— Все-то мы, бабы, теперь знаем: переформирование, дислокацию, хоть счас фронтом командуй! — И, поглаживая шаль, спросила:

— Чего еще говорил?

— Ну, твою работу одобрил, рад был, что здорова. Про Толяню, про мою маму спрашивал. Бодрый. Мне пора на работу, — заторопилась Аля, не зная что еще сказать. Только бы Маша не столкнулась с Нюркой!

Домоуправшу словно подменили. Прибранная, веселая. Сидит в ЖЭКе вместе с дочерью, у которой из-за огромной шали видны только сияющие глаза.

— Жив, жив наш отец! — так и крикнула Людочка.

— Вчера хоронили, а сегодня воскрешение празднуем! Похоронка ошибочная. Человек выписался из госпиталя и записку нам принес, под ночь. Здесь он, в Москве! Я не утерпела, кинулась к мужу, — рассказала с лихорадочной поспешностью домоуправша. — Добилась, впустили к нему. А как же, показала похоронку! Живой! Ноги ему поранило, чужие санитары подобрали после боя, а ихние посчитали убитым или не нашли, кто их разберет. Кости целы, заживет. Я все не верю счастью такому…

Ошибка. Может, мама права была, там, в деревне, и сын той женщины тоже уцелел? Некоторое время Аля смотрела на счастливых женщин, потом вскочила:

— Я скоро вернусь!

Так бежала, что стало жарко. По Садово-Кудринской, к Патриаршим, мимо библиотеки, аптеки, «Коммунара», в свои ворота, прямо к третьему номеру.

Вера Петровна пригласила:

— Заходи, но тише, Пашутка спит.

Малыш спал в кроватке, высвободив одну ручонку из-под стеганого одеяльца.

— Разгорячилась, бежала, что ли? — И Вера Петровна села за шитье, работы у нее не убавилось, в магазинах платье не купишь, можно только сшить, если есть из чего.

— У моих знакомых на отца пришла похоронка, — говорила Аля, не присаживаясь. — А он жив! Жена сейчас вот от него из госпиталя вернулась. Похоронку ошибочно прислали. Понимаете?

— А ты видела похоронку?

— Да, сама читала.

— И там указано, где похоронен?

— Н-нет, — медленно ответила Аля, догадываясь.

— А в Пашиной указано, где похоронен, — она мельком глянула на Алю. — Разденься, выпей чайку. Все не веришь? Письмо было от его командира, хоронили сразу четверых с почестями.

Аля медленно вышла и побрела не в домоуправление, а в свою комнату. Сидела и сухо, без слез, всхлипывала. Вместо радости дала Вере Петровне новый толчок к печали. Другие возвращаются после «смерти», а Паша там навсегда…

— Погнали, погнали фашистов! — заорала Нюрка, влетая к Але в пальто и платке, прямо с улицы. — Отобрали вчера Елец и Тихвин, а сегодня, сама слышала, Рогачев. — И стала загибать крупные смуглые пальцы: — Яхрома, Истра… и еще не упомнила, семь городов и четыреста населенных пунктов. Вот это Жуков! Генерал всем генералам!

Она приплясывала, била в ладоши, тормошила Алю:

— Живем, девка! А еще итальяшки вместе с Гитлером объявили войну Америке. Теперь пойдет драчка на весь мир! Попомнят чертову дюжину!

— Как это?

— Сегодня ж тринадцатое.

— А-а. Японцы тоже против Америки, в Китае война, весь мир в крови.

— Ой, Алевтина, мне тебя страшно, ты прямо как Пална, царство ей небесное, не говоришь, а пророчишь.

Нюрка расстегнулась, поправила на голове платок, и только тут Аля увидела, какой это платок: точно такой же, как ей самой подарил Денис.

— Нюра, не носи этот платок, продай. Я Маше отдала точно такой же. Нельзя, чтоб одинаковые…

— Знаю, что тебе был подарок, да таких дур еще не видывала! — возмущенно проговорила Нюрка. — Отдала! Не дешевый, не нужен, вот бы и продала, хлеба купила. И не лезь ты в чужие дела! Зачем Маше сказала, что Денис был? Он тебя просил об этом?

— Как же не сказать? Человек с фронта был, жив-здоров, а я…

— И правда, — присмирела Нюрка. — Кабы вот так мой Федя, да я от радости… — И споткнулась, глянув в возмущенные глаза Али. — Эх, девка, ты ничего не поймешь, а только Денис наш защитник.

