— Сейчас вернусь с прекрасным подарком, — поднялся он.

— Только посмейте!

В дверь заглянула домоуправша, и он выбежал со шляпой в руке.

— Что же с карточками выехавшей двадцать седьмого ноября женщины? — спросила раздосадованная Аля.

Закусив губы, домоуправша полезла в один из ящиков стола:

— Вот они, — и протянула талоны за три последних дня ноября.

— Почему не сдали? — Аля все еще не могла успокоиться.

— А, чего уж… — махнула рукой домоуправша. — Людочке хотела, да не осмелилась.

Стало неловко. Певец и эта женщина. Можно ли их ставить рядом? Решение пришло мгновенно: перечеркнув талоны, Аля вписала в черновик акта: «Приложение — талоны на хлеб за три дня, не сданные своевременно, не погашенные». Прочитав, домоуправша беззвучно заплакала.

— Завтра составим отчет. — На сердце у Али полегчало.

41

Ночью остановились часы и Аля вышла наугад. Едва развиднелось, значит, около девяти. За воротами Малая Бронная словно плыла в снежной мгле. Дальний конец улицы у Патриарших прудов еще тонул в темноте. А от Тверского бульвара, медленно приближаясь, маячила одинокая фигура, то и дело припадая к стенам домов правой стороны.

Это была женщина, рослая, широкоплечая. Нюрка? Да, но что это с нею? Аля подбежала, взяла под руку. Глаза у Нюрки закрываются, лицо серое.

— Заболела, Нюр?

— Ой, девонька… польстилась я на паек, а теперь в глазах темно и паек только завтра дадут.

— Какой паек?

— Донорский. Кровушку свою сдала, теперь помираю.

Доведя Нюрку до дома, Аля уложила ее в кровать, включила плитку, которую Нюрка держала нелегально, вскипятила воду.

— Сахару намешай, хлебца там еще осталось… ох, нищета, докочегарилась, — стонала Нюрка. — Да справку вынь из кармана, порвется, останусь с таком за все мучения.

Нюрка прихлебывала «чай», Аля достала из кармана ее пальто справку. Помялась. Разглаживая ее, прочитала, рассмотрела штамп, там был и адрес. И печать на подписях. Прижала справку на комоде слониками:

— Вот твоя справка, а мне пора, опаздываю!

— Приди непоздно, с тоски помру!

— Мне стенгазету надо выпускать, но постараюсь.

— Ага, постарайся.

Бежала по уже посветлевшим улицам и силилась понять себя: после отъезда Дениса видеть не могла Нюрку, а вот ведь стала помогать…

После занятий несколько ребят собрались у Марии Михайловны в кабинете. Вроде у нее теплее, но это только казалось.

Готовая стенгазета разложена на большом столе, и Але нужно только сделать карикатуру в оставленном месте. Она принялась рисовать тройку лошадей, а в санях — Реглана, стоя нахлестывающего их кнутом.

Самого Реглана и Осипа, как старосту, отчитывала Мария Михайловна:

— Вы единственный у нас не хотите учиться как положено. Мне стыдно говорить вам это. А староста, — повернулась Мария Михайловна к Осипу, — более старший и по опыту, и по годам, должен… — вдруг махнула рукой, застегнула верхнюю пуговицу пальто и пошла к дверям. — Отчислим за неуспеваемость, какой из лентяя юрист?

Осип и Реглан поглядели на рисунок:

— Похоже, — одобрил Реглан свое изображение. — Что ж, я здесь вроде аппендицита, отрежут, и порядок.

— Не ной, а совершенствуйся, — сказала Аля, продолжая рисовать.

— Он и так совершенство, в своем роде, — похлопал Осип широкое плечо Реглана. — Кончай, птичка, искажать человека, дело есть.

— Какое?

— Повесим стенгазету на место — тогда.

Повесили. Вернулись из коридора обратно в кабинет завуча. Осип достал из кармана коляску колбасы:

— Нажимайте за мою старость!

— Сколько стукнуло? — спросил Реглан, деловито нарезая колбасу, потом достал кусок хлеба из глубоких карманов своего кожана и прозрачно-оранжевый урюк, горсти две, не меньше.

— Тридцать разменял, старый, — грустно улыбнулся Осип.

— А чем спрыснем? — сбил на затылок папаху Реглан в готовности.

— Обменял на колбасу, хотя признаю, наркомовские сто грамм не помешали бы. — И Осип подал Але бутерброд.

— Хоть бы предупредил уж, по сто грамм, — пенял Реглан, надвигая папаху на глаза.

