— Вот какое дело, товарищ комсорг, — обратился к нему Андрей, — прислали к нам двух молодцов. Поручаю их тебе, как начальнику отдела кадров и как комсоргу. Они никогда не бывали на заводе. Покажи им цехи. Комендант пусть приготовит им комнату в общежитии. И проследи, как их устроят. А завтра с утра зайдешь ко мне вместе с ними.

На заводе было что посмотреть. Мышкина особенно заинтересовала работа сложных обувных машин. Долго простоял он около затяжной машины, восхищаясь четкими и, казалось, осмысленными движениями ее работающих частей. Клещами, похожими на сложенную щепотью кисть руки, она прихватывала край заготовки, подтягивала его так, что заготовка плотно прилегала к колодке, и мелкими гвоздиками прикрепляла заготовку к стельке. Все это делалось так быстро, что трудно было уследить за движениями ее частей.

— Одна эта машина затягивает обуви столько же, сколько двадцать человек вручную, — пояснил ребятам мастер.

Федю поразило, как много людей работало здесь сообща. До этого такое скопление людей ему приходилось видеть только на базарах.

Но народ здесь был другой, строгий, сосредоточенный. В огромном цехе не слышно было людских голосов, разговаривали только машины — каждая на свой лад.

Еще удивительнее было то, что никто не обратил на них внимания, и настороженность, с которой Федя вошел в этот большой шумный цех, постепенно исчезла.

Федя Данилов немало пережил за свои шестнадцать лет. Родителей он не помнил. По документам значилось, что они крестьянствовали в одной из заречных деревень и умерли от тифа. Несколько лет он прожил у бабки — сердитой и грязной старухи, затем сбежал от нее, и с восьмилетнего возраста началась его самостоятельная жизнь, похожая на карусель: детдом, рынок, детприемник, и снова детдом, и снова рынок.

В пятнадцать лет, уже успев познакомиться с камерой предварительного заключения, Федя попал в Приленский детдом.

Федя прожил в детдоме около года.

Сначала он твердо решил сбежать и ждал только удобного случая. Но вскоре его включили в бригаду рыболовов. Проневодив короткую летнюю белую ночь в заливах и курейках береговой протоки, ребята к утру вернулись с обильной добычей. Весь нос лодки был заполнен рыбой — сверкающими серебром ельцами и красноглазками. Среди них лежали большие пятнистые зеленовато-коричневые щуки, приоткрыв хищную пасть, усеянную несколькими рядами мелких, острых как шилья зубов. Из груды выбивались наверх и топорщились беспокойные синевато-серые окуни, пошевеливая красными плавниками. Несколько крупных карасей блестело золотой чешуей, судорожно заглатывая воздух.

Рыбная ловля очень понравилась Феде. Его усердие было замечено, и он был зачислен на весь сезон в состав рыболовецкой бригады. Лето и осень промелькнули незаметно. К зиме уходить из теплого жилья не хотелось. И Федя остался зимовать в детдоме. Весной его направили на кожзавод.

Утром комсорг вместе с детдомовцами пришел к директору.

— Какую выбрали специальность? — спросил ребят Андрей.

— Мне бы на затяжной машине выучиться, — несмело ответил Мышкин.

— А ты? — обратился Андрей к Данилову.

— Я хочу научиться красивую обувь шить. И чтобы все сам, — сказал Федя.

Андрей внимательно посмотрел на Федю.

— Этому надо долго учиться. Много дольше, чем научиться работать на машине. Вот он уже выучился и работать самостоятельно будет, — указал Андрей на Мышкина, — а ты все еще в учениках ходить будешь.

— Ну и что ж?

— А не надоест? Не бросишь ученье на полдороге?

— Нет. Выучусь, — твердо сказал Федя.

— Ну, в добрый час. Так и порешим.

В конце смены в отделочном цехе, около машины Парамонова, разгорелся горячий спор.

— Посмотри, Роман Михалыч, — Василий достал из кармана гимнастерки листок бумаги и протянул его начальнику цеха. — Для тебя записал. Четыре раза сегодня машину останавливал. Двадцать шесть минут простоя. Какая это работа!

— Зачем горячишься, Василий Михайлович? — уговаривал Парамонова Юсупов. — Какой это простой? Четыре раза по пять минут. Передохнуть-то и ведь тебе надо. Папироску выкурил, вот и весь твой простой.

