За оградой на вишневом дереве сидела девушка, вероятно дочь садовника, и собирала вишни. То ли ее вдохновили песни нашего возницы, то ли просто сама по себе, она запела:

Наш удалой возница не оставил песни девушки без ответа. Сдвинув набекрень свою чалму, бросив узду на шею лошади, привстав в седле, он вперил взгляд в ветви вишневого дерева, где скрывалась девушка, и ответил:

Видимо, девушке понравилась ответная песня; она сломала веточку, украшенную спелыми плодами, и кокетливо кинула ее певцу. Однако прицелилась она плохо, и веточка задела правый глаз лошади. Лошадь испуганно шарахнулась в сторону, а так как узда была брошена ей на шею, никем не управляемая арба накренилась, левое колесо попало в канаву. За ним повалилась и вся арба с лошадью и пассажирами.

Как только колесо арбы попало в канаву, я, из чувства самосохранения, быстро прыгнул на другую сторону канавы и, прежде чем арба опрокинулась, был уже на земле. Но мои товарищи не проявили такой ловкости и попали, вместе с арбой и лошадью, в канаву.

Лошадь лежала на боку в воде и дергала всеми четырьмя ногами, стараясь встать, но не могла освободиться от упряжки. Ее резкие движения только ухудшили положение — хомут, подпруга и чересседельник давили все больше, и она уже хрипела.

Мои спутники вылезли из воды, стащили мокрую одежду и принялись ее выжимать. О том, чтобы спасти лошадь, никто не думал, да никто и не знал, как это сделать. Только тот, кто привел эту лошадь, выпросив ее у своего знакомого, сокрушался, предвидя неприятные объяснения с владельцем лошади.

По дороге шел из города молодой сарбаз. Увидев, какая с нами приключилась беда, он сбросил с себя одежду и крикнул:

— Есть у кого нож?

Нож оказался у нашего возницы. Он взял его, чтобы резать дыни. Усевшись на коня, он повесил его на пояс поверх халата, стараясь походить на заправского арбакеша.

Сарбаз спустился в канаву, обрезал веревки, служившие подпругой и скреплявшие концы самодельного хомута. Оглобли арбы поднялись кверху, лошадь, почувствовав себя свободной от пут, живо вскочила на ноги и выбралась из канавы. На берегу она сильно встряхнулась, разбрызгивая во все стороны капельки воды, и спокойно стала на месте.

Молодой сарбаз связал концы веревки, запряг лошадь в арбу, наш возница снова забрался в седло, и мы пустились в дорогу. Сарбаз натянул на себя свою форму и пошел следом за нами.

— Братец, иди, садись к нам! — позвал я его.

Он взглянул на меня, улыбнулся и одним прыжком вскочил на арбу. Его насмешливая улыбка повергла меня в смятение. «Почему этот юноша смеется надо мной?» — подумал я.

— Куда ты, братец, идешь? — спросил я его.

— В селение Шанбеи, — ответил юнец, снова усмехнувшись.

Эта неуместная, как мне казалось, усмешка смутила меня еще больше. Я спросил его удивленно:

— Что смешного нашел ты в моих словах?

Молодой сарбаз ответил, широко улыбнувшись:

— Да вот вы все называете меня братцем. А ведь по возрасту я вряд ли подхожу вам в младшие братцы. Вам, верно, лет двадцать пять-двадцать шесть, а мне уже исполнилось сорок!

— Откуда же мне было знать, что вам сорок лет! — сказал я, переходя в обращении к нему на «вы». — По внешнему виду я дал бы вам семнадцать-восемнадцать.

— Не удивительно, конечно, что вы приняли меня за юношу, — сказал сарбаз примирительно. — Судьба создала меня безбородым, рост мой невелик, кость тонка, вот вы и приняли меня за мальчика. Но когда вы назвали меня братцем, я вспомнил случай из моей жизни, который произошел десять лет тому назад. Тогда меня тоже назвали мальчиком.

— Это интересно, расскажите, — попросил я.

