Остаться здесь? Пусть он бежит. Пусть он живет.

Ро осмотрел ненавистную каморку — продавленный диван, мольберт, к которому он почти не прикасался в последнее время. Даже окна нет.

Интересно, ветер на синтезированной коже ощущается так же, как и на настоящей?

— Я не могу этого сделать.

Жанна стояла за его спиной. Руки ее дрожали, лицо — бледное, и только под глазами причудливой смесью красок легли следы бессонной ночи.

— Я не могу, Ро.

— Это не ты делаешь, — ответил Ро. — Это я сам.

Если Профессор прав, то он навсегда останется самоубийцей.

Треск холста.

— Ты бездарь!

Удар.

— Родион… — голос в трубке. — Ты должен понять…

Короткие гудки.

И снова треск. Руки сжимают что-то твердое. Нож? Нога упирается в подрамник. Хорошо склеен, зараза, но ничего, я сильный…

— Родион!

Он оборачивается, но рядом никого. Кроме «Адама».

Недописанного, и теперь уже навсегда оставшегося таким. Тонкое лицо, раскинутые в стороны руки, мольба в глазах. Идеальных пропорций тело, объятое огнем. Огонь Ро написать не успел, но помнил его — он почти чувствовал его у своих ног, когда прописывал выражение лица Адама.

Снова голоса. Жар снаружи и изнутри.

— Бездарь. Ничего им не оставлю. Раз они со мной никому не нужны, то без меня — не будут нужны тем более.

Костер. Масло и сухое дерево хорошо горят. Горит вся его жизнь.

Больше — ничего. Только мерное гудение, монотонное, сводящее с ума. Перед глазами — мельтешение, мозаика прошлого разбросана беспорядочно, перемешана чьей-то рукой, можно бы собрать, хотя бы попытаться, вот, кажется этот кусочек подходит к тому… Если бы не гудение…

Упустил. Не достал. А ведь, кажется, только схвати прошлое за уши, и вытянешь его, как кролика из шляпы фокусника.

Сквозь пылающий костер пробрались другие видения — узкий коридор, лампа дневного света слепит глаза, у стен — холсты… Зачем? Он же только что их уничтожил. Лица, одинаковые, с раскосыми глазами, одинаковые голоса.

— Ро…

Мое имя?

Он лежал ничком. Перед глазами — поверхность дивана. Зеленоватая, пахнущая пылью, с застарелым пятном чего-то темного. А еще — рука. Рука лежала на краю дивана и была совсем не похожа на руки, которые он только что видел во сне.

Ро повернул голову и оглядел комнату. Большая. Светлая. Распахнутое окно, в которое светит сквозь голые ветки солнце. Холодно.

Ро поднялся, и в глазах потемнело. Он упрямо прошел к окну и подставил лицо солнцу. Облокотился на подоконник и стал следить за танцем ветвей.

Ветер холодил кожу. Подоконник был влажным от попавших на него капель недавнего дождя. В воздухе пахло осенью. Запах опьянял.

— Ро!

Он обернулся. На пороге стояла Жанна и смотрела на него с тревогой.

— Ро?

Ему захотелось успокоить ее. Поделиться с ней тем чувством, которое он испытывал, глядя сейчас за окно.

— Солнце, — он неуклюже показал рукой.

— Да. Сегодня повезло с погодой, — она улыбнулась и подошла к нему. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — он снова перевел взгляд за окно, в жизнь.

— Как будто и не умирал.

Кривцова Ро совсем не помнил. Это был не слишком высокий — не выше стандартного японского адама — коренастый мужчина с копной давно нестриженых волос. Лет ему было около сорока, или, может, чуть больше — волосы обильно тронуты сединой, а от углов по-младенчески голубых глаз разбегаются мелкие морщинки. Глубоко посаженные глаза смотрели внимательно, изучающе.

— Вениамин, — протянул он руку.

— Родион.

— Надеюсь, мы с вами сработаемся! Ну а результатом нашего сотрудничества будет достижение нашей общей цели — официального разрешения бессмертия.

Ро кивнул. Почему-то хотелось отвести глаза. А еще почему-то казалось, что Кривцов испытывает то же самое.

— Я хотел бы, Родион, — продолжал Кривцов. — Чтобы вы попытались освоиться в мире, в котором вы… Я имею в виду мир, куда вы собираетесь вернуться.

