Он назвал фабрикантов «чертями». Совсем как Робин и отец, изумилась Бекки.

Углубившись в лабиринт кривых и все сужающихся переулков, они наконец достигли трущоб Сент-Джайлса. Хотя здесь и жила беднота, тут царило не меньшее, если не большее, оживление, чем на широких центральных улицах Сити. Чуть ли не на каждом углу чем-то торговали. Мужчины и женщины стояли с тележками и корзинами у домов с облупленными стенами, навязывая прохожим все – от брючной пуговицы и тесемки до рыбы с душком и черствого хлеба, который продавался со скидкой.

Больше всего народу теснилось у лотков зеленщиков, но что это были за овощи – все побитые, полусгнившие, почти несъедобные! Торговцы чуть ли не задаром забирали с центральных рынков лежалые или оставшиеся непроданными овощи и фрукты. Здесь, в трущобах, всегда удавалось в вечерние часы сбыть эти отбросы беднейшим из бедных и еще выколотить неплохую прибыль. Как и повсюду, рабочие и бедняки платили за продукты дороже других.

Мавр мимоходом приглядывался к лицам. Бедно одетые женщины, набросив на плечи платок, выбегали из подворотен, появлялись из подвалов и с беспокойством озирались по сторонам. Где бы купить что-нибудь хоть чуть повкуснее на воскресенье? Может, хватит и на кусочек мяса? Желание получить побольше за свои несчастные гроши гнало их всё дальше и дальше.

Все это наблюдал Мавр, разговаривая с Бекки. Особенно жаль ему было малышей. Брошенные и голодные, они копошились у помоек или шарили в лужах в поисках съестного. Они ползали под тележками с овощами и дрались из-за листа капусты или выброшенной гнилой моркови.

Быстро темнело, и Бекки сказала, чтобы мистер Мавр глядел себе под ноги. В немощеных переулках валялись отбросы, стояли не просыхавшие никогда вонючие лужи. Изо дня в день ведра с нечистотами выплескивались из окон прямо на улицу.

В Рукери на странную пару тоже иной раз оборачивались. Правда, не столько насмешливо, сколько удивленно. И толкотни тут было не меньше. Мавра так пихнули, что у него с головы чуть не слетела шляпа.

– Хэлло, Бекки! Гляди, какого благородного носильщика подцепила! – улыбаясь, крикнула простоволосая женщина.

– Тетя Элис? Погоди же! Постой!

Но работница, как и все, торопилась и тут же затерялась в толпе.

Они дошли до места, где наконец начали сносить самые ветхие закоулки Сент-Джайлса, хотя решение об этом было принято давным-давно. Мавр остановился, снял съехавшую набок шляпу и, обмахиваясь ею, как веером, сказал, отдуваясь:

– Немножко передохнем!

Переступив через груду битого кирпича, он осторожно поставил корзину с грибами на остаток стены. В тот же миг из развалин выскочила изголодавшаяся, худая, как скелет, бездомная кошка, обнюхала грибы и потерлась о колени Бекки.

– Пусси! Так далеко убежала? И сразу узнала меня? – Бекки взяла кошку на руки и нежно прижала к себе.

Тощая кошка тотчас же уткнулась мордочкой в теплую шею девочки и принялась сладко мурлыкать. Но едва Мавр тихонько провел рукой по полосатой шкурке, мурлыканье смолкло, перейдя в выжидательное, но не злобное урчанье. Хвост яростно хлестал воздух. Прижав уши, кошка ждала, что будет дальше. Рука большая. От больших ручищ добра не жди. Большие руки чаще всего грубые, жестокие. Но эта рука была доброй и ласковой. Мавр сказал:

– Чего ты боишься, серенькая? – и, обхватив испуганную кошечку обеими руками, почесал у нее за ухом.

И что же? Прерванная было кошачья песенка опять наладилась. Кошечка восторженно и упорно тыкалась мордочкой в сильную теплую руку. Хвост мало-помалу перестал раскачиваться, только самый кончик еще чуть-чуть вздрагивал.

Бекки была счастлива. Пусси никому не позволяла себя гладить!

– Вы умеете обращаться с кошками. У вас тоже дома есть киска?

Мавр покачал головой:

– У нас места нет. Дети уже давно мечтают о котенке. Но пока им приходится довольствоваться мышкой, которая живет у нас в щели за обоями. Она очень забавная и совсем ручная. Мы ее подкармливаем хлебными корочками.

