Этого еще не хватало. Уйдешь сейчас, а Нюрка так и подумает, и раззвонит: свихнулась девчонка. Это ж Нюрка. Виновата ли она, что такая. А какая? Угорела вместе с мамой. А по дороге из деревни сама везла маму и, безусловно, спасла тогда. Аля села, спросила тихо:
— Где похоронили маму?
— Рядом с отцом твоим, где ж еще?
— Но ведь никто не знал место. — А в памяти мгновенной вспышкой день, когда мама водила ее на кладбище, показывала место возле могилы отца…
— А Зина на што? Она у нас по части кладбища все знает, Славика там рядом упокоила, опять же Пална с нею ездила. Тогда похороны сильно облегчил этот шустрый, одноглазый с трудфронта. Теперь они там все вместе, как жили. Мать Игоря недалеко.
Нюрка шумно вздохнула, быстро глянула на Алю, отвела глаза и торопливо стала пояснять:
— За буханку хлеба могилку вырыли, сахар и крупу шоферу, чтоб довез на кладбище, а спички и соль помощникам, гроб в могилку чтобы… Так, значит, с карточками за декабрь, да там и было-то хлеба за три дня, ну, остальное, конешно… — И Нюрка умолкла под упорным взглядом Али. — Ты што, девка?
— Зачем ты мне все это… про карточки?
— Доверяешь? Ну, извиняй. — И Нюрка повеселела. — Эх, угостила бы тебя конфеткой, да вся сладкая жизнь кончилась у Нюрочки, перевели в кочегары, сокращение продукции, десять баб из цеха. Вон, кого куда, а я с Денисовой работой познакомилась, специалист!
— Спасибо, Нюра, — Аля встала. Вспомнились слова мамы: «Каждый думает о другом в меру своей испорченности». Ведь Нюрка знает ее с детства, а вот подумала так плохо.
Еще утром у Никитских ворот купила газету. Села читать, а там… Наступление! Может, не великое, но ведь не на месте, а вперед!
Волоколамск, Наро-Фоминск — бои, отодвигающие врага. Пусть на шаг, но этот шаг освобождает людей от дикого, чудовищного существования в страхе, с пытками, казнями…
Настроение поднялось. Дня через два Аля решила сделать генеральную уборку в своей комнате, времени теперь оказалось много, хватало на учебу, дом и тоску…
Перебрала все в шкапу, стерла пыль, почистила ковер, стала подметать. Паркет тусклый, хотя недавно мытый. А бывало…
Паркет во втором номере жильцы вощили до желто-оранжевого блеска, хоть смотрись, как в зеркало! В прихожей и на кухне полы мыли со щеткой, горячей водой, столько сил вкладывали, пока не догадались покрасить, в складчину.
Но главная уборка устраивалась летом. Во втором номере все разом выволакивали на двор кровати, столы, стулья. Все это смазывалось смесью керосина с перцем, шпарилось, обжигалось паяльной лампой. Каждый боролся с клопами своим методом.
Затем появлялись веревки, протянутые поперек двора, на них сушились выстиранные тут же, во дворе, одеяла, вымытый волос от матрасов, его вешали в марлевых мешках. Чердак заполнялся бельем.
И опять все разом белили потолки, переклеивали обои, добавляя в клейстер махорки, все от тех же неистребимых клопов. Красили оконные рамы, двери, натирали полы, все развешивали, расставляли и шли гурьбой в баню, в Палаши, вода там мягкая, ласковая.
С неделю потом ходили друг к другу, нахваливали чистоту, узорчик обоев, белизну штор. Вечерами слушали патефонные пластинки у мамы, радиоприемник у Барина, балалайку у Маши с Глашей, а Нюрка зазывала просто попеть чего-нибудь жалостное. И сама заводила:
Но проходила эта благостная неделя, и жизнь брала свое: опять ссорились и мирились, болели и веселились, хлобыстала тяжеленная дверь, запиравшаяся во втором номере только поздно ночью, пищали котята, которых Толяша притаскивал с церковки, куда их определяли бывшие хозяева. И ждали праздников.