— Я могу выходить из дома? — удивился Ро.

— Нет, конечно, — жестко отрезал Кривцов.

— Тогда как же я буду… осваиваться?

Кривцов указал на небольшой терминал в углу комнаты.

— Все, что вам понадобится, есть здесь. Сеть для общения, сканер, здесь, — он взглядом показал на большую спортивную сумку, явно набитую до отказа, — картон и краски, чтобы вы могли писать. Если вам что-то понадобится дополнительно, скажите мне, и я постараюсь это предоставить. Сейчас наша с вами задача — доказать, что вы способны обжиться в обществе. Мы не имеем права на ошибку, Родион.

Ро кивнул. Чувствовал он себя странно. В голове гудело, было тяжело и жарко, как будто слова Кривцова, попадая в память, начинали тлеть.

— Напомню, — продолжил Кривцов, — хотя думаю, что это совершенно излишне, что вам не стоит связываться с кем-либо из прежних знакомых под своим именем. Это слишком рискованно, вам могут поверить…

Ро снова кивнул. Он почти не слышал, что говорит Кривцов. Он хотел что-то спросить, но не помнил ни одного вопроса. Он хотел, пожалуй, остаться один, но понимал, что должен вытащить из Кривцова как можно больше информации.

— И еще, — мягко и медленно сказал Кривцов. — Я должен буду иногда доставать ваш кристалл из тела.

Ро вскинулся.

— Зачем?

— Это связано с моей научной работой, — Кривцов внимательно посмотрел на него. — Закон о запрете экстракции личности был принят, как вы, наверное, знаете, из-за работы Левченко. Это теоретическое доказательство невозможности существования в вашем, Родион, положении. Я, я, кажется, нашел лазейку в этой теории, но по всей форме обосновать свои выводы не успел. Сейчас мне — нам с вами, Родион! — нужно этим заняться.

Ро поежился. Память опять загудела, скармливая нейрокристаллу недавние воспоминания.

— Кстати, — вдруг вспомнил он, трогая голову рукой — не перегрелась ли? — Почему я — помню? Я же перезагружался… там… и всегда просыпался, ничего не помня после… Ну, после того, как умер. А теперь — помню.

— Потому что ваша внешняя память не отформатировалась, как это бывает при простой перезагрузке. То, что делаете вы у себя — очень грубая операция, цель которой — полностью обновить тело. Ваше тело, увы, экспериментальное, это сделано для простоты — чтобы можно было поместить в него другой нейрокристалл без долгой подготовки. Однако это не значит, что подобные механизмы нельзя обойти.

— И вы обещаете мне, что моя память будет при мне, когда я буду просыпаться?

— Да, полагаю, я могу это обещать.

— Хорошо, — сказал Ро, прикрывая глаза рукой. — Я согласен.

— Вот и отлично! — по голосу Кривцова было ясно, что он доволен. — А теперь отдыхайте.

Он вышел из комнаты. Ро вернулся к окну и подставил лицо под влажный ветер. Легче от этого не стало — голову снова заполнил шум — шорох ветвей, автомобильные гудки, сочные шлепки капель по подоконнику. Ро резким движением закрыл окно, задернул шторы и лег на диван.

Гудение в голове потихоньку стихало. Он снова, фразу за фразой, прокрутил в голове разговор с Кривцовым. Вроде ничего особенного от него не потребуется. Конечно, неприятно и даже как-то унизительно подставлять башку, чтобы из нее вытряхнули его личность, а потом препарировали ее. С другой стороны, уже семь лет его личность оставалась при нем, никем не потревоженная, и — сколько раз он сам пытался от нее избавиться?

Он полежал, думая о том, как было бы хорошо заснуть. Почему разработчики не предусмотрели такой возможности?

Или это уже тревожный сигнал? Ведь электронному телу и мозгу из углеродных нанотрубок не нужно отдыхать, значит, отдых нужен — личности? Но что тогда значит — отдых? Небытие? И чем в таком случае он отличается от смерти?

Ро полежал еще с минуту, потом поднялся. Надо жить, по крайней мере, пока можно.

Терминал сам включился, стоило ему приблизиться.

Ро протянул руку к экрану и легко тронул иконку Сети. Тут же загудела память, подсказывая — прошло уже семь лет тех пор, как он в последний раз сидел перед монитором. Ро тряхнул головой, стараясь избавиться от надоевшего гудения.