересматривать свои взгляды на жизнь, он не собирался. Пришлось бы откровенно лгать, а этого он не терпел. К тому же у них не было даже минимального шанса — к чему тратить время? А Жанна… Жанна была идеальна. Ее кристалл почти не нуждался в обработке. Хоть сейчас прошивай!

Однако это был тот редкий случай, когда кристалл хорош в теле. Кривцов ощущал это слишком отчетливо.

И поэтому набрал номер Жанны.

Она была смущена. Она не могла решиться. Она, похоже, плакала.

— У тебя есть домашний робот? Нет? Смотри, — Кривцов положил перед собой замызганный блокнот, рисовал в нем схемы и старался говорить самым обыденным тоном:

— Вот тут — рычажок. Его трудно обнаружить, если не знаешь, что он тут, на затылке. Спрятан в углублении, прикрыт волосами, но на ощупь ищется довольно быстро. Открываешь. Нейрокристалл внутри, в чехле. Чехол лучше не таскать — он тяжеленный, в нем помимо защиты еще куча свойств, и, самое главное, много электронной начинки, обеспечивающей взаимодействие тела и мозга. Аккуратно вынимаешь чехол, внизу будет отверстие, через который просто достаешь кристалл. Поняла?

— А если я поврежу что-нибудь?

Кривцов взял ее руки в свои. Холодные.

— Чехол повредить трудно, но даже если вдруг у тебя получится — это совершенно не страшно. Найдем другой. Единственная незаменимая часть этого механизма — сам нейрокристалл. А его практически невозможно повредить, оболочка очень надежна. Ты же не будешь пинать его ногами или выбрасывать из окна?

— Наверное, не буду, — она улыбнулась.

— Ну вот видишь. Главное запомни — доставать память надо до того, как отключишь кристалл. Поняла? Иначе автоматически запустится форматирование — это свойство такое дурацкое у пробной модели. Блок памяти вот тут, доставать можно все разом. Он покажется тебе большим и тяжелым — не пугайся. Кристалл тоже, кстати, тяжелый, будь к этому готова. Тяжелый и твердый. А то часто новички покупаются на его прозрачность, а потом роняют, потому что не ожидают такого веса. Кстати, — вдруг спохватился Кривцов. — Ты же в институте мозга работаешь. Почему я тогда тебе все это объясняю?

— Потому что я библиотекарь. И архивариус. Копаюсь в книгах и файлах…

Она покачала головой:

— Я просто не вижу другого выхода. Я никогда бы не пошла на это, если бы…

— Если бы не желание помочь, — подхватил Кривцов. — Послушай. Ты все делаешь правильно. Скажу тебе честно, с твоим появлением в моей жизни появилась надежда, что все, что я делаю, не пропадет зря. Ты спасаешь не только своих друзей. Ты спасаешь и меня тоже, и я, я не могу не быть тебе за это благодарен.

Он смотрел ей прямо в глаза, но видел нейрокристалл — яркий, сверкающий. Удивительный. Уникальный. Восхищение переполняло его, затапливало изнутри, лишало контроля. Вот она — цель его работы, его мечта, его надежда. Его будущее и его бессмертие. Протяни руку — и коснешься. Кривцову захотелось коснуться. Интересно, как она засияет в момент высшего наслаждения. Кривцов дал себе слово проверить это. Когда-нибудь.

До сих пор он видел только один кристалл, который мог бы сравниться с этим по красоте. Он до сих пор стоял перед глазами. Но Кривцов выпустил чудо из рук и больше не видел. А ему было так необходимо рассмотреть его получше. Увидеть на сверкающих гранях одно-единственное крошечное пятнышко — ошибку, сломавшую ему, Кривцову, жизнь.

Он провалился памятью в другое кафе. Он видел себя — помолодевшего на шесть лет, без седины в волосах, без дрожи в пальцах, без ранних морщин. Напротив сидел другой человек. Кривцов любил сравнивать себя с Давидом, а его — с Голиафом. Большой, мощный, широкий в плечах. Сашка Левченко. Он был еще жив — или надо было бы сказать «как живой»?