— Ребята, как у вас проверка карточек прошла? — отвела разговор Аля от щекотливой темы.

— Нормально, — ответил Осип, а Реглан лишь пожал плечами.

— А у меня… — и Аля рассказала про певца.

— Мошенник, — определил Осип. — Исключительная личность… по мелкой подлости.

— А вот я вам расскажу, — поудобнее уселся Реглан, уперев ладони в колени. — Я же в Ташкент мотаюсь, к матери… мм, чертовой, конечно. Так вот, с паровозов кочегары приглядят пассажиров почемоданистее и зазывают к себе. Пассажирки радешеньки, не уехать же. А в дороге хозяев — за борт на всем ходу, шмотки поделят — и порядок.

— Бандитизм в войны всегда процветает, — покивал Осип.

— Старик, а где тебя зацепило? — спросил Реглан, недовольный слабой реакцией на свою байку.

— Где, неважно, а вот как? Неудачно, братцы. Шмякнуло взрывной волной о ствол орудия. Ни царапинки, а без корсета ходить не могу.

— Хребтину подшибло, — посочувствовал Реглан. — Бывает. А ты как живешь, мотылек? — посмотрел он на Алю.

— Неважно… мама умерла.

— Скоро вырастешь, сама мамой будешь, — совал Але урюк Реглан.

— В райкоме нашем одна девушка недавно стала мамой, такую девчурку себе подарила, прелесть. А собиралась на фронт.

— Разве райком отправляет на фронт… женщин? — У Али занялся дух: вот оно, ее главное, сейчас выяснится.

— Еще как, — спокойно ответил Осип. — Машинисток, секретарей. И в наши ведомства: военную прокуратуру, трибуналы.

Реглан неожиданно понимающе подмигнул Але:

— Веришь в успех безнадежного дела?

— Что это за дело? — поднял брови Осип.

— Совсекретное, фронтовое, — посмеивался Реглан.

— А-а, — догадался и Осип. — Куда ж с ее раненой рукой?

— А там справку надо? — впрямую спросила Аля.

— Если в строевую, пошлют на медкомиссию, а в прокуратуру, к примеру, и справки хватит. Если бы меня взяли хотя бы в прокуратуру…

Они медленно спустились в вестибюль.

— Ты правда хочешь быть судьей? — глянула Аля на Осипа.

— Да. Это очень серьезно, решать судьбы людей. Вот Реглану такое доверить нельзя.

— А я кем буду, как думаешь?

— Сначала подрасти, но не торопись, — улыбнулся он ласково и печально.

Расстались у памятника Тимирязеву. Темно, холодно, а она шла медленно, обдумывала, как поступить дальше. Через три дня ей восемнадцать, тут уж никто не придерется. И удерживать некому, одна. Но вот справка… А если такую, как у Нюрки? Доноры больными не бывают, у них кровь не возьмут. Попытка не пытка, как говаривала мама. Вдруг повезет? Ха, почему бы и нет!

Адрес со справки Нюрки Аля помнила и раненько, до занятий, отправилась на донорский пункт.

Помещение невелико, но чисто, тепло, и люди приветливые. Взяли кровь на анализ. Теперь, наверное, завтра? Нет, очень скоро ей велели лечь на кушетку, прикрыли простыней до подбородка, высвободив только правую руку с закатанным рукавом платья.

Врач сказала медсестре:

— Вторая группа… бери двести.

— Вторая, это плохо? — заволновалась Аля.

— Почему же, нормально.

Медсестра захлопотала над ее рукой. Запахло спиртом, как при уколах маме… В сгибе руки шевельнулась игла. Не очень больно, но Аля зажмурилась.

— Открой, милая, глазки, а то не поймешь, может, у тебя обморок.

— Все хорошо, это я к крови не привыкла…

— Смотри в окно, но смотри, — и медсестра поправила простыню возле левой руки Али.

Та замерла. Заденут рану, она вскрикнет — и прощай справка!

И все же задела. Медсестра насторожилась:

— Больно?

— Откуда вы взяли? — обиделась Аля.

— Зрачки расширились, как от боли… осторожнее с иглой, Зоя.

Уфф… перетрухнула не на шутку. Дурацкие глаза, всегда выдают!.. Когда же это кончится?

Все обошлось. Прижали ваткой надкол, согнули руку в локте, но Але все казалось, что там игла. Помогли одеться. Поставили перед ней стакан крепкого чая, вбухали туда три ложки сахара, а еще кусок — белого-белого! — хлеба.