— Сергей Иванович! Голубчик! Вы ли это?

Никто не успел ничего понять, а женщина уже билась на груди директора, обнимала его, целовала и размазывала свои слезы по его лицу. Потом, немного отшатнувшись, уставилась своими черными, как уголья, глазами в глаза Ковалева, схватила его за плечи и стала водить руками по рукавам директорского полушубка, словно желая еще раз вернее убедиться в том, что имеет дело с живым человеком.

— Ой, как же, Сергей Иванович, миленький, а говорили, будто вы убиты!

Это была Женя Чернявская, регулировщица шпалорезки, жена Кости Чернявского, одного из лучших бригадиров-грузчиков леспромхоза, где Ковалев работал до войны.

— Кто говорил? — заулыбался обрадованный встречей и нахлынувшими воспоминаниями Ковалев. — Жив, как видишь, и даже здоров. А где Костя?

Женщина снова обвила руками шею директора и задергалась в плаче.

— Не знаю, — всхлипывала она. — Тогда сразу, как с вами уехали Юров, Чистиков и другие, призвали и его, — сбивчиво, подергиваясь, рассказывала Чернявская, — а потом всех нас послали на оборонные... Он и не знает, где я, и у меня его адреса нет...

— Ну, успокойся, Женя, успокойся, — гладил Ковалев по голове плачущую женщину, — все наладится. Костя жив, конечно, таких скоро не убьешь.

— Вы так считаете, Сергей Иванович, голубчик? — сквозь слезы заулыбалась женщина. — Вам ведь тоже пришлось там побывать. Вы знаете, конечно, знаете...

«Как немного надо человеку, — подумал Ковалев, — чтобы уверовать в то, во что ему хочется верить».

— Был я, Женечка, и в тылу вражеском, и на передовой. Поэтому и говорю тебе так уверенно: таких, как Костя, скоро не убьешь. Найдется он, только жди. А больше никого из наших здесь нет?

— Есть Аня Арбузова. Помните, откатчицей на шпалорезке у нас работала, здоровая такая...

— Как же, помню, конечно. А где она сейчас?

— Куда-то вышла, скоро придет. А вы, Сергей Иванович, надолго к нам? Ой, девочки, — обратилась она к женщинам, сбившимся вокруг стола и наблюдавшим за этой встречей, — я и не познакомила вас... Это наш бывший директор, Сергей Иванович Ковалев. Как мы жили хорошо в леспромхозе до войны! — всплеснула она руками. — Боже мой, неужели это никогда не повторится? Вы надолго к нам? — повторила она свой вопрос.

— Надолго, Женечка. Ты меня немного неправильно представила своим подругам. Я не только бывший, но и настоящий ваш директор. К вам заготовлять дрова меня прислали.

Чернявская опять бросилась на шею Ковалеву.

— Ура-а! — словно оглашенная закричала она на весь барак. — Девчата, Сергей Иванович снова у нас директором!

Ковалев отлично понимал, что бурный восторг женщины, увидевшей его, объясняется не встречей именно с ним, Ковалевым, а тем, что в нем увидела она частичку своей довоенной жизни, представителя того времени, когда люди жили мирно и надеялись на еще большее счастье...

Стоявшие толпой возле стола женщины тоже улыбались, хотя никто из них не имел никакого понятия о новом директоре. Они улыбались человеку, который работал с такими, как они, до войны, побывал в пекле, где убивают их мужей, отцов и братьев, вернулся оттуда живым и теперь вместе с ними будет заготовлять дрова. Он вернулся живым и здоровым, значит, могут вернуться живыми и их мужья.

— Ты, Женечка, так обрадовалась, словно я целый вагон счастья привез. А ведь у меня в карманах, кроме требования давать дров втрое больше, чем даем, ничего нет...

— Мы работы, Сергей Иванович, не боимся, — махнув рукой, весело ответила Женя. — Вы только командуйте нами. Вот спросите у Ивана Ивановича, — она показала на Рядова. — Разве может он что-нибудь плохое сказать про нас?

Рядов очень серьезно сказал, обращаясь к директору:

— На них все производство держится, Сергей Иванович. Вместо лошадей женщины тянут...

