- Не хотелось говорить об этом вот так, с бухты барахты, тем более, сегодня, но... Я современный Раскольников, Вера. Нет, бабушку топором я не тюкал, но придумал себе идиотскую теорию и долго прятался в нее, как моллюск в раковину. Совершенно ошибочную теорию, как понимаешь: я разделил мир на черное и белое, провел жирную-прежирную черту. Вроде как есть люди и есть нелюди, почти что два разных мира в одном. В каком-то смысле это так, но я извратил всё донельзя. Чудовищная ошибка, из-за которой пострадала не одна ты.

   - Галина Николаевна, - догадалась я.

   - Да. Наш брак был заключен из чисто корыстных соображений. Я дал ей то, в чем она нуждалась; Галя, в свою очередь, выполнила мои условия. Но я имел наглость пойти против природы. В теории, нашему виду категорически запрещено жениться друг на друге, бесплодные браки - лишь малая доля последствий...

   - Не говорите "нашему виду", - попросила я. - Говорите хотя бы "маги", пожалуйста.

   - Извини. Всё это довольно-таки мрачно и не должно обсуждаться в больничной палате. Сокращу: я считал себя выродком и не хотел плодить выродков, Петрова так и не сумела переубедить меня.

   - Это неправда! - пылко воскликнула я. - Неправда! Вы замечательный, вы самый лучший! Да среди людей знаете сколько мра...

   - Спасибо за высокую оценку, - он погладил меня по голове. - Только встретив тебя, я понял, как жестоко заблуждался. Оказывается, я способен полюбить женщину и имею на это право. Жениться надо по любви, Вера, а разбрасываться теми, кто нас искренне любит, - нельзя.

   Воропаев понизил голос до шепота:

   - Я хочу от тебя детей. Обязательно девочку, похожую на ее мать, и такую же въедливо-упрямую. Мальчика - тоже обязательно, и не одного. Мы купим огромный дом, заведем собаку и будем жить все вместе. Придумаем цепи обратно. Так будет правильно.

   - Дом на берегу моря... - мечтательно вздохнула я. Не совсем ясно, что он имеет в виду под цепями, но почему-то мне кажется, что это действительно правильно - "придумать обратно".

   - А почему нет? Всё, что захочешь.

   Я вгляделась в его лицо, ища малейшие признаки смеха, сомнения, но он не шутил и не сомневался. Машинально дотронулась до посеребренного виска. Воропаев накрыл мою ладонь своей, прижал к щеке.

   - Ты меня любишь?

   - Да...всей душой, - какой смысл скрывать? - Я люблю вас.

   - Не надо "вас". Скажи "тебя", - попросил он.

   - Но... - да, помню про "забудь, что я говорил". - Я тебя люблю...

   Мы не отодвигались ни на миллиметр, страшась потерять друг друга после того, как обрели. Ты бессовестная, безнравственная сволочь без чести и совести, Вера Соболева, маленький сгусток эгоизма... но счастливый сгусток, этого не отнимешь.

   Он потянулся к моим губам. А говорит еще, что не читает мыслей! Сама ведь хотела поцеловать, но постеснялась. Трудно привыкнуть, что это можно. Теперь можно.

   - Хорошая моя...

   Прикосновение губ, языка, обнимающие меня руки - неужели это правда? Он отлично контролировал себя, но я не сдержала тихого стона. Крыша, давно потекшая, перешла в состояние свободного парения. И кто научил его так целоваться?

   - Жизнь научила, - глубоко вздохнул Воропаев. Улыбнулся. Таким... легкомысленно-счастливым я его еще не видела. Бес-ша-баш-ным - хорошее слово.

   - Она вообще... умелая, жизнь... - дыхание сбилось, не позволяя досказать конца.

   И было так хорошо-хорошо, и тепло, даже жарко. В животе щекотало что-то радостное, бесконтрольное, и за грудиной тянуло почему-то. Так странно, но так приятно...

   Он поцеловал меня снова, сначала коротко, потом длинно. Не торопясь, словно нарочно растягивая момент. Мне не хватало воздуха, в ушам зазвенело, но я и не думала разрывать поцелуй.

   Хлопнувшая дверь и испуганное "Ой!" вполне могли мне почудиться. Спишем это на остаточные явления.

Конец первой книги