– …Без него нас не взяли бы в омнибус…

Но тут между ним и девочкой воздух со свистом прорезала плетка.

– По местам! Поганцы ленивые! – заорал Очкастый Черт и так грубо рванул за плечо стоявшую рядом с Джо тринадцатилетнюю Кэт, что порвал ей платье от ворота до пояса.

У Кэт, как и у большинства детей, не было под платьем сорочки, и, всхлипывая от стыда, девочка отвернулась к веретенам. Тщетно пыталась она прикрыться лохмотьями. Очкастый Черт разразился сальным смехом, потом грубо хлопнул девочку по плечу:

– Еще раз поймаю за болтовней – нагишом выгоню завтра утром на улицу. Все лохмотья с тебя сдеру!

Надзиратель, посвистывая, двинулся дальше. Когда он исчез из виду, Джо обрывками пряжи кое-как скрепил платье рыдающей Кэт. Теперь они работали молча. А когда наступала короткая передышка, глядели как зачарованные на жужжащие веретена с бесконечно тянущимися нитками, стараясь перебороть усталость и голод. В этом душном и спертом воздухе, за решеткой из тысяч вибрирующих нитей угасал для Джо с утра такой красочный, весь зеленый и солнечный день.

Бесконечно тянулось время. Из грязных газовых рожков лился мутный свет. Даже для вполне здорового, сильного мужчины воздух в прядильном цехе был невыносим. А полуголодные дети, вынужденные работать здесь по двенадцати часов кряду, часто падали у машин. Иной раз прядильщики, жалея самых слабеньких, разрешали им несколько минут вздремнуть или полежать, но только пока поблизости не было старшего надзирателя.

А за стенами фабрики, над громадным Лондоном, далеко разносились удары колоколов Вестминстерского аббатства, гулко бивших первую четверть десятого. Ночь накрыла своим черным от копоти покрывалом улицы, площади и дома, где один за другим гасли огни. Счастливы дети, которым дано в эту пору спать!

Громкий крик заставил всех встрепенуться. Послышалась яростная ругань. Потом рыдания. Ричард, пробегая мимо Джо, на ходу крикнул:

– Это Сэлли, Сэлли! Он ее до смерти забьет!

Джо сразу стряхнул с себя полудремоту. Он знал, что у двенадцатилетней Сэлли вот уже много дней жар, а она ходит на фабрику, вынуждена ходить, потому что дома тяжело больная мать и отец без работы. Джо дружил с Сэлли. Подхватив охапку негодных веретен, он побежал в тот ряд, где работала Сэлли. Девочка лежала на полу, и Очкастый Черт таскал ее за волосы и зверски стегал плеткой.

Размышлять было некогда. Будто нечаянно, Джо рассыпал веретена прямо под ноги Очкастому, и тот, оступившись, растянулся на полу. По цеху пробежал короткий, едва вспыхнувший и тут же погасший смешок.

Джо мигом отшвырнул плетку в сторону. Другой пнул ее ногой еще дальше. А потом плетка и вовсе исчезла. Тщетно Очкастый Черт требовал ее вернуть. На этот раз все держались стойко.

Наконец старший надзиратель понял, чтó происходит. Бунт? Неповиновение начальству? Он засопел. Взгляд его упал на Джо.

– Ну погоди же, собачье отродье! – заорал он. – Я из тебя котлету сделаю! – Белл сгреб мальчика в охапку, приподнял и швырнул с такой силон, что Джо отлетел на несколько шагов. Скрючившись, лежал он на полу в проходе, не в силах встать.

Но это было только начало. Белл огляделся. Лицо его было сизым от ярости.

– Эй, Блек! Блек! Сюда!

Дети стояли ни живы ни мертвы.

– Запишите! Всему ряду штраф по одному шиллингу. Это же бунт!

Блек, дрожа, записывал фамилии.

– А Клингу… – Очкастый Черт помедлил, – три шиллинга. Понятно? Три шиллинга!

У Джо даже в глазах потемнело. Его словно обухом по голове ударило. Три? Три шиллинга?

Но тут вдруг зазвонил сигнальный колокол.

– Что случилось? – Белл обернулся. – Перерыв? Не может быть!

Из конторы, взволнованно размахивая руками, прибежал рабочий. Он шепнул что-то на ухо старшему надзирателю. Тот даже в лице изменился.

– Черт побери! Сейчас, среди ночи? Что они, спятили? – и со всей прыткостью, на какую только был способен, выбежал из цеха.