— Пойми, Веня, они личности! — глубокий баритон Левченко легко заглушал шум, доносившийся с улицы, заполнял собой все помещение, наступал на Кривцова со всех сторон. Это было неприятно. — Посаженные в клетку, они не в состоянии оттуда выбраться. Они так же чувствуют, так же видят, так же помнят! Они умерли уже по нескольку раз каждый — и это мы с тобой, Веня, заставляем их умирать. Беззастенчиво смотрим их память, сажаем в ущербные японские тела…

— Мне нужно полгода, — тихо и упрямо сказал Кривцов.

— У нас нет полугода, Веня! Мы и так натворили дел… Ну что я тебе буду объяснять, ты же и сам знаешь — американские коллеги подтвердили мои выводы, в Штатах и Канаде экстракция личности уже запрещена, нейрокристаллы отделены от тел. Европа недавно приняла законопроект и теперь массово разбирает адамов. Заметь, Веня, их даже никто не ищет! Потому что они сами приходят. Потому что бессмертие неестественно! Что, кстати, с самого начала и заявили японцы. Молодцы ребята. Разбогатели, поставляя нам, дуракам, тела, а сами в стороне, с чистенькими ручками. А теперь смотрят на всю эту суету с высоты своей Фудзиямы.

— Я не говорю, что ты не прав. Я только говорю, что из твоего правила есть исключения. Их мало, но они есть. И мне нужно полгода, чтобы это доказать.

— Веня, пойми, мы не можем ставить опыты над людьми!

— Ты, ты сам ставил их! — крикнул, не сдерживаясь больше, Кривцов.

— Да! — тоже повысил голос Левченко. — Да, Веня! И именно это заставляет меня сейчас торопиться. Именно ужас, Веня, ужас от того, что наделал я сам! Я почти перестал спать. Я вижу их во сне — эти кристаллы, этих людей, и я кричу, просыпаясь! Я должен это прекратить!

— Я прошу тебя только об одном. Дай мне шанс. Оставь маленькую лазейку. Дай себе право на ошибку!

— Я уже совершил множество ошибок. Сейчас, Веня, я делаю так, как подсказывает мне совесть. Я бы хотел, чтобы ты понял меня.

Левченко поднялся из-за стола — большой, грузный. И вышел. Сквозь стеклянную дверь Кривцов видел, как тот медленно осел на землю — неестественно, словно в дурном кино. Хрипел, сипел и хватался за грудь. Кривцова раздирали два страха, и он понимал, что одному из них придется покориться. Он поспешно выскочил за дверь кафе, огляделся, подхватил приятеля под мышки.

— Здесь недалеко, Саша, чуть-чуть потерпи, здесь недалеко…

Память закружила, затянула. Он снова был тем собой, он снова тащил огромного, задыхающегося Сашку, тяжело дышал и боялся. Прошлое наступало со всех сторон, поглощало его, и он сам уже начал задыхаться. К горлу подступил комок. Хотелось кричать. Хотелось оказаться дома, где можно позволить себе быть любым — хрипеть и закатывать глаза. Где, рядом с кроватью, в тумбочке, лежат ампулы с эглонилом, а за стеной — Андрей.

— Веня?

Холодные пальцы на его кисти. Кривцов тряхнул головой. Темнота отступила. Мельтешение прошлого перед глазами ушло. Перед ним сидела Жанна и с беспокойством глядела на него.

— С вами все хорошо?

— Да, — ответил он. — Похоже, что в этот раз — да.

Домой. Слишком тяжелый день. Слишком много людей. Слишком много воспоминаний.

Надо было успокоиться. Отдышаться. Сосредоточиться. Он не справлялся одновременно с настоящим и прошлым.

«Прошлого нет», — изрек голос. — «Сущее существует во взвеси настоящего».

— Это так, — подумалось Кривцову. Он вышел на улицу и поежился — начиналась зима.

9. Ро

Ро было страшно.

Страшно было не умирать — умирать было просто. Страшно было оказаться где-то за пределами привычного уютного мира. Удастся ли вернуться?

«Слабак.»

Каждый день он видел упрямство в глазах Бунтаря. Тот наверняка ухватился бы за эту возможность руками и ногами. Гораздо проще бежать из тюрьмы, когда ты весом меньше двух килограмм и умещаешься в дамской сумочке. Если, конечно, будет гарантия, что потом ты снова обретешь все остальное.