Утирая слезы свободной рукой, мечтала повернуть время вспять, а лучше вообще не рождаться. Одни несчастья приношу, куда не пойду - по пятам страдания и смерть. Сашка, Инесса, мама и Анька, Артемий - они ничем не заслужили такого скотства! Что, Соболева, добилась своего? Стала ведьмой? Повелась, как последняя дура! Поверила не тому, кто хотел уберечь, а злейшему врагу! Дура, дура! Да ни о ком ты не думала, только о себе!
Злость на собственную никчёмность вычерпала тот минимум сил, что восстановил сон. Как только встану на ноги, пойду писать заявление о переводе в другое место. Не хочу больше мучить его, не могу! "Девочка моя, родная, любимая" - стучали в висках молоточки. До крови закусила губу. Не достойна я такой любви, слишком многого требовала, вела себя как неразумный младенец. Хотела доказательств? Получай! Этих достаточно? Он знал, что может не вернуться, но пошел дальше и вернул мне жизнь. Вернул и подарил частичку своей...
Когда в палату вошла незнакомая медсестра, пришлось улыбнуться через силу. Все возятся со мной, как с писаной торбой. Не буду их огорчать, встану на ноги, потому что так надо. Я должна поправиться, встретиться с Артемием и умолять о прощении. Верну то, что украла, и уйду... Слезы на моих глазах испугали медсестру: женщина подумала, что мне больно, и спросила, где болит. Не в силах говорить, замотала головой. Вряд ли здесь есть обезболивающее для души.
***
Я быстро шла на поправку. Так быстро, что на шестой день мне разрешили съездить домой на пару часов. Жутко хотелось помыться и взять альбом. Мама, которая привозила нужные вещи и сидела со мной практически круглые сутки, не знала, где он спрятан.
После родной квартиры возвращаться в больничную палату было равносильно заточению, но выбора не было. Мама ушла за консультацией к доктору Наумовой: ей не понравилось мое пониженное давление. И хотя после "сердечного приступа" оно было как раз-таки нормальным, мою мать не переубедишь.
Я лежала, погруженная в невеселые думы. Вкусности на тумбочке (ребята передали, Лизавета до сих пор не допускала сюда посетителей) оставались нетронутыми. Есть не хотелось, вообще. Любой кусок застревал в горле, и лишь под умоляющим взглядом матери мне удавалось что-нибудь проглотить.
Звук открывающейся двери. Мама пришла, больше некому. Повернула голову, чтобы спросить: "Ну что там с давлением? Я была права?" и застыла с открытым ртом. В мою палату вошел Артемий Петрович. Подскочила, как ошпаренная.
- Не вставай, - велел он, подходя, - не гимн России.
- Сесть можно? - я всё еще неважно владела голосом.
- Можно, только осторожно.
Мы молча смотрели друг другу в глаза, никто не решался заговорить первым. Не знаю, что он искал в моем лице, но я оценивала нанесенный урон. И раньше не отличавшийся полнотой Воропаев похудел еще больше, осунулся. Усталым, правда, не выглядел. Позавчера заглянул Печорин, высказался по моему поводу, не пожалев колоритных выражений, и напоследок добавил, что Артемий спит четвертый день, не подавая признаков жизни.
- Ну здравствуй, Майя Плисецкая.
Плисецкая? А, "Умирающий лебедь"! Или мои пируэты имеет в виду?
- Здравствуйте...
Нескрываемая радость в зеленых глазах уколола виной.
- Как ты? - спросили мы одновременно.
- Уступаю право ответа даме. Как ты себя чувствуешь?
- Н-нормально. Лежу вот...
Повторно взглянув на Воропаева, увидела то, что не сразу бросалось в глаза: седина на висках. Не сильная, но заметная в темных волосах. Она очень шла ему, вот только...
Я отвернулась в тщетной попытке скрыть слезы. Ходячая катастрофа, воровка, уродина, как только наглости хватает?.. Как ты вообще можешь говорить с ним?!
- Вера? Вера, посмотри на меня! - Артемий испугался не на шутку. - Где болит?
- Это всё я, я одна во всём виновата! Простите, простите, пожалуйста, - я спрятала лицо в ладонях, пытаясь спрятаться от него. - Если бы я послушалась, вы...