Дети, еще не оправившись от испуга, настороженно подняли головы. Даже Блек перестал писать.

Очкастый Черт вернулся расстроенный, остановил машины и в наступившей сразу тишине скомандовал:

– Внимание! Подойти поближе!

И, когда дети, выйдя из рядов, сбились перед ним в кучу, он с ласковой вкрадчивостью в голосе заговорил:

– Так вот. К нам явились какие-то посетители. Это среди ночи-то. Хе-хе! Неизвестно, куда они пожелают пойти. Может быть, к тростильщицам. А может быть, и к нам, мои цыплятки. – Он чуть ли не ворковал. – Хотят поглядеть, как прилежно вы трудитесь для родины и ее величества королевы. – Но на этом притворная мягкость его иссякла, и уже своим обычным голосом он заорал: – Может, кто из вас проболтался, а? О ночной смене и так далее?

Никто не шелохнулся.

– Так слушайте: если кто из вас посмеет пожаловаться или высказать претензию, ну, тогда берегитесь! Спаси боже, если кто громко кашлянет, или в обморок грохнется, или вообще выкинет какую-нибудь такую штуку… – И Белл оскалил два ряда желтых зубов в ухмылке, от которой у детей мороз пробежал по коже. – Да разве вам здесь плохо? Имеете работу, получаете деньги. И сегодня, как исключение, работаете в ночь. Поняли? Добровольно! А кто хоть слово скажет, сегодня в последний раз на фабрике всемирно известной фирмы «Кросс и Фокс». Вышвырну завтра же без получки за ворота. Да еще всю задницу в кровь исстегаю. Понятно?

Дети молча кивнули. Что ж тут понимать? Белл сущий дьявол и, не задумываясь, приведет свои угрозы в исполнение.

Сэлли утерла кровь с лица и подбежала к Джо, все еще лежавшему пластом на полу.

– Ну Джо, ну миленький, ну попробуй встать! – теребила она его.

Наконец Джо бессмысленно уставился на нее и с трудом поднялся. Спину и голову ломило – но это бы еще ничего. А вот три шиллинга штрафа! Не выкупить им кровать!

Шатаясь, побрел он к своему месту.

Мавр у Кровососа

Трое господ вошли в прядильный цех. Их сопровождали молодой хозяин, Сэмюел Кросс, с трудом скрывавший свою досаду, и Белл; тот прятал злые глазки за стеклами очков. Старший надзиратель не сомневался, что все сойдет гладко.

Господа молча шли вдоль рядов, дружески кивая детям, но те не отвечали, кое-кто даже отворачивался. Было совершенно очевидно, что маленьких рабочих запугали и они робеют. Очкастый без запинки отвечал на вопросы.

Джо еле стоял перед своей мюль-машиной, так болела голова. Лишь услышав знакомый голос, он поднял глаза. Мистер Мавр? В крылатке, в широкополой шляпе. Так вот почему чернобородый знал Кровососа и то, что ставить детей на ночную работу воспрещается! Джо побелел. «Я проговорился, – вот они и пришли!» Что-то будет? Его замутило от страха.

Фабричные комиссии, следившие за соблюдением закона о детском труде, имелись в Англии повсюду, и прежде всего в городах, где были текстильные фабрики. Среди членов таких комиссий были люди, искренне старавшиеся добиться для детей облегчения их тяжелого труда. Но это оказывалось не так-то просто. Хотя прошло уже немало лет, как был принят фабричный закон, судьи редко когда поддерживали жалобы инспекторов. Фабрикантам обычно удавалось подкупить членов комиссий и мировых судей.

Однако с Томасом Эндером – он возглавлял такую комиссию – фирме «Кросс и Фокс» никак не удавалось поладить. Он принадлежал к числу неподкупных, а потому внушавших наибольший страх инспекторов. Но фабрик приходилось обследовать много, а он был один.

В прядильный цех комиссия приходила уже два раза. Но Джо хорошо знал, что и инспектор Эндер, уговаривавший детей не бояться и говорить открыто, мало чего достиг. Ни одно его предложение не было принято. Все осталось по-старому. А вот чернобородый с остановки омнибуса пришел сюда впервые.

Джо не мог знать, что Мавр не входил в комиссию, а просто был знаком с инспектором Эндером, жившим на одной с ним улице, и иногда заходил к нему за какой-нибудь справкой о детском труде на лондонских фабриках. Сегодня, по пути из Грачевника, Мавр забежал к Эндеру сообщить ему о противозаконной ночной работе детей у «Кросса и Фокса».