Холден тоже сморгнул, прерывисто вздохнул и, похлопав Клинтона по колену, поднялся со стула.

— Что ж, папаша. Не хочешь сходить п-повидать своих девочек?

Клинтон встал и с гордой улыбкой посмотрел на родителей, затем обнял Холдена, похлопав его по спине.

— Спасибо. Я просто… Спасибо.

Гризельда внимательно наблюдала за тем, как, сжав челюсти, Холден кивнул и не оборачивался, пока Клинтон не убежал к Джемме.

В лагере для новобранцев у Холдена было достаточно времени, чтобы подумать о Ханне. Не смотря на то, что он всегда будет ее любить, и она навсегда останется его биологическим ребенком, он не сможет стать для нее настоящим отцом. Он не любит ее мать. И никогда не будет жить в Западной Вирджинии. А приезжать к ней из Калифорнии между командировками? У него не было никаких гарантий, что он сможет делать это более-менее регулярно. Конечно, пару раз в год он будет ее навещать, а на День рождения и Рождество посылать ей красивые подарки. Но это уже не отец. Это не тот папа, которого он хотел для Ханны.

Клинтон Дэвис был лучшим другом Холдена, а Квинт был ему почти как отец. Он знал семью Дэвис и полностью им доверял. Сказать по-правде? Он доверял им больше, чем Джемме. Если он и в самом деле хотел обеспечить Ханне наилучшую жизнь, то должен был позаботиться о том, чтобы Клинтон имел все законные права на его дочь. Это лучший способ гарантировать ее безопасность и благополучное будущее.

Было невыносимо больно писать вместо своего имени имя Клинтона. В день рождения Ханны он усвоил свой первый урок о том, что значит быть родителем. Он понял, что быть родителем — значит поставить себя на второе место, а своего ребенка на первое. Именно это он и сделал.

Он повернулся к Квинту, который смотрел на него с удивлением и нескрываемой гордостью.

— Добро пожаловать домой, морпех. Я не мог бы гордиться тобой сильнее, даже будь ты моим собственным сыном. И раз уж твоя малышка только что стала моей внучкой, ты простишь меня, если я обниму тебя, как своего родного сына.

Притянув к себе Холдена, Квинт крепко его обнял. Сердце Холдена переполнилось осознанием правильности принятого им решения, и он почувствовал, как сквозь стену печали его накрывает волна спокойствия.

— Спасибо, — сказал он, отстранившись, наконец, от Квинта. Он взглянул через плечо Квинта и увидел Гри. Слезы бежали у нее по лицу таким потоком, что она не успевала их вытирать, а глаза переполняла безграничная любовь.

— Холден, — проговорила Моди, прижав Холдена к своей массивной груди. — Ты не должен был этого делать.

Он откинулся назад.

— Моди, я знаю, что вы все будете ее любить. Вы станете для нее прекрасной семьей. Я никогда бы не смог предложить ей ничего подобного.

Моди снова притянула его к себе, поглаживая по спине, и взволнованно заговорила:

— Да, мы будем ее любить. И я буду присылать тебе фотографии и отпечатки ее ножек, а когда она начнет говорить, то запишу, как она произносит «Папа Холден». Она всегда будет знать, что перед Клинтоном у нее был еще один папа, который так сильно ее любил, что дал ей семью, которую больше всего для нее хотел. И когда ты приедешь к ней, Холден, она тебя узнает. Она тебя узнает и уже будет тебя любить. Я обещаю тебе это, сынок. А теперь скажи мне, что ты и эта милая девушка делаете в четверг, в День Благодарения, потому что я…

Моди продолжала болтать без умолку. Глядя ей через плечо, Холден встретился глазами с Гризельдой.

Он увидел, как она беззвучно произнесла «Я тебя люблю», затем закусила нижнюю губу и прижала к сердцу запястье с их инициалами.

Гризельда узнала о самоотверженности и мужестве Холдена ещё в те нелёгкие дни в подвале — когда он сотни раз нарочно дерзил Калебу, чтобы тот отвлёкся от Гризельды и избил его вместо нее, или когда он просто требовал этого, потому что не мог видеть, как ей причиняют боль. Свойственная ему функция защитника была отличительной чертой его характера и главной причиной того, что военная служба стала для него таким разумным решением и так органично вписалась в его жизнь. Он был защитником — бескорыстным, отважным и бесстрашным — качества, которые в избранной им профессии сложно переоценить.