– А Пусси прекрасно знает, где мы живем, – сообщила Бекки. – Иногда она спит в ящике Лúсси. Днем, конечно. Ночью ящик нужен самой Лисси.

Бекки вдруг замолкла. Она совсем позабыла о кровати и теперь вдруг вспомнила, что завтра у них знаменательный день: они пойдут за кроватью. Рассказать?

Но Мавр спросил:

– Лисси – это твоя младшая сестренка? Сколько же их у тебя?

– Три. Дороти, Полли и маленькая Лисси. Мы за нее очень беспокоимся. Она еще не говорит, а ей уже почти четыре года. Но она все-все понимает. Иногда мне кажется, что она просто не хочет. Да и некому с ней заниматься. Полли не умеет. Если б только я…

Мавр заметил, как Бекки помрачнела, и поспешил спросить:

– А где работает твоя мама?

– Тоже у «Кросса и Фокса». Она коклюшница: кружева плетет на коклюшках.

Мавр удивленно спросил:

– У Кросса-Кровососа? Но ведь коклюшницы плетут кружева на дому.

– Здесь – нет. В Ирландии мама работала дома. У Паука, то есть у сына Кровососа, Сэмюела Кросса, во флигеле маленькая кружевная фабричка. И, когда он узнал, что мама плетет на коклюшках, он отвел для коклюшниц отдельную комнату. Там она и плетет для него кружева с двумя женщинами и девочками-ученицами. Она сперва не хотела, а потом все-таки пришлось. За это ей платят на два шиллинга в неделю больше. Это очень тяжелая работа. У нее часто грудь болит. Но деньги-то нужны…

В окне еще не разрушенного подвала замерцал огонек, и Бекки вскочила. Верно, уже поздно.

Мавр мрачно сказал:

– Ваш Кровосос свою выгоду знает. Хорошие кружевницы редкость. Это большое искусство. И оно вымирает.

Этот мистер Мавр знал толк даже в кружевах! Бекки с гордостью заявила:

– Все кружева, которые плетет мама, забирают Мáршалл и Зиндерманн. У них самый шикарный магазин, они даже поставщики ее величества.

– Вот видишь! За тяжелейшую работу прибавки два шиллинга, а барыша – несколько сот фунтов в год, и все одному Пауку!

Бекки не смогла подавить тяжелый вздох. Всякий раз, когда она заговаривала о матери или думала о ней, у нее холодело сердце. Мать все чаще возвращалась домой усталая, измученная. Недавно она сказала: «Хоть бы не умереть, когда родится маленький! Что с вами будет? Как вы проживете без меня?»

Бекки набралась храбрости и еле слышно пролепетала:

– Дорогой мистер Мавр, это правда, что можно умереть, когда родится ребеночек?

Мавр в испуге уставился на Бекки. Какие тяжелые мысли гнетут эту мужественную девочку! Говорит о смерти совсем как взрослая. Очень мягко и бережно он спросил:

– Твоя мама ждет маленького? – И, когда Бекки кивнула, добавил: – И она очень слаба? Слишком много работает?

Бекки опять только кивнула, в глазах у нее выступили слезы.

– Мама у нас спит на… – запинаясь, выговорила она, – у нее нет кровати. Она спит на полу и всегда зябнет. А ведь скоро зима! Она уже кашлять стала, как Дороти. Все говорят, у Дороти чахотка. И мама по ночам накрывает ее своим одеялом. А оно ей самой нужно. У нас всего одно одеяло. Раньше у нас были кровати. В Уайтчапле. Но это давно. А теперь, мистер Мавр. – Она сглотнула и утерла глаза. Лицо ее вдруг просияло, щеки порозовели, и она произнесла чуть ли не торжественно: – А теперь мы хотим подарить нашей мамочке кровать. Да, хорошую кровать с матрацем, пуховой подушкой и шерстяным одеялом. Вот как! – закончила она, видя, что Мавр глядит на нее с сомнением. – На той неделе, во вторник, у мамы день рождения. И потом, ведь скоро появится маленький. В постели ей будет тепло и мягко. А кровать знаете какая широкая! И если мама больше не будет зябнуть, она не умрет, правда?

Бекки вопросительно посмотрела на Мавра: ведь он, как настоящий друг, пошел с ней, выслушал все ее горести и на все знал ответ. Такого ответа ждала она от него и сейчас.

Когда Бекки стала рассказывать, что мать у них спит на полу, Мавр поднялся. Губы его были крепко сжаты. Он провел рукой по лбу. Вопрос девочки вызвал в памяти одну из самых тяжелых минут в его жизни.