— Знаете, Верочка, этот несчастный погиб не от травмы, а от заражения крови. Если бы в тот момент был врач… — она затянулась и выдохнула густой клуб дыма.

— Ваши выводы?

— Деточка, это тяжело говорить, но заражение ведь следствие катастрофы. И Окшу жаль. Молодой, у жены тяжелая беременность.

— Всех-то вам жаль, Елена Михайловна, — ласково упрекнула Вера. — А жену погибшего?

— Так трудно выбирать в несчастье. Я умолкаю, слово за вами.

Уходя, она сказала, опять скрываясь за дымом самокрутки:

— Я слыхала о Сажевском…

— Быстро же! — невольно заметила Вера.

— Мне Шурочка сказала.

— А-а, понятно.

— Я уверена, Женя поймет и… не бросайте этого дела.

— Почему?

— Вы — как бы это сказать? — не равнодушная и не озлобленная. Забегайте на огонек! — И торопливо ушла, точно боясь вопросов.

Вера смотрела из окна, как Смирнова шла к новому мосту. Ее тонкое тело чуть покачивалось, маленькие ноги становились неуверенно, из ворота черного шелкового платья виднелась слабая белая шея. Милая, добрая, пугливая женщина. Но кого же она имела в виду? Кто равнодушный, а кто озлобленный?

Дня через два Веру вызвал Климов.

— Поедешь в областную прокуратуру на курсы.

— Но у меня арестованы люди…

— Приказ. Собирайся, дела отдай Шарапову, Лучинников едет в соседний район.

Шарапов рассвирепел. Пошвырял папки с ее делами в шкаф, даже не взглянув на них.

— Дело торга арестантское, — предупредила Вера.

— Знаю. Своих дел по горло, я не каторжный, посидят.

Вера пожала плечами, идти к Климову бесполезно, одна надежда — вырваться с курсов раньше срока. На крыльце прокуратуры она столкнулась с щуплым человеком в зимней шапке. Он обрадованно зачастил:

— Товарищ следователь, я к вам! Небось потеряли меня, а я приболел, пришлось отлежаться тут у кума, но теперь все, вот он — я! — И прищелкнул каблуками облезлых сапог.

— Идите домой, Карасев, все уладилось.

— Ага, понятно… — Он затоптался на месте, скривился и дрогнувшим голосом сказал: — Спасибочки. Скоро распутали, кабы кто другой, намытарился бы. Спасибочки.

Ночью, сидя в переполненном вагоне, Вера вспомнила о Карасеве. Знал ведь, что невиновен, и боялся только «мытарств», но не укрылся от них. А Окша? «Будь вы на моем месте!» У каждого свой характер. Неприятен Окша своей трусостью, а еще больше торопливым желанием свалить вину на погибшего. И все же надо переломить себя и смотреть на дело с точки зрения фактов. Это трудно, но нужно.

2

В областной прокуратуре Вере сразу предложили пройти к начальнику следственного отдела. Исмаилову за глаза звали Кочергой. И в самом деле была она длинная, худая и смуглая до черноты. Густые черные волосы заплетала в косу, и эта тяжелая девичья коса совершенно не вязалась с мужеподобной фигурой Кочерги.

Исмаилова оглядела Веру холодными синими глазами и категорически сказала:

— Две недели будете помогать у нас, зачеты сдадите без посещения лекций, думаю, ваши институтские знания не испарились, если, конечно, они были.

Пришлось засесть за просмотр чужих дел. Скучное занятие. По каждому делу нужно было давать на утверждение Кочерге проект заключения, а это оказалось самым неприятным. Чертова Кочерга была беспощадна не только к сути, но и к форме документа.

— Правильно, хорошо, — кивала она своим хищным носом. — А что это за виртуозное «исходя из изложенного вышеследующего»? Перепишите. Коротко, просто, ясно.

А просто-то и было самым непростым. Через неделю Вера запротестовала:

— У меня в районе остались арестантские дела, не время ворошить тут бумажки!

— Экзаменов боитесь? — прищурившись, кольнула Исмаилова.

— Несерьезно, — сгрубила Вера. — Я о деле.

— Ничего не поделаешь, придется вам поворошить бумажки с нами, бездельниками.

Вера ушла возмущенная и в этот вечер не стала сидеть над опостылевшими заключениями, пошла побродить по городу.

