Женщина поднялась из-за груды вещей, бережно опустила на узлы ребенка и обернулась к Андрею.

— Вы еще здесь! — воскликнул Андрей.

Она ничего не ответила и непонимающе глядела на него.

Андрей видел, что ей непонятно его волнение.

— Вода прибывает… Быстро… Надо переплавляться.

— Сейчас Федотыч приедет. Я и то заждалась, — просто сказала она и с виноватой улыбкой добавила: — Сынок вот боится. Все плакал, сейчас только уснул.

— Да ведь вы не знаете! — еще взволнованнее заговорил Андрей. — Никто за вами не приедет, Федотыч чуть не утонул, его…

— А Шурик? — чуть слышно выдохнула женщина.

Андрей сразу вспомнил, что Федотыч поехал с ее сыном.

— Нет, нет! — воскликнул он. — Это случилось, когда он обратно плыл. И вам нужно быстрее ехать, — но, взглянув на ребенка и узлы, Перов понял свою ошибку.

Он повернулся к Феде и сказал как мог спокойнее:

— Поезжай на переправу. Скажи Михаилу Петровичу, чтобы послал сюда большой баркас. Да быстро! — и помог оттолкнуть лодку.

Федя уверенно кивнул, быстрыми взмахами двухперового кормового весла погнал лодку и скрылся в затопленном переулке.

Андрей молча смотрел на женщину. У нее были ясные, необычайной голубизны глаза, придававшие ее привлекательному лицу выражение особой чистоты и спокойствия. Только мимолетно промелькнуло в ее глазах при известии о несчастье с Федотычем выражение ужаса, и опять они стали ясными.

— Спасибо вам за заботу, Андрей Николаевич, — тихо сказала она.

— А вы меня знаете? — живо спросил Андрей и смутился прозвучавшей в его голосе радости. Он сам не понял, рад ли он тому, что она знает его, или рад той теплой благодарности, какой были наполнены ее слова.

Она промолчала.

— Выходит, мы наполовину знакомы, — улыбнулся Андрей, — назовитесь и вы.

— Парамонова Таня, — ответила она, — Василий Парамонов муж мой.

Пока приплавили баркас, Таня успела рассказать Перову, что Василий на охоте, «уехал весновать», как она боялась отпускать его и отпустила, лишь уступив уверениям окружающих, что «вода будет малая».

— А сейчас, наверно, беспокоитесь о нем? — спросил Андрей.

— Он-то в надежном месте. Они с Егором Ивановичем на Гусиху поехали. Там берег высокий, не опасно. Только об нас исстрадается. Не отдохнет, а только истомится, — и неожиданно, уже с лукавством, прибавила: — Ну, ничего, потужит — крепче любить будет.

— А разве так не крепко любит? — в тон ей спросил Андрей.

Таня, ничего не ответив, с улыбкой отвела взор от пристального взгляда Андрея.

«Да, такую нельзя не любить», — подумал Андрей и тоже приумолк.

В наступившей тишине послышался всплеск двух пар весел. Баркас боком пристал к домику.

Пока Таня укутывала спящего мальчика, Андрей помогал грузить вещи. Потом, взяв с рук Тани завернутого в ватник ребенка, осторожно передал его на баркас.

— Ничего не оставили? — спросил он Таню.

— Что осталось, то под водой, — ответила она.

— Ну, тогда едем!

И неожиданно для себя и еще более неожиданно для Тани подхватил ее на руки и, осторожно перешагнув в баркас, мягко опустил на большой узел одежды.

Зардевшись от смущения, Таня только и могла произнести:

— Какой вы сильный!

Андрей отвернулся, сделав вид, что не слышал ее слов и не заметил смущения.

Гребцы дружно приналегли на весла, и баркас быстро поплыл, пересекая стремительную протоку.

Глава семнадцатая

Ынныхаров сидел на берегу широкой курьи у догорающего костра. Угли уже подернулись пеплом, но порывы свежего резкого ветерка сдували серую пелену, и тогда угли, вспыхивая, бросали красный отблеск на смуглое, морщинистое лицо старика. Трубка, зажатая в его руке, давно погасла. Он этого не замечал, сидел и смотрел на окружающее приволье.

В эту пору, в конце мая, в Приленском крае ночи короткие и светлые. И хотя уже поздний вечер, Ынныхарову хорошо виден не только противоположный берег курьи, но и крутой откос материкового берега за протокой.