— Когда мне было тридцать лет и когда сил и энергии было у меня побольше, чем теперь, мой хозяин, который хорошо знал, кто я и сколько мне лет, сказал однажды заместителю кази-калона, не желая платить мне за пять лет работы: «Что мог наработать этот малолетний ребенок?» А когда я заявил наибу, что мне тридцать лет, то один горожанин по имени Кори Ишкамба, желая поддержать моего хозяина, с издевкой заметил, что из моего рта пахнет материнским молоком.

Так как мне было интересно все, что касалось Кори Ишкамбы, то, услышав это имя из уст сарбаза, я начал его расспрашивать. Он-то и рассказал мне о всех тех событиях, которые были описаны выше. Из рассказа стало ясно, что сарбаз был тем самым Турамуродом, которого когда-то арбоб Рузи при помощи заместителя казия посадил в тюрьму, желая принудить служить себе. Но Турамурод вытерпел в тюрьме все тяготы и мучения, перенес все пытки миршаба, а идти служить к арбобу Рузи не согласился.

Турамуроду неоткуда было добыть денег, чтобы откупиться от тюрьмы. В конце концов люди миршаба продали его человеку, брат которого бежал из армии и надо было сдать кого-нибудь взамен сбежавшего. Деньги тюремщики поделил между собой, а Турамурод таким образом попал в солдаты.

— А что, Кори Ишкамба по-прежнему бывает у вашего бывшего хозяина, арбоба Рузи? — спросил я.

— Нет. Тогда же произошло такое, что арбоб Рузи погиб, а Кори Ишкамба не только перестал бывать в селениях Сангсабз и Бульмахурон, но и вообще боится выезжать из города. — И он сообщил мне следующее: — В первую же зиму, после того, как арбоб Рузи, договорившись с Кори Ишкамбой, используя векселя, отнял у дехкан их землю, обиженные им и доведенные до крайности дехкане напали на дом, самого арбоба убили, разграбили все, что было ценного, а усадьбу подожгли.

Тут наша арба свернула на узкую проселочную дорогу в Шуркуль. Сарбаз Турамурод спрыгнул, распрощался с нами и отправился в сторону селения Шанбеи.

На базарном перекрестке, известном бухарцам под названием Сесу, потому что там скрещивались три улицы, в узком крытом переулке на правой стороне располагался небольшой караван-сарай. Однажды, проходя мимо, я увидел, что около его ворот собралась толпа. Каждый хотел войти внутрь, но в воротах стоял, никого не пропуская, сильный и крепкий сторож. Опершие спиной о косяк, он преграждал вход своей толстой дубиной.

Во дворе, который был хорошо виден через открытые ворота, толпились люди миршаба. Там же расположился отряд кушбеги, собрались служители кази-калона и подчиненные раиса города Бухары. Все они оживленно переговаривались между собой. Среди этих людей, представлявших четырех правителей города, метался Кори Ишкамба. Его большая чалма спустилась ему на шею, он раскачивался из стороны в сторону, как, плакальщица, и рвал на Себе бороду, крича:

— Ой, я пропал! Ой, мои дорогие денежки, боже мой!

Порой он принимался царапать себе ногтями лицо; по его щекам текли струйки крови. Рыдания перехватывали ему горло, и он начинал выть, как воет пес.

Оказалось, что прошедшей ночью воры разобрали крышу над кельей Кори Ишкамбы, которую он снимал в этом караван-сарае, и взломали его сундук, где он хранил деньги.

Люди миршаба нашли следы ног трех людей; следы шли от склада «Кавказ», вниз по ступенькам, через перекрытие коридорчика, выходящего в переулок, по крыше этого небольшого караван-сарая прямо к тому месту, под которым находилась келья Кори Ишкамбы. Обратно следы вели тем же путем к складу «Кавказ» — к ступеням, по которым можно, было подняться на второй этаж. Там была всегда запертая дверь, ключ от которой хранился у сторожа склада.

Эти улики дали основания людям миршаба решить, что сторож знает кое-что об этом деле. Они предположили даже, что он-то и есть главарь шайки, совершившей кражу. К этой улике Кори Ишкамба присоединил еще одну: