А за прощальную уху уселся — глазом не моргнул. Вот ведь оно как!

Читающему человеку что может приспичить, окажись он теперь (в 67-м году) в Киеве? То и мне приспичило.

Осталось ли только, уцелело ли там что-нибудь за годы строек этих и войн?

Отпускники на машине, мы катили из Москвы в Закарпатье. В Киев въехали утречком, по холодку. Пышный и знойный стоял июль.

Спутников моих Лавра манила, а меня высадили на Крещатике у Владимирской горки. Представлял себе: где-то в этом районе. Где именно, уточнить не удосужился. Зачем? Первый же мало-мальски интеллигентный мне и покажет.

И — показали! Почем фунт лиха.

Полтора часа битых промыкался я по льющемуся в лаке машин, стеклах витрин Крещатику от одной интеллигентной физиономии к другой, и хоть бы в глазу у кого затеплилось.

— Извините. Я дом Булгакова ищу, я приезжий… Извините.

— Извините. Я приезжий, я дом Булгакова ищу… Извините.

Единственной с непустыми глазами оказалась пенсионерка в скверике, она спросила: «Это который «Дни Турбиных»?»

Отчаявшись, решаю брать быка за рога — в Союз писателей!

— Вы до кохо? — останавливает меня в вестибюле барского особняка дежурная, — як вы ховорите? Булхакив? Вин российский писмэнник чи вкраинский?

— А нельзя ли кого-нибудь из писателей повидать, все равно кого?

Мне в спину:

— Что вы хотели, товарищ?

Оборачиваюсь: по беломраморной лестнице спускается цветущая — ткни — сок брызнет! — особа:

— Что вы хотели? Я — писательница… С этим вопросом к старику краеведу лучше. Вот вам и его телефон.

Тут только мне стукнуло, что в Киеве же Виктор Некрасов.

Некрасова в городе не оказалось. Телефон краеведа не отозвался.

Куда теперь? А нет ли в Киеве ЦДЛ? Останавливаю такси.

— Как так «нет»? У нас в Киеве все есть!

И выносит меня бравый таксист на улицу Коцюбинского. Вместо ЦДЛ — к жилому дому писателей, кладбищенски красующемуся мемориальными досками. А! Была не была! Влетаю на какой-то этаж, звоню в дверь налево. Открывает белая кофточка, красный галстук. Спрашиваю старших кого-нибудь, объясняю зачем.

— Тогда вам до батька. Проходьте.

Полутемная прихожая, поскрипывающая паркетом, высокие двери. Стучит пальчиком:

— Батько, до вас.

Ослепленный солнечными окнами, здороваюсь, не вижу с кем; с полосатой пижамой за письменным столом среди книжных шкафов.

— Что вы хотели? — спрашивает.

— Во-первых, прощения за бесцеремонность. Я к вам… Да не к вам, собственно. К самой украинской литературе, можно сказать. Дом Михаила Афанасьевича Булгакова ищу, с ног сбился.

Полосатый сдвигает на лоб очки, поднимается из-за стола, приглашает пройти.

— Вы кто, собственно, если не секрет?

— Просто читатель, проездом.

— Просто читатель, просто проездом. Ну что ж, понимаю. Такое впечатление «Белая гвардия» произвела. Недавно перечитал как раз. В романе — Алексеевский спуск. Такого нет в Киеве, есть Андреевский. У кого бы уточнить? Некрасов, говорите, отсутствует. Ушакова, Николая Николаевича, тоже нет — на даче, наверное. Он в этом доме живет тоже. Попробуем позвонить.

Листает телефонную книжку, сам с собой, вроде:

— M-да, расслоилось монолитное общество наше…

— Знаете, — говорю, сообразив, — не стоит звонить. Похоже, вы правы.

Спасибо тебе, полосатый! Твой Андреевский и оказался Алексеевским Турбиных. За нос не водил, голову не морочил. В один миг объявился своей булыжной мостовой, постаревшими воротами, калиточками, флигелями, заворачивающими куда-то, словно с глаз долой, и все в гору, в гору. Так, все так. Вот и дом № 13 — двухэтажный! И балкон над парадной — это же приемная Алексея Турбина! И прогал между тринадцатым и соседним домом — сюда Николка браунинг спускал! Ну конечно!

Выскакиваю из машины, вхожу в калитку: покатый дворик под крутейшей горой, застекленная верандочка над лестницей в полуподвал — вход в квартиру Василисы! Домовладельца, «буржуя, и несимпатичного»! Никаких сомнений!

