Из первого номера вышла Мачаня, такая строгая, молчит.

— Что случилось? — невольно вырвалось у Али.

— Егорушка уехал на фронт.

— У него же рана не закрылась!

— Ах, милочка, тебе следовало его удержать.

— Как?

— Замуж выйти.

Вот они Горькины предложения и шуточки о девочке с комнатой.

— Мы ни о чем таком никогда… — стала почему-то оправдываться Аля, сердясь на себя за это.

— А надо бы, — прервала ее Мачаня. — Эгоизм не лучшее из украшений. Но ничего, я воспитала сына правильно, он оправдает свое имя. — И посеменила за ворота.

Имя. Имя… Егор. А-а, Георгий Победоносец. Ха-ха… Ну и Мачаня…

Дома, разжигая керосинку, Аля недоумевала: с чего Горька вдруг сорвался? Вечером накануне встретил ее у Садовой. Она задержалась с Лизой, поговорили о своих ЖЭКах. Лиза пришла явно из-за Горьки. Но тот вдруг исчез, Аля добиралась до ворот в полной темноте, а из них навстречу солдат. Аля отступила. Такой большой и молчит… Он как загогочет:

— Вот и я!

— Ты же вызвался меня проводить до дому, а сам куда делся? А если бы напали диверсанты? — подначивала она «кавалера».

— Хотел удивить, а она… Я дорогу просматривал, нападение исключено.

На том и расстались. Нелепый парень, куда его понесло? Всю жизнь он искал перемен. Тыл — фронт… перемена? Ему в детстве завидовали: живет то у матери, то у деда или у отца с мачехой. Но частенько случалось, что этот трехдомный целыми днями пасся у мамы возле Али и Игоря. Видать, никому из своих он не был нужен по-настоящему. Отменное здоровье порождало энергию, а направить ее в Горьке было некому. Как-то раз, пацаненком, он уговорил Алю «переделать» новое мамино платье:

— Я в кино видел на одной красавице, платье и шляпа, во! — и поднял большой палец.

Вместе с Игорем они трудились добрый час, пока не изрезали подол черного крепдешинового платья в бахрому. Получилось ровно, Горька похвалил. Увидев испорченное платье, мама спросила, что это значит. А узнав о причине «украшения» платья, засмеялась. И сама отвела Горьку к его маме. Вернувшись, сказала:

— Его мамочка дама с изюминкой.

Тогда Аля при встречах стала искать на лице матери Горьки изюминку. Не нашла…

Может, Горька удрал от своей мамаши? Допекла заботами? Или он ей, как в детстве, мешал? Натка уехала, Люську сдала, только стала подумывать о покое, а тут сын поселился явно надолго. Вечно у Горьки осложнения: то мать с отцом развелись, то его из школы хотели выгнать, то дед вдруг женился, потом сам Горька сбегал из всех трех домов… Ну, где он теперь? И ведь ни за что не напишет. Себя Аля виноватой не чувствовала, а вот жаль этого здоровяка-пустозвона.

40

В этот вечер Аля вернулась продрогшей, голодной и расстроенной: так и не смогла выяснить у домоуправши, где карточки на тот злополучный килограмм хлеба. Женщина была подавлена горем, с трудом отрывалась от собственных мыслей и, казалось, не вполне понимала, что ей говорят.

Только Аля вошла в свой второй номер, а из темной кухни недовольный бас Дениса:

— Кто пришел?

Аля пригласила его к себе. Он ворчал:

— Заехал на несколько часов, и никого…

Керосина не было, и Аля вздохнула огорченно:

— Чаю бы согрела, да не на чем.

— А мы чем погорячее согреемся, с градусами, — повеселел Денис, раскрывая свой чемодан. — Где моя Маша?

— Работает в передвижной бане-прачечной, ездит по прифронтовой полосе, прямо как военнообязанная.

— Нужнейшее дело, а что ездит, опасно, конечно, но жива-здорова, теперь большего и не спросишь.

Был Денис все такой же кряжистый, обветренный, несуетливый. Достал из чемодана какие-то свертки, развернул один. Шаль, теплая, белая. Встряхнул против лампочки, стал виден красивый узор.