Повздыхала опасливо и жалко, вытянула из кармана треугольник письма:

— Федя вот пишет. — Развернула, поискала глазами нужную строчку: — Вот. «Жена Нюра, береги нашу семью, а я в надежде на нашу хорошую послевоенную жизнь». Поняла? В надежде. Вот и помалкивай, пока не подросла.

Аля не ответила, а Нюрка взъерошилась, зашипела:

— Чего жжешь глазищами? У каждого слабый момент может быть, эх… Вот Пална все бы поняла. Всю ты мне радость притушила. И чего я с тобой нервы трачу?

— Я не скажу… только уходи.

— Ухожу, ухожу, — выставила вперед ладонями руки Нюрка.

В ЖЭКе повеселевшая домоуправша бегала за жильцами, пора кончать проверку, срок выходил.

— У нас тут один квартиросъемщик не может прийти, — сказала, вернувшись, домоуправша. — Но говорит, все у него в порядке…

Аля посмотрела в списки. Этот человек имел жену, мать, сестру.

— Пусть придут остальные.

— Считают зазорным, он же артист, поет, вроде известный…

Она назвала фамилию, ничего не говорящую Але. Завтра надо же итоги подбить, заполнить и сдать форму, а этот певец не желает являться…

— Что ж, если гора не идет к Магомету… Возьмите двух понятых и сами пойдете со мной.

Поразительно! Женщина была в шелковом платье с короткими рукавами. Блондинка средних лет, от нее терпко пахло духами.

— Пусть войдет кто-нибудь один, — сказала блондинка.

— Заходите, товарищи, — сухо велела Аля, и домоуправша с двумя жильцами тоже вошли. Блондинка, недовольно глянув, провела их через столовую с дорогим старинным мебельным гарнитуром в кабинет. Рояль, тахта, ковры… Среди этой пестроты Аля не сразу увидела человека на вертящемся стуле. Перед ним на маленьком столике поднос. Бутылка вина, булочка и тарелка с яйцами. О яйцах Аля вообще никогда не вспоминала, они исчезли. А тут целая тарелка…

Разглядев наконец хозяина квартиры, Аля осознала, как изменилась теперь жизнь. Поднос с едой вытеснил человека на второй план.

Но и человек был не из колоритных, маленький, лицо бледненькое, гладко зачесанные назад русые волосы тусклы и жидковаты.

— С кем имею честь?

Показав ему свое направление-удостоверение, на которое он и не взглянул, Аля спросила:

— Где ваши мать и сестра? — Он молчал. — Пусть ваша жена предъявит паспорт и карточки.

— Здесь нет жены, никого нет, я один.

— Почему же получены карточки за ноябрь и за декабрь?

— Потому что мне необходимо хорошее питание, я пою.

Ничего себе наглец, Аля молча села на стул у окна и на подоконнике заполнила акт. Прочитала.

— Подпишите.

— И не подумаю.

— Делаю приписку, что от подписи вы отказываетесь. Товарищи понятые, заверьте акт своими подписями.

— Все равно я вам ничего не скажу! — вдруг выкрикнул певец.

— Что ж, мне и не нужно, выяснять все будут другие. — И Аля быстро вышла в переднюю. Там все же подождала остальных. К ней повернулась девушка в синем пальто и таком же берете, с худеньким лицом и строгими глазами. Да это же она в зеркале! Ух какая официальная!

Когда спускались во двор, один из понятых, пожилой человек в длинном пальто, посетовал:

— Шустрый, чтоб горло драть, можно и смошенничать, а мне за станком ни-ни, только паек. Да ежели тебя не защитят, не сделают оружия, кому петь будешь?

— Чистый внутренний враг, — поддержал его второй мужчина.

Домоуправша и Аля уже собрались уходить, когда явился певец.

— Выйдите, — приказал он домоуправше, и та вмиг оказалась за дверью.

Он раскинул полы шубы, снял шляпу и встал на одно колено:

— Я болен, а петь надо, просят, требуют! Сил нет, вот и приходится изыскивать поддержку здоровью. Я всю жизнь буду помнить!

— Что? — приходя в себя, спросила Аля.

— Как вы спасли меня… уничтожив акт на эти проклятые карточки, — шепотом закончил он. — Я же вас помню, ваш дядя приводил вас ко мне в летний театр, но вы застеснялись и убежали.

— Я не захотела с вами знакомиться, — бросила ему Аля и пожалела: какое это имеет теперь значение?