- Так вот оно что, - мой начальник вздохнул и после секундного колебания усадил к себе на колени. - Не реви, мы это уже проходили. Я не хочу утонуть!
Меня колотила дрожь - не знаю, от холода ли, стыда или жгучей вины, - но рядом с ним становилось легче, можно было уткнуться в его халат и выплакаться по-человечески. Туши нет: я нынче без марафета. Халат, кстати, ему так и не отдала...
Артемий легонько покачивал меня, точно ребенка, успокаивал без слов. Гладил по плечам, худющей спине, запускал пальцы в волосы.
- Ты пахнешь лавандой, - едва слышный шепот у самого уха.
- Это шампунь.
Короткий смешок.
- Посмотри на меня.
- Не надо, - пробубнила я ему в грудь.
- Пожалуйста.
Мои зареванные глаза встретились с его - добрыми, ласковыми и до неприличия счастливыми. Чему здесь радоваться?
- Я счастлив, потому что ты жива и практически здорова, потому что здоровы другие близкие мне люди. Если будешь и дальше винить себя, никому легче не станет. Ты поняла, что натворила, а всё остальное неважно.
- Важно. Это из-за меня вы рисковали своей жизнью, могли погибнуть. Из-за меня потеряли...
- Тшш, зато все остались живы. Открою страшную тайну: произошедшее пошло мне на пользу.
- Шутите, да? - убито спросила я, отворачиваясь.
- Абсолютно нет, - Воропаев поймал мой подбородок и повернул в нужную сторону. - Я люблю тебя, Вера, и никогда не смогу отпустить. Чтобы я понял это, черт побери, тебе пришлось побыть при смерти.
В последней фразе звучала неприкрытая горечь.
- Я не специально, честное пионерское! Я просто хотела...
- Знаю и не виню. Следовало рассказать тебе правду об обращении, объяснить, почему нельзя. Я же повел себя как скотина: просто отмахнулся, заботясь о другом. Так что и ты меня прости. Теперь мы квиты.
- Вы не виноваты ни в чем, - пробормотала я. - Голову на плечах никто не отменял. Доверилась...Крамоловой! Вас ругала зачем-то...
- Догадываюсь. Качественно ругала, у меня весь вечер нос чесался. И всё утро... Печорин сказал, что хороший нос за две недели пьянку чует. Ты как, со мной? - весело спросил он.
- Если возьмете. Артемий Петрович?
- У?
- Скажите честно, вы сейчас здесь из жалости?
Он даже малость опешил, улыбаться перестал.
- Твои выводы, как всегда, парадоксальны. С какого перепугу, интересно?
Я вздохнула. Всё равно придется разобраться, в подвешенном виде оставлять нельзя.
- Мы ведь не можем быть вместе, вы сами говорили. Пока я не такая как вы... Не перебивайте! Я поступила подло: буквально вынудила сказать эти слова. Теперь вы думаете, что я думаю, что имею право рассчитывать...
- Вер, может, я недостаточно проспался, но, хоть убей, не понимаю, о чем ты. Когда я говорил такую глупость? День и час, пожалуйста, приложим к протоколу.
- Тогда, в кабинете, помните? - пролепетала я. - Вы сказали...
- Я помню, что говорил тогда. Речь о другом: когда я сказал, что мы не можем быть вместе, потому что ты обычная женщина? - требовательно спросил Воропаев. - Когда?
- Не прямым текстом, конечно, но вся эта история с наследованием...
- Всё-таки я идиот.
К чему такое самоуничижение? Идиот сидит у него на коленях, женского рода идиот.
- Ты ведь хочешь иметь детей, да? - уточнил он после паузы.
- Да. А вы не хотите.
- Вера, - Артемий несильно встряхнул меня, - я очень хочу иметь детей. Дети - это самое дорогое, что может быть в жизни, дороже всех бриллиантов. И не важно, кем они будут, если это твои дети.
- Но вы говорили...
- Забудь, что я тебе говорил! Обо всем забудь. Чистый лист, новый абзац! Считай, что я молчал, и просто послушай то, что скажу сейчас.
Он обнял меня еще крепче - не удрать, позволив опустить голову себе на плечо. Я прильнула к нему, как обезьяна - к родной пальме. Пускай ненадолго, но рядом. Я и этого не заслужила.