Он был большой и страшный. Война выколола глаза домов, вырвала двери, снесла крыши. Наскоро ремонтировались уцелевшие здания, и они становились почти сплошными стенами. Окна закладывали кирпичом и белили. Не было стекол, не было досок, не было железа, но были люди. Они возвращались на свои пепелища, и с ними возвращалась жизнь. Уже работал кинотеатр, открылась библиотека. Однако ходить в кино одной было малоприятно, и все следующие вечера Вера опять сидела в прокуратуре над заключениями. Вместе с ней работала следователь Пригородного района Мария Шумилина. Эта маленькая крепышка нравилась Вере. Деловитая и говорливая, Мария умела работать, и Вера присматривалась к ее стилю. Мария выбирала самые толстые дела, Вера — наиболее срочные. Мария смеялась:

— Срочные сама Кочерга рассмотрит, а до толстых охотников не бывает, так я их пожалею.

— Бесполезная трата времени, — уныло листала очередное дело Вера.

— Не согласна, людей, конечно, не видно, но сколько нарушений, ужас! Главным считаю неправильную квалификацию преступлений.

— А суд для чего?

— Судьи ошибутся, это пострашнее, там уже действует автоматика.

— А обжалование?

— Не всякий обжалует, и решенное дело труднее рассматривать, а человек уже осужден.

— Стоит подумать.

И все же Веру не привлекала эта работа. Хотелось к людям, к живому делу.

Вечером, когда они с Марией уже собирались уходить, без стука вошла Исмаилова и тяжело опустилась на стул у стены. Худые ее пальцы дергали ворот блузки, побледневшие губы кривились.

— Что случилось, Софья Сулеймановна? — засуетилась Мария. Вера распахнула окно, Мария наливала воду. Исмаилова отстранила стакан с водой и сказала осевшим, хриплым голосом:

— Стрельников арестован.

— Саша! Он же наш лучший следователь… за что же? — шепотом спрашивала Мария.

— За родителей. Скрыл, что работали на немцев.

Вера замерла. Тягостное чувство одиночества охватило ее. Точно стена выросла вокруг, не давая возможности свободно дышать, видеть, двигаться. Там, за этой стеной, прозвучал голос Марии:

— Но кому это нужно было?

— Нашлись, как видите…

В эту ночь Вера долго думала о Стрельникове. Она не знала и даже не видела его. Мария как-то рассказывала, что этот молодой парень имеет больше десяти наград и поощрений и ни одного взыскания. «А ведь это чудо, работать семь лет без взысканий», — не без зависти сказала тогда Мария. Кто он на самом деле, этот Стрельников? Почему скрыл? Ну, арестован, а дальше?

Утром шла в прокуратуру невыспавшаяся и взбудораженная. Скорее бы домой, подальше от всей этой суеты и ненужных ей предзнаменований. Посредине дороги центральной улицы вели пленных немцев на работу, разбирать кирпичные завалы. Они шли, громыхая деревянными подошвами, переговариваясь, напевая. Вид их был явно не унылым, а с пустым животом не засмеешься. Один из них, рослый, темноволосый, помахал Вере рукой. Да, эти не боялись ничего, война у них позади, теперь только ждать. Ждать, когда добьют их менее удачливых соотечественников. А потом этих вернут домой, и жизнь их наладится. Веселые, здоровые лица пленных раздражали Веру. Может быть, она и не права, но уж слишком с ними нянчились. Так трудно уйти от сопоставления: полные надежд разрушители на развалинах города…

В Песчанск ее так и не отпустили, пришлось ждать экзаменов. Наступил наконец и этот день. В другое время она наверняка посмеялась бы над страхом опытных следователей перед несложными зачетами, но сейчас только злили их испуганные лица и желание оттянуть «страшный» миг.

— Это не страх, — оправдывалась Мария. — Просто неудобно оказаться слабее теоретически, чем практически.

Вера пошла первой. Экзамены проходили торжественно. На столе красная скатерть; развернутое знамя под портретом Дзержинского. За столом все начальники отделов и сам Нестеров, прокурор области. Он сидел неподвижно, полуприкрыв глаза, его коричневатое, нездоровое лицо было бесстрастно, точно все происходящее не занимало его, возможно, это так и было.