Иностранному наблюдателю в Берлине даже в этот период нелегко было разобраться в противоречивом характере советско-германских отношений. С одной стороны, многие факты убедительно говорили о подготовке Германии к нападению на СССР. В то же время германские руководители раздували значение всякого благоприятного события в отношениях между Берлином и Москвой. Так, например, газеты всячески расписывали важность заключенного в апреле советско-германского протокола об упорядочении пограничной линии на одном из участков в районе Балтийского моря. Многих ошеломляли сведения о том, что Советский Союз усиленными темпами продолжает поставлять Германии зерно и нефть.
О какой же германской войне против СССР может идти речь, задавали вопрос умудренные опытом западные дипломаты, если Москва снабжает Гитлера стратегическим сырьем? Не могут же русские укреплять против себя военный потенциал Германии!
Гитлеровские же власти охотно сообщали данные о ходе поставок из СССР зерна, минеральных масел, каучука, цветных металлов. Отмечали, что по выполнению поставок русские опередили установленные сроки и. что скорые поезда продолжают подвозить сырье в Германию.
Я присутствовал на пресс-конференции и слушал выступление вернувшегося из Москвы одного из членов торговой делегации Шлоттера, заключившей в январе новое советско-германское торговое соглашение. Вот его слова, записанные мной: «Оба правительства довольны ходом реализации прежнего торгового соглашения и непоколебимо следуют по пути, который они проложили ранее, как в политическом, так и в экономическом отношении».
Сдержанное, казалось, даже спокойное отношение Москвы к тревожным фактам подготовки германской агрессии против СССР вызывало недоумение у наших иностранных коллег.
Часто меня атаковали такими вопросами:
— Неужели в Кремле игнорируют почти открытую подготовку Гитлера к выступлению против Советского Союза? Разве там не видят, что в. Германии сделано все, чтобы начать поход, и в армии ждут только сигнала? Нелегко было находить ответы на эти вопросы.
Помню, как-то мы беседовали с одним американским журналистом, которого я уважал за трезвость суждений. Разговор шел о складывающейся тревожной ситуации. «По-моему, — говорил мой собеседник, — в Москве недооценивают возможность агрессии в ближайшее время со стороны Германии. Конечно, мысль о походе Гитлера против СССР теперь многим кажется невероятной авантюрой, поскольку сама Германия переживает экономические трудности, в оккупированных странах положение немцев непрочное, Англия усиливает военные действия. Некоторые думают также, что сведения о готовящейся агрессии сознательно раздуваются кругами, заинтересованными в обострении советско-германских отношений. Трезвые политики в Кремле не могут это не учитывать. И тем не менее факты говорят о том, что Гитлер всерьез готовит удар против СССР. Вы спросите, на что он рассчитывает? У него есть своя логика: внезапным ударом свалить СССР и этим решить внутренние и внешние трудности Германии».
Внутренне я соглашался с доводами собеседника, а в ответ ему приходилось говорить о том, что сведения о войне против СССР преувеличиваются и распространяются с провокационной целью.
Иностранные журналисты пожимали плечами, читая при мне сообщение ТАСС от 14 июня, в котором опровергались слухи о готовящейся войне Германии против СССР. В сообщении отрицалось то, что Германия стала сосредоточивать свои войска у границ СССР, а слухи о намерении немцев порвать пакт и предпринять нападение на СССР считались лишенными основания.
Но всякий объективный политик из всего этого делал единственно правильный вывод: Советский Союз не желает войны с Германией и даже в самые последние часы пытается предотвратить ее.
Этого, однако, уже нельзя было сделать. Мы на себе чувствовали, что между нами и немецкими официальными лицами образовалась пропасть. Их враждебность к нам начала проявляться буквально во всем.
Наша переводчица—немецкая гражданка, которой мы поручили ежедневно заходить в министерство пропаганды и получать там приготовленную для инкоров информацию о внутригерманской жизни, вернулась однажды ни с чем. Ее отказались пропустить в министерство, поскольку она была еврейского происхождения. Замечая эти враждебные настроения, корреспонденты оккупированных немцами стран старались разговаривать с нами только вдали от немецких глаз. Учитывая, что в условиях нарастающих событий гитлеровцы могут прибегнуть в отношении отделения ТАСС к любым провокациям, мы по совету посла перевели наше бюро в здание нашего консульства на Курфюрстенштрассе. На Клюкштрассе оставались лишь наши квартиры.