Ковалев внимательно, насколько позволял свет коптилок, посмотрел на толпу стоявших женщин. Почти на всех были одинаковые ватированные фуфайки, на ногах — что особенно беспокоило Ковалева — ватированные чулки с подошвой из веревки. Пониже колена чулки перехватывались веревочкой, чтобы не спадали. Валенок не было ни у кого.

«Боже ты мой, — подумал совершенно удрученный Ковалев, — и я ничем не могу им помочь! Они, фактически разутые, работают по пояс в снегу вместо лошадей и выполняют нормы выработки. Их право потребовать, чтобы их одели, обули и кормили бы в несколько раз лучше, чем их кормят. Что же они мне скажут для знакомства?»

— Сядем за стол, товарищи, поговорим, — предложил директор. — Расскажите, как живете, что мешает работать.

— Что про нас говорить? — сказала молодая, лет двадцати пяти, женщина, усевшись напротив Ковалева. — Как живем — сами видите, а как работаем — завтра в лесу посмотрите. Вы нам лучше про дела на фронте расскажите. Как там? Верно я говорю, девочки? — обратилась она ко всем присутствующим.

И Ковалев понял, что не услышит ни одной претензии, ни одной жалобы. Женщин интересовал только фронт. И — как они там... наши солдаты. Живется-то им как? Кормят ли, хоть изредка, горячим? Страшно ли? Многих ли убивают? А как с ранеными, кто их с поля боя вытаскивает?

Ковалев рассказывал.

— У, гады, — не выдерживает белокурая голубоглазая молодая женщина со вздернутым кверху носиком, — я бы этим фашистам... — и она сжимает на столе маленькие кулаки.

— Ты вот завтра на свою вагонетку на кубик дров прибавь, а то, я смотрю, вы там к легкой жизни клонитесь, — резко перебивает ее женщина лет сорока.

— Господи, там в снегу ночами лежат, смерть в сорока шагах, а мы тут на матрацах прохлаждаемся... — восклицает одна из сидящих недалеко от Ковалева.

Поговорить о производстве, о делах леспромхоза директору не удалось.

— Завтра, Сергей Иванович, насчет этого, — закричали хором женщины, — успеем еще. Сегодня только про фронт!

Перед уходом Ковалев обратил внимание на небольшого старика, сидевшего с краю на нижних нарах. Он вместе с женщинами поднялся провожать директора до двери.

— А ты, дед, что здесь делаешь?

— Живет он тут, с нами, — ответило несколько человек.

— Как же так? Барак-то женский! Остреинов, — обратился Ковалев к коменданту-завхозу, — в чем дело?

Подошла женщина, советовавшая белокурой прибавить дров на вагонетку.

— Не тронь ты его, Сергей Иванович. Пусть он с нами живет. Для духу держим. Человек он уже безобидный, а какой ни есть — все мужик в доме. Штаны носит — и слава богу. Оставь у нас.

— Ну, что ж, раз надо для духу — пусть живет. — И директор распрощался с женщинами.

На столе директора леспромхоза два телефонных аппарата. Один обычный, по нему можно звонить куда угодно. Чтобы позвонить в наркомат, надо у Нюхчи попросить Сумпосад, у Сумпосада — Беломорск. Пока дозваниваешься до наркома, зубы заболят. А второй аппарат — необычный. По нему можно звонить только секретарю ЦК компартии республики, ведающему промышленностью, Солякову. Поэтому телефон так и называется: соляковский. Здесь совсем просто: позвонишь — ответит девушка. Попросишь товарища Солякова, и говори с ним, если он у себя. Петр Васильевич Соляков не только интересуется всеми мероприятиями, которые проводит или собирается проводить леспромхоз, но и велит обращаться к нему с просьбами, в том числе и с самыми мелкими. «Передам Юринову, он решит», — отвечает он на большую часть просьб. Иногда такой порядок приводит к курьезам: «Петр Васильевич, инжекторы на паровозе совсем изношены, того и гляди — из строя выйдут, паровоз остановится. Нельзя ли найти два инжектора?» — «Хорошо, скажу Юринову, найдем». Через два дня звонит начальник станции: «Сергей Иванович, в твой адрес платформа с двумя прожекторами прибыла, пришли мужиков выгружать. Человека четыре понадобится, большие, дьяволы».

Это вместо инжекторов по указанию Солякова прислали прожекторы.

Но Соляков порядка менять не хочет. Характер у него упрямый, человек он настойчивый.