Л е й т е н а н т (обнимает за плечи ее и шофера). Не устал, родная. Пошли.
Они уходят со сцены прямо в зрительный зал. Их не провожает луч прожектора, и они как бы растворяются, исчезают, смешавшись со зрителями.
Глухомань
В а с я т а.
С о ф р о н.
Л е л ь к а.
Все это произошло в сторожке путевого обходчика на одной из сибирских железнодорожных веток. Стоит сторожка на семнадцатом километре, между двумя отдаленными станциями, и живет в ней Васята — человек годам к шестидесяти и совсем не крупный могучий сибиряк. Обстановка в его доме нехитрая — стол да шкаф с тяжелыми резными дверками, да вешалка возле дверей, да ситцевая занавеска, отделяющая угол, в котором кровать. И телефон — для связи по линии. Ветреный осенний вечер. На столе, поблескивая боками, стоит пузатый самовар. У В а с я т ы гость — С о ф р о н, ровесник и старый приятель. Сидят они у стола и чаевничают. Неторопливо, как нетороплив их разговор.
С о ф р о н. Ну так как же, Васята, насчет моей просьбы будет?
В а с я т а. Пусто в кружке-то у тебя?
С о ф р о н. Пусто.
В а с я т а. Так давай, подплесну.
С о ф р о н (протягивая кружку). Это можно.
В а с я т а (наливая чай). Молочком забели да подсласти. Чего ж теперь делать, раз мы на чай в полных ста процентах перешли.
С о ф р о н. Каждому возрасту — свой напиток. (Принимая кружку.) И заботы — опять же свои.
В а с я т а. А заботы у нас с тобой, Софрон, одни и те же: как под кусточком-то, помнишь, ты меня спрашивал: «Жив ли, Васята?» Так и теперь: двадцать верст отмахал, приходишь да спрашиваешь: «Жив ли, Васята?»
С о ф р о н (улыбнувшись). Ну тогда… тогда эвон как он из пушек жарил! Гляжу — вдруг из пыли да грому что-то прилетает да хрясь! Возле меня. А это котелок. Да на донышке — каша. Чей котелок-то, так и не узнали. Не нашлось хозяина, который кашу не доел. Вот я и спрашивал: «Жив ли, Васята?» Раз котелки пошли летать.
В а с я т а. А теперь, значит, спрашиваешь с другой целью.
С о ф р о н. Ну так как же… а?
В а с я т а. Опять, что ль, подплеснуть?
С о ф р о н. Подплесни, друг. И того и другого…
В а с я т а. Насчет другого — и разговор другой. (Наливает чай.)
С о ф р о н (чуть хрипловато). Я — что же. Я тебе старый друг. Вот при надобности и обращаюсь.
В а с я т а. Знаешь ведь — Кешка вот-вот из армии придет. Пока оглядится парнишка…
С о ф р о н. Он что, он молодой. Он быстро на свое место встанет.
В а с я т а. А, однако, костюм ему гражданский нужен. Да полушубок. Да рубашки. Глядишь — и набежит расход.
С о ф р о н. Я почему говорю: сбережения у тебя есть. Один живешь…
В а с я т а (жестко). Один. Нету у Кешки матери. Только я один о нем и забочусь.
С о ф р о н (смутившись). Не чай у тебя, а чифирь, право слово. (Взглянув на Васяту осторожно.) И уж тому, Васята, двадцать с лишком лет… привыкнуть бы тебе…
В а с я т а. Не к чему привыкать. Изменить я ничего не могу, могу только не привыкнуть.
С о ф р о н. Зачем себе поперек жизни становиться?
В а с я т а. А уж это, Софрон, ты мне по привычке говоришь.
С о ф р о н. Теперь уж по привычке. А раньше-то, раньше нужно было тебя переупрямить!
В а с я т а. Это зачем же?
С о ф р о н. А?
В а с я т а. То-то. Вот и ты не знаешь.
С о ф р о н (вздохнув). Моя вон пятерых родила, и ничего. А твоя единственного и… говорил я тебе, долго она собиралась. У нас уже трое бегало, когда Кешка твой родился. Чем проще, тем оно… спокойнее.