Среди германского населения в эти дни господствовало настроение подавленности. Знакомые немцы смотрели на нас вопросительно, как бы желая получить ответ на мучивший их вопрос: будет ли война?
В семье портного Пауля Абта, у которого мы шили костюмы, большая тревога: он получил извещение от военных властей явиться на сборный пункт.
— Меня забирают в армию, — говорил он, — но для чего? Мне уже далеко за тридцать. Значит, что-то намечается? Неужели война с вами?
Я успокаивал Абта, говоря ему, что вызов на сборный пункт, возможно, не связан с какими-то особыми событиями, это, видимо, просто очередная военная переподготовка. Но он, считая, что тут дело серьезное, закрыл мастерскую. Через некоторое время Абт прислал мне письмо из воинской части, расположенной у Кенигсберга.
Суббота, 21 июня. Это был последний день, проведенный нами свободно в Берлине. Как и всегда, в 7 часов утра вместе со всеми тассовцами я шагал после завтрака в наше бюро на Курфюрстенштрассе. Солнечное июньское утро настраивало на веселый лад. В городе жизнь текла по-обычному. Служащие спешили на работу. У продовольственных магазинов выстраивались небольшие очереди. Германская администрация старалась не допускать образования больших очередей на улицах у магазинов даже тогда, когда не хватало продовольствия. Немецких жителей убеждали в том, что если нет продовольствия утром, то оно появится вечером, и все, что полагается по карточкам, каждый получит. Только у табачных киосков были большие толпы. Курильщики ждать не могли. Я замечал, как и некоторые тассовцы пристраивались к одной из очередей у табачного киоска.
В свежей почте нет ничего такого, что могло бы привлечь наше внимание. Газеты необычно бессодержательны. Передача для Москвы получается суха и скупа, особенно для такого напряженного времени. В открытое окно доносится колокольный звон с Гедехтнискирхе, и кажется, что в мире все спокойно. Завтра воскресенье. Можно будет отдохнуть от напряженных дней работы, от городской пыли неубранных берлинских улиц, забраться в «олимпию» и умчаться за город. После разговора с Москвой намечаем на завтра прогулку на Ванзее, где можно будет искупаться. Телефонный звонок и загадочный вопрос одного из иностранных коллег, нет ли чего нового из Москвы, снова возвращает нас к тревожным проблемам дня. Сегодня в министерстве иностранных дел на пресс-конференции у журналистов даже не находится вопросов. Все молчат, и Шмидт внимательно поглядывает вокруг, как бы пытаясь разгадать смысл этого томящего молчания. Но вот раздается снова все тот же вопрос:
— Не ожидаются ли какие-либо важные события? Можно ли покидать Берлин?
Шмидт становится серьезным и, как будто испугавшись чего-то, быстро отвечает:
— Почему же нет? Можете отдыхать себе спокойно, где вам угодно.
Затем, произнеся, как на аукционе, «айн, цвай, драй», он поднялся с места и быстро покинул зал.
Выйдя из министерства иностранных дел, некоторые из журналистов отправились в свои бюро заканчивать работу, другие предприняли «бирягд» — охоту за пивом.
В нашем посольстве, куда я заглянул после пресс-конференции, по-прежнему текла размеренная рабочая жизнь. Люди занимались положенным им делом и, поскольку рабочий день был на исходе, думали о завтрашнем воскресном дне, надеясь отдохнуть.
В кабинете посла находилось несколько старших дипработников. Как это было здесь заведено, пресс-атташе докладывал о наиболее важных материалах утренних немецких газет. Судя по прессе, ничего важного для нас в Германии не происходило. Информация о пресс-конференции была скупа: я сообщил лишь о том, что представители иностранной прессы усиленно говорят о близком начале военных действий Германии против Советского Союза и что некоторые инкоры поэтому не хотят даже сегодня и завтра покидать Берлин, опасаясь быть застигнутыми врасплох событиями.