Но до того момента, как Холден передал свои родительские права своему лучшему другу, Гризельда не понимала, каким бездонным, на самом деле, было благородство его души.

Люди любят говорить что-нибудь вроде: «Я, конечно, отзывчивый человек, но даже у моей отзывчивости есть границы». Или «Я считаю себя добрым, но на подобное закрыть глаза не могу». У людей изначально существовали пределы их добродетели, и, как это ни печально, но как только мы созрели, как только мы узнали, что жизнь не черно-белая, а с миллионами других оттенков, этот факт стал привычной частью нашей жизни.

Когда в той больничной приемной Холден отдал свою дочь, Гризельда поняла одну поразительную вещь, и она заключалась в том, что его добродетели предела не существовало. Его бесстрашие, бескорыстие и желание защитить не знали ни границ, ни барьеров, ни рамок, ни условий. Короче говоря, его любви не было конца.

И ее смехотворные волнения о том, поженятся они или не поженятся, рассеялись, словно пыль в ветру, словно их никогда и не было. Потому что перед ней стоял мужчина, о котором мечтает каждая женщина, и она всем своим сердцем поняла, что создав Холдена Крофта, Бог сделал нечто экстраординарное. И поняла ещё кое-что: Несмотря на жуткие несчастья, выпавшие ей в жизни, сейчас всё пришло в равновесие, потому что Холден целиком и полностью принадлежал ей.

— Это было потрясающе, — сказала она, отъезжая от больницы и разворачивая машину в сторону его квартиры на Главной улице. — Холден, то, что ты сделал, было потрясающе.

Он глубоко вздохнул.

— То, что я сделал, было необходимостью. Я имею в виду, какой п-придурок-отец сохранял бы свои родительские права, если бы точно знал, что в обозримом будущем он не увидит своего ребенка больше одного или двух раз в год?

«Большинство, — подумала она. — Из гордости. Или эгоизма. Или страха. Или псевдо любви».

Он продолжал:

— Знаешь, Гриз, я не святой. Мне просто повезло. Мне повезло, потому что Джемма выбрала именно Клинтона, а я знаю Клинтона и доверяю ему. Вот, если бы это был какой-нибудь другой парень… Я не уверен, что п-принял бы такое же решение. Но мне повезло, Гриз. Первый раз в жизни мне повезло.

Она взглянула на него, и уголки ее губ слегка дёрнулись вверх.

— Стоп. Погоди-ка, — сказал он, положив руку ей на бедро, и улыбнулся, с любовью глядя на нее своими серыми глазами. — Второй. Второй раз в жизни мне повезло. П-первый раз был, когда я попал к Филманам.

— Филманы были ужасными людьми, — произнесла Гризельда, сворачивая в переулок, где, как она помнила, раньше стоял его грузовик.

— Да, — ответил он.

— А Калеб Фостер? Он был чудовищем.

— Да.

— И мы расстались десять лет, — сказала она, заглушив двигатель.

— Да.

— А ты думал, что я мертва.

— Да, думал.

— А потом твоя девушка забеременела.

— Да.

— А другую твою девушку избили.

Он поморщился.

— Прости, что так вышло.

— Знаешь что, Холден Крофт? — дерзким тоном спросила она, пропустив мимо ушей его ненужные извинения и отстегнув ремень безопасности, чтобы опереться на мягкий кожаный валик между двумя передними сиденьями Мерседеса Маклелланов.

— Нет, — ответил он, наклонившись так близко, что она почувствовала на своих губах дыхание.

— Самое время, чтобы тебе немного повезло.

А потом это было уже не его дыхание. Это были его губы. Он целовал ее безумно, глубоко, словно он был пустыней, а она — дождем, и он не мог ею насытиться, будь у него даже миллион жизней. Он обхватил ладонями ее лицо, его рот снова и снова терзал её губы, жаркое скольжение его языка у нее во рту сводило с ума, а валик удерживал его далеко, слишком далеко от нее.