Высокая вешняя вода заполнила низину посреди острова и образовала обширную, далеко протянувшуюся курью. Вода залила покосы и обступившие их тальниковые заросли, и только верхушки тонких, еще оголенных ветвей жесткой щетиной теснились у берегов. Местами из воды поднимались раскидистые старые ветлы.

Верхний конец курьи узкой извилистой протокой врезался в глубь острова, нижний — широким устьем выходил на простор реки, упираясь в белую полосу речного фарватера. По реке сплошной массой двигался лед.

Высоко в воздухе тревожно перекликалась стая запоздалых гусей. Ынныхаров поднял голову и проводил их взглядом… Парамонов, с которым вместе весновал Ынныхаров, лег отдохнуть.

Но старику не спалось.

Легкий всплеск волны, набегавшей временами на берег, треск льдин на реке, пугливые выкрики гусей в вышине — все эти волнующие звуки весны тревожили его душу таежного жителя, навевали одну за другой картины давно прошедшего…

…Вот он видит себя юношей, почти подростком, сидящим скорчившись в шалаше-скрадке на берегу озерка. В руках его старенькое ружье с примотанным проволокой стволом. Хозяин послал его на охоту. Дал три заряда. И велел принести пять уток. У хозяина гости. Тойон из соседнего улуса… Маленький Егорка, весь закоченевший, сидит на корточках в скрадке. Торбаса вдавились в недавно оттаявшую, еще сырую землю. Ноги промокли и застыли. Но шевелиться нельзя. Неподалеку опустился табунок крякашей. Утки близко, но Егорка не стреляет. Он терпеливо ждет, когда они сплывутся в тесную кучу. У него только три заряда, а он должен принести пять птиц. И Егорка ждет, а проклятые утки, как нарочно, расплываются в разные стороны. Егорка коченеет, но ждет. Упорно, терпеливо ждет…

…Вот он уже не подросток Егорка, а взрослый тридцатилетний человек. Он стоит на лесной поляне, и в руках его не старенькая хозяйская шомполка, а боевое оружие — винтовка. Кругом него толпятся люди, большеглазые, светловолосые, и что-то весело говорят ему на своем русском, плохо ему понятном, языке. А человек, подавший ему в руки винтовку, такой же, как и он, низкорослый, коренастый якут, стоит перед ним, положив ему руки на плечи, приветливо смотрит в глаза и ласково улыбается его смущению…

…Вот он в длинном темно-синем халате стоит около большой, певуче гудящей машины. Рядом с ним человек в таком же халате. Он говорит Егору Ивановичу, показывая рукой на рабочего, уверенно управляющего машиной: «Не смущайся, Егор Иванович, и тебя машина будет так же слушаться». Но ему не верится. И хочется, чтобы оправдались эти слова. И не верится. Он смотрит на проворного рабочего и думает: «Неужели, Егор, и ты сможешь так?»

Резкое шипение прерывает мысли старика. Егор Иванович оглядывается. Над затухшим костром взметнулось облако белого пара. Вода заливает костер. И тут Егор Иванович замечает, что вода подползла к самым носкам его ичиг.

Старому охотнику, не первую весну встречающему на реке, все ясно. Где-то ниже по течению русло реки забило льдом. Начинается наводнение. Надо будить товарища.

Василий упорно не хочет просыпаться. Он дергает плечом, пытаясь сбросить настойчивую руку, тревожащую его.

Егор Иванович сердится и стаскивает с Василия полушубок. Василий открывает глаза и недовольно смотрит на Егора Ивановича.

— Вставай, вставай, Василий, — строго говорит Егор Иванович. — Уходить надо. Вода идет.

— Кто идет? — не понимает Василий.

— Вода идет. Остров топить будет. Быстро вставай!

Все еще недоверчиво глядя на Егора Ивановича, Василий не торопясь встает и выглядывает из палатки.

Вода уже подошла к ней вплотную.

Василий быстро натягивает высокие сапоги и помогает Егору Ивановичу грузиться в лодку. Через несколько минут постель, продукты, палатка и ружья, охотничья добыча — застывшие тушки уток и гусей — все в лодке.

— Бери весла, — говорит Егор Иванович и сам усаживается на корму.