Женщина с ребенком в тенечке смотрит на меня, обалдевшего:

— Никак, писатель будете? — спрашивает. — Уже приходил один. К дочери домовладельца. Вот и вам бы повидать ее. Все про всех помнит. К сожаленью, они на даче теперь.

— А далеко ли? — спрашиваю.

— Место Дубки называется. На Остре. Километров полтораста отсюда. Да ведь не найти: палаточный городок в лесу. Разве что — по номеру машины. У них голубой «Москвич».

Не долго думая, на том же такси я — туда.

Примчался и скис: необъятные заросли! Как здесь искать? Иголку в сене!

Но язык — до Киева, а на ловца — и зверь. И десяти метров не проехали по лесной дороге, вижу: вжатый в кусты «Москвич» с заветным номером!!! Выскакиваю — мне мяч под ноги, за ним мальчонка в трусах.

— Хлопец! Где тут хозяева этого драндулета?

И я — на лужайке высокого берега, у воинской палатки, как на седьмом небе. Вкопанный стол, гамак, рукомойник на стволе дерева. Молодайка на корточках кастрюлю чистит ко мне спиной. Кашлянул — встрепенулась, Ренуаром писанная!

— Простите, — говорю, — что без стука.

Вскинула глазищи, обалдеть, какие! Поднялась.

— Мне Кончаковскую Инну Васильевну повидать бы.

— Мама, — кричит, — к тебе!

Из-за деревьев откуда-то выступает высокий, прямой, седой, а за ним, утицей ковыляя, тяжелоногая, остроглазая, не иначе как сама Инна Васильевна. (О нем скажет потом — «мой султан».)

— С кем имею честь? — спрашивает.

Представляюсь со всеми своими поисковыми мытарствами. Инна Васильевна смеется, удивленная.

— Ну, в таком случае, прошу к столу. Ирочка, поставь чайник.

— Нет-нет, спасибо. Меня ждет такси. В моем распоряжении полчаса.

И мы все за столом. За столом и та, которая… Передо мной на столе руки ее. Они, каюсь, отвлекают меня. Мне уже не до Булгакова.

Но словоохотливая Инна Васильевна уже «в седле».

— О самом Михаиле Афанасьевиче я мало что имею сообщить. В пору его студенчества девчонкой была. С булгаковским молодняком дружила — Лелей, Колей, Ваней. А старшие — Миша, Надя, Вера, Варя — женихались уже.

Инна Васильевна помолчала, и вдруг:

— Нет! — говорит, покрывается красными пятнами, — нет, не могу о своей претензии к Мише умолчать. Наши отношения с Булгаковыми — и не только с Афанасием Ивановичем, Варварой Михайловной, но и с Мишей — никак не предвещали такой карикатуры на нас, то есть на папу. Такого, можно сказать, пасквиля…

Я обомлел: свят-свят-свят! неужто же?! ну, да: Васильевна — дочь Василисы!!! «Буржуя и несимпатичного».

Тут я ей о том, что прототип — не портрет и так далее.

А Инна Васильевна — свое:

— Не случайно же с Надей и теперь переписываемся. Живет Надя в Москве. Одно лето гостила у нас. В Москве и Вера Афанасьевна. Та прикована к постели. Жив и Ваня и тоже плох уже. В Париже он. Да что это я разболталась, а с кем и не знаю толком? Расскажите же хоть о себе что-либо.

Мое о себе прервал показавшийся из-за деревьев таксист, постукивающий пальцем по часам. Пора, мол, и честь знать. Поднимаемся.

— Жаль вас отпускать, — говорит Инна Васильевна, — но, надеюсь, адреса нашего не забудете. Вы нам понравились. Не в пример предшественнику своему.

— Благодарю. А кто же это был, простите?

— Киевский писатель один. Виктор Некрасов. Вы, наверно, не знаете такого.

— Да кто же его не знает!

— А мы вот не знали. А он подшофе счел возможным нанести свой первый визит.

— Ну и что такого?

— Как «что такого»?! Открывшей ему Ирочке в дверях: «Ах, какая женщина!»

— А она и на самом деле «ах, какая».

— Ну, знаете, ли!

И смеется.

Возвращался я в Киев — «Надо мною стояло бездонное небо, звезды падали мне на рукав»…

Вернувшись из поездки, раскрываю свежий номер «Нового Мира». Виктор Некрасов — «Дом Турбиных». И что же читаю? Пулю не в бровь, а в глаз, отлитую на Кончаковских…