В а с я т а. Нетерпеливый ты, Софрон. Все тебе спокойствие подавай. Да простоту: женился — роди, овдовел — женись. Торопился все ты меня спрашивать: «Жив ли, Васята?» А это «жив» очень по-разному звучать может. И каждый по-разному «жив»…
С о ф р о н. Конечно, воля твоя. Сам в глухомань забрался, только я один ног к тебе не жалею. Только силы-то теперь убывают. Иду — а сторожка твоя все дальше и дальше от меня. И ты не молодеешь. А жизни ты только, как поезду, — зеленым флажком махнешь, она и промчится. (Перебивая себя.) Скорый-то не пропустишь?
В а с я т а. Нет. В двадцать два ноль три. И звонок будет.
С о ф р о н. Другое расписание теперь?
В а с я т а. Тихо. (Прислушивается.) Показалось мне, Чернок тявкнул.
С о ф р о н. Да нет. Васята, ну так как же с просьбой-то с моей будет?
В а с я т а. Сказал же я, Софрон. Кешка вот-вот вернется, письмо написал, что или на этой неделе, или на той. Для этого случая специально деньги откладывал.
С о ф р о н. На этой ли, на той ли — месяц, глядишь, и пролетит. Да дорога. Да в Москву завернет — как не поглядеть столицу. А я уж к тому времени обернусь. Как только Кешка заявится — сразу отдам. За мной не пропадет.
В а с я т а. Лает! Лает Чернок, слышишь?
С о ф р о н. Да нет!
В а с я т а. Странно так — то тявкнет, то рычит… (Встает.)
С о ф р о н (обидевшись). Если ты, Васята, и говорить со мной не хочешь…
В а с я т а. Я же тебе все сказал. (Садится на место.)
С о ф р о н. Да-а… не думал я, что вот так оно случится. Как Серега жениться надумал, Наталья моя и говорит: «Иди, значит, возьми у Васяты. Единственный ты у него друг».
В а с я т а. И еще сказала: «Куда ему, сычу, в глухомани деньги девать».
С о ф р о н. Васята!
В а с я т а. Давай, чайку-то подплесну.
С о ф р о н. Хватит. (Переворачивает кружку донышком вверх.)
Пауза.
В а с я т а. А чего это Серега так сразу надумал жениться?
С о ф р о н. Да не сразу. Они уж давно гуляют. Девушка хорошая, из приезжих, правда, учительница. Вот Наталья и хочет, чтобы свадьба была на весь поселок…
В а с я т а. Надо было, значит, Сереге деньжат прикопить, раз такое событие готовилось.
С о ф р о н. Кешка твой много думает? Вот так у них все, у молодых…
В а с я т а. А им, молодым, может, и не надо на «весь поселок» свадьбу…
С о ф р о н. Как это не надо?
В а с я т а. Им любовь нужна да счастье.
С о ф р о н. И торжество им нужно, торжественное бракосочетание. Чтоб на всю жизнь память.
В а с я т а. О чем память-то, Софрон, о свадьбе? О человеке память должна быть, а не о торжестве.
С о ф р о н. А торжество да праздник памяти человеческой помогают.
В а с я т а. Вот я и говорю: надо было Сереге о таком торжестве и позаботиться.
С о ф р о н (примирительно). Ну, Васята, если так рассудить: ты своему Кешке костюм желаешь справить, я своему Сереге — свадьбу. Каждый для своего старается.
В а с я т а. А только я у тебя на Кешкин костюм не одолжаю.
С о ф р о н (задевает рукой кружку, она резко звякает. Еле сдержавшись). Я к тебе за одолжением, а ты мне — попрек.
В а с я т а. Ну, может, и попрек. А только мы с тобой жизнь начинали на своем. Некому было для нас на торжество занимать. И нехорошо молодых приучать на чужое надеяться.
С о ф р о н. Да ты что, думаешь, я тебе не отдам, что ли?!
В а с я т а (поспешно вскакивает). Рычит же, рычит Чернок-то! (Идет к дверям.)
С о ф р о н. Ну выгляни, ну успокойся! (Сердито отворачивается.)
В а с я т а выходит. Напряженная тишина. Софрон сидит, опустив голову, перебирая нетерпеливо пальцами по столу. Затем дверь распахивается и В а с я т а вталкивает непонятную, закутанную в ватник не по росту фигурку в растоптанных и почерневших от грязи бурках, в нахлобученной на самые брови шапке-колпаке из вытертого меха. Сначала трудно определить, молодой это человек или старый, девушка или парень. Это — Л е л ь к а.