Но не гроза подавляла меня. Гроза проходила стороной, и бояться мне было нечего. Да и подавленность эта не угнетала меня, и, может быть, вовсе не подавленностью называется чувство это мое странное — не знаю… Наверно, не так я назвал свое чувство! Я просто ощущал в себе непреодолимую потребность думать о человеке, которого недавно покинул, о дочери его, которая так самозабвенно любила человека…

А если уж так называть это чувство, которое я испытывал, то подавлен я был сознанием, что сам, наверное, не смог бы так полюбить, как неизвестная мне Тонечка Грызлова… не смог бы… И где-то в душе у меня копошилось сомнение: а так ли это? Может быть, не полюбила она, а жалость свою приняла за любовь? Может быть, пожалеет со временем, если замуж выйдет, о своей загубленной молодости? Как тут не пожалеть!

И это подавляло меня, хотя я и старался избавиться от этих сомнений.

Заметно уже стало, что гроза проходила стороной, что посветлело в лесу и ветер утихал. И снова я увидел у себя под ногами голубые незабудки, которые густо росли по колеям, словно их кто посеял. Наверно, оно так и было, но только не человек и не птица рассыпали эти зерна. Когда-то, наверно, собралась в былом бочажке вода и выросли над ней, над тихой влагой, голубые незабудки. В конце лета цветы бросили в эту сонную лужицу свои семена. А весной побежали потоки по колеям, и вместе с водой понеслись семена незабудок… Из года в год разносила весна эти незабудки по колеям заброшенной дороги, и стали теперь колеи голубыми. А я иду между этими голубыми ручьями, и радуюсь, и томлюсь, и сомнения одолевают меня… Неужели существует на свете такая любовь?

И, думая о людях, которых узнал я случайно, не мог я забыть удивительных слов, которые как-то сложились по непонятным мне правилам грамматики и выразили мятущуюся и любящую душу:

«А впереди еще целая неизвестность…»

Потом начался дождик, трава посвежела, и незабудки, вздрагивая от капель, сочно и нежно заголубели в этой обновленной траве.