— Что ты меня уговариваешь! — вскипел Василий. — Я хочу полную смену работать. Минуту берегу, а ты ее у меня воруешь. Передохни… Пока эти пять минут столбом стоишь, больше устанешь, чем за час работы.

— Не нарочно же, Василий Михайлович, — успокаивал его Юсупов, — что же я, против плана разве? Ну раз так получается, не тут, так в другом месте задержка выходит…

— Да пойми ты, чудак человек, — перебил его Василий, — разве за себя я обижаюсь? Я две с половиной нормы сегодня дал. Для себя мне хватит. Ведь что обидно. Больше дать мог!.. Ты сходи, посмотри, как у Калугина народ старается. Прямо разъярились на работу. Кожу у нас из-под рук рвут. На соревнование мы их вызвали, а теперь сами тормозим. Как же так?

Василий вынул из стенного шкафчика большую темную тряпку и начал протирать машину.

— Все это верно, — согласился Юсупов. — Ошибка вышла. Кожи толстые, сильнее отжать следовало, а бригадир недоглядел.

— Вот я про то и говорю, Роман Михалыч, один недоглядел, а у других простой. Непорядок это.

— Говорить легко, Василий Михайлович, — обиделся Юсупов. — Ты одну свою машину видишь, а мне за всеми углядеть надо. А голова у меня одна, ум один.

— Ум хорошо, два лучше, — усмехнулся Василий. — Я вот что думаю, товарищ начальник. Надо бы такой порядок завести. После работы собирать мастеров, бригадиров, стахановцев и проверять, все ли подготовлено для работы на следующий день.

— Совет хороший. Принимаю, Василий Михайлович. С сегодняшнего дня и начнем. Пройдем в конторку, посоветуемся.

Оставшиеся дни апреля промелькнули незаметно в напряженной работе.

Андрею казалось, что сутки стали короче, и он, ожидая с нетерпением праздника, в тоже время с затаенной тревогой думал: «Успеем ли?»

Но главное было сделано. За план боролся весь коллектив. Каждый рабочий испытывал такую же тревогу, считал своим долгом, делом своей чести добиться выполнения плана.

Даже Мишка Седельников меньше зубоскалил и, подчиняясь общему, нарастающему изо дня в день темпу работы, начал подтягиваться.

В бригаде смеялись.

— Что с тобой, Седельников? Уж не заболел ли?

— Одна овца от стада не отстает, — отвечал Мишка под общий хохот.

Тридцатого, в конце дня, когда поступили последние сводки из цехов, Андрей позвонил Еремееву и, с трудом сдерживая волнение, доложил:

— Товарищ Еремеев! Докладываю: коллектив завода слово сдержал. Четырехмесячный план выполнен.

— Молодцы! — ответил Еремеев. — Поздравляю всех!

Глава шестнадцатая

Хорошее время весна! Всегда и везде рады ей люди, но чтобы по-настоящему понять, что такое весна для человека, надо пожить на Крайнем Севере…

Сурова и продолжительна приленская зима. Леденящее дыхание полярной стужи пронизывает молчаливую тайгу, сковывает накрепко реки и озера, промораживает на огромную глубину толщу земли, застилает города и села густой пеленой молочно-белого тумана.

Весна в Приленске поздняя, но дружная.

Апрель начинается ясными днями. Уходящая зима еще огрызается резкими утренниками, но днем уже тает. Среди блестяще-белых снежных полян начинают темнеть верхушки холмиков и пригорков. На заснеженной поверхности застывшей реки проступают серо-бурые откосы островов. С каждым днем увеличиваются проталинки. Лишь по-прежнему почти нетронутым лежит снег в распадках высокого материкового берега Лены, виднеющегося на горизонте по обе стороны города.

К маю на полях, на солнечных склонах холмов и на потемневших островах несмело пробивается первая нежная травка. И только, как бы не замечая весны, неподвижно покоится скованная льдами могучая река. Лучи солнца, легко согнавшие снега с полей, бессильны растопить ее двухметровую ледяную броню. Не разбить ее ручьям и потокам снеговой воды, сбегающим с полей и островов. Река ждет помощи с верховьев.