— Это Настась Палне, за долгую сердечность к моему семейству.

— Денис, — Аля с трудом подавила поднявшуюся тоску. — Мамы нет, она умерла.

— Да что ты? Как же это…

Он сел, опустил свои темные руки кочегара, не выпуская шали.

Аля рассказала, заходясь тоской, непоправимостью случившегося. Денис кивал коротко стриженной головой, шапку снял, как перед покойником… Потом стукнул кулачищем о свое колено:

— Жаль, эх и жаль! Нужный человек Настась Пална, земля ей пухом. А платок тебе, не обидь, прими, из моего уважения к твоей покойнице. Для Маши у меня есть такой же, никто не обижен.

— Спасибо. — Аля убрала шаль в шкап.

— А теперь помянем хорошего человека. — И он развернул еще один сверток с колбасой. В эту минуту без стука вошла Нюрка.

— Слышу, мужик колоколом гудит, не иначе сосед! — улыбалась она во весь рот, успев оглядеть стол. — Здравствуй, Денисушка, дорогой гостенек! Радость в нашем монастыре, на всю Малую Бронную мущщина объявился! Пошли ко мне, там хоть жилым духом пахнет. Печурку затопим, посидим ладком. — И она быстро все запихала обратно в чемодан, оставив только довесок колбасы на столе.

Чемодан в охапку, Дениса за руку и хохочет. Что это с нею? Вся, как на взводе, говорит, говорит…

— Может, подкормишь по старой дружбе, на мне вся одежда обболталась. Я ведь тебе сравнялась, кочегарю…

В дверях Денис обернулся:

— Айда с нами, Аленька!

— Ей уроки учить надо, а нам о жизни поговорить как людям семейным. — И Нюрка прикрыла за собой дверь. Вот почему довесок колбасы оставила, ну, Нюрка, предусмотрительная.

Аля легла в постель, в темноте жевала хлеб с колбасой: вкусно. В пустой квартире гулко раздался бас Дениса, выводящий:

Сытая, Аля быстрее обычного угрелась и заснула. Разбудили отрывистые выкрики мужского и женского голосов, дробный стук каблуков. Нюрка частила с хохотом:

Но вдруг сорвалась в тоску:

Бас Дениса советовал ей:

Но скоро приступ веселья прошел, все смолкло, и Аля опять заснула.

Встала рано. Пошла умываться, а на Нюркиной комнате замок, она его стала вешать после смерти мамы:

— Пустая квартира, дверь распахнута завсегда, кто хошь заходи! Печурку унесет, все мои страдания зряшные станут.

Зато дверь в комнату Маши отворена, вот и сама хозяйка:

— Хоть на тебе, девушка, глаз отдохнет, а то все мужичье одно, да еще и немытое, — заулыбалась Маша, исхудавшая, усталая — точная копия сестры.

— А ты смотри на них после мытья, — улыбнулась Аля.

— Некогда, только успевай прожарить верхнее, да иной раз простирнуть бельишко, бывает и нехватка чистого, так не в грязное же его, солдатика нашего, обряжать? И солдаты хитрят: один три раза подряд вымылся. Поймали. А он говорит, на всю войну, до победы намывался. Ну что с него взять?

Осторожно, чтобы не вызвать подозрения, Аля спросила:

— А Денис уже уехал?

— А я думаю, кто ж постель смял… Заезжал, значит? Хорошо, ключ оставляю на прежнем месте… Видела его? Божечка, так разминуться! И я ж чуяла, так спешила, и вот… — Маша затряслась от слез и тут же сама себя одернула: — От обиды это на незадачу, а роптать грех, жив-здоров, чего ж по теперешнему военному положению у судьбы просить?

— Пойдем, он тебе подарок оставил.

Увидев шаль, Маша от слез кинулась в смех. Радовалась:

— Не забыл… Как покупал, обо мне думал. Напишу в письме благодарность. — Она накинула платок на плечи: — Легкий, теплый, хотя и маркий. Так ведь подарок памятью дорог. Слушай, девонька, Денис говорил, где дислоцирует?

— Такое нельзя говорить. Но, возможно, на переформировании.