Наступали эти праздники, и главным местом в квартире становилась кухня. Нинка пекла круглые бисквиты, мама блинчики с мясом, близняшки стряпали потроха с кашей, а у Нюрки был целый парад блюд, приготовленных руками мужа-повара. Для Али вкусней всего была картошка деда Коли. Наевшись вкуснятины, Игорь тащил Алю к себе. Поставив миску с блинчиками, Аля получала из мосластых рук деда Коли огромную, испеченную в печке на углях картофелину. Очищая ее постепенно, отламывала и ела искрящиеся на надломе, парящие куски, сладковато-соленые, душистые…
После праздников в кухне вспоминали, сравнивали, а то и критиковали кулинарные изделия обитателей второго номера.
— Нет, и не спорь, Нина, тесто у тебя не задалось, село…
— Зато начинка хороша, хоть отдельно ешь!
Пахло в квартире глаженым бельем, воблой, жареным мясом, луком, пирогами… Шум, смех.
А теперь холодно, тихо, и ничем, абсолютно ничем в квартире не пахнет. Другая жизнь. Или не жизнь?! И себя-то Аля ощущала как постороннюю. Будто кто-то другой умывался ледяной водой, расчесывал холодные волосы, ступал оцепенело.
Заканчивая уборку, Аля заторопилась. Быстрее, время движется к пяти, скоро… с работы… мама… Да, она ждала маму. Так привыкла. Это как сон, почти нереально, но мама жила рядом, и может, так будет всегда.
А тут еще Зина являлась тенью, исхудалая, темнолицая:
— Отец-мать Славика и деньги шлют, и посылки, я ем, а оно меня ест. Все спрашивают, чего Славик не пишет, он же у меня воспитанный, на каждое письмо отвечал им. — И, сжав кулачки, Зина стонала: — Ну нет у меня сил отправить им черную весть!
Устроившись в мастерскую чинить солдатскую одежду, она удивлялась подавленно:
— Будто горит все на солдатах, так много обмундирования в починке. Которое в дырочках, ровненьких таких, от пуль. А есть клоками выдранное, заплаты ставим, это осколками или штыком. А Славику ничего не порвало, его в головушку, за ухом ранища глубокая, бежал за тобой, да последний шаг сделать не успел.
Помолчав, Зина говорила почти шепотом:
— Знаешь, девонька, хожу в церковь, каюсь, кабы не я… жил бы, сама повезла его на погибель, и пуще того, осталась сверх срока. Ни утешения, ни прощения мне нету. Ничего не заменит живого Славика, даже бог, прости меня грешницу… Бывало, скажет: Зин, давай суп потом, а сначала я компот съем? А я нет, не велела. Да пусть бы он сто компотов…
Аля и не пыталась ее утешить, нечем. А Зина беззвучно плакала, потом ненадолго смирялась:
— На все воля божия. — И тут же взрывалась: — Тем бы, кто надумал эту треклятую бойню, так казниться, как я за Славика! — и опять поникала: — В мастерской присоветовали «приложиться» к бутылке, утешение будет. Пробовала. Не принимает душа спиртное, да и грех это. Одно утешает, несу все, что могу, в дом божий.
— В церковь? — не сдержалась однажды Аля. — Ты бы лучше в детдом.
— Там ангельские души, их бог наградит.
Выругав Зину в душе дурой, Аля поспешила в детдом к Люське. Но к девочке ее не пустили:
— Вы посторонняя. Сахар отдам на общий стол, — взяла пакетик пышная заведующая.
— Она же скучает, ей нужно, чтобы кто-то помнил…
— Здесь все скучают, мы не можем делать исключение.
Отчего она такая полненькая? Оттого. Сахар, конечно, себе заберет, от пайка такой не расползешься.
На другой же день явилась Мачаня с претензией:
— Ты зачем меня позоришь? Зачем явилась в детдом, да еще заявила, что Люська скучает? Я же ради нее устроилась в детский дом на полставки, музыкальным руководителем.
Вот и попробуй разберись, кто и почему… Зина не поверила в нежданную доброту Мачани:
— Себя прокармливает, теперь все лучшее детям и на фронт, она и придумала.
— Такая хитрющая присоска, — не без зависти сказала и Нюрка. — А детишки ей не в радость, свой мальцом по квартирам ошивался, кто покормит, у кого поспит.
У Али раздражение и против Мачани, и против Зины… Откуда? При маме ни о чем подобном не думала. Да просто ничего этого не видела, или мама так все объяснит, что тревога вмиг улетучивалась. А теперь самой разбираться, а это ох нелегко. Ведь надо справедливо.