Но Кросс-младший уже не мог скрыть раздражение.

– А куда прикажете перевести мокропрядильню, уважаемая комиссия? – спросил он запальчиво. – В здании нет места. Пристроить помещение нельзя. Здесь, в центре города, каждый квадратный метр занят. – Потом, уже более сдержанно, с наигранным сожалением, добавил: – Что же нам делать? Мы бы рады выполнить пожелания комиссии.

– А вы надстройте! – перешел в наступление Мавр. – Надстройте! И детям лучше, и… мистер Кросс-старший окажется на целый этаж ближе к небесам!

Эндер и врач лукаво переглянулись. Кросс закусил губу. Какой непозволительный намек на набожность отца! Эти борзописцы суют свой нос всюду. И, совершенно позабыв, что собирался подкупить и перетянуть на свою сторону чернобородого, он надменно ответил:

– Но мистер… мистер… я не расслышал вашу фамилию. Да это и не столь важно. Что вы в этом смыслите? Я имею в виду финансовую сторону. Фирма не может швыряться деньгами. Чтобы выдержать конкуренцию на мировом рынке, мы должны обзаводиться новыми, дорогими машинами. Но рабочим – им до этого дела нет. Они только и знают, что требуют прибавки! – Кросс замолчал. Холодный, сверкающий иронией взгляд чернобородого сбил его с толку. Он пробормотал: – Экономика, знаете ли, это очень… э-э, нелегкая… я хочу сказать, очень сложная наука, мистер… мистер Марч. – Теперь, как ему казалось, он припомнил фамилию этого неподатливого человека. – Но что вы в этом понимаете?

– Что я понимаю в экономике, мистер Кросс?.. – Мавр обменялся мимолетным взглядом с Эндером. – Может быть, больше, чем бы вам хотелось. Вы очень уж экономите на заработной плате. И швыряетесь человеческими жизнями. Или вы полагаете, эти дети, – он понизил голос, заметив, что ребята прислушиваются, – о благе которых вы так печетесь, долго проживут?

– Что вы хотите! – вспылил Кросс. – Не мы одни нанимаем детей. И мы никого не принуждаем у нас работать. Это они нас осаждают. – Но тут он опять вспомнил, что хочет расположить к себе комиссию и в первую очередь бородатого журналиста. – Детям у нас не на что жаловаться. Мы не в пример другим хорошо с ними обращаемся. Поручаем им самую легкую работу. В больших, светлых помещениях…

– Светлых? – возмущенно прервал его врач, указывая на тускло мерцающие газовые рожки.

Инспектор Эндер сделал Мавру знак, и тот достал записную книжку.

– Это третий пункт, на который мы указывали, и вы обещали это исправить, мистер Кросс. Еще летом! – Эндер повернулся к Беллу. – И еще одно: умывальные и уборные. Приведены они наконец в порядок? Мы их осмотрим! Фабричный закон, как вам известно, требует безукоризненной чистоты, особенно там, где работают дети.

Очкастый Черт давно уже внутренне кипел, теперь он выпалил:

– Умывальные! Еще чего? Может быть, теплые ванны? Уборные были бы чистые, если б эти свиньи их не загаживали. – И он проскользнул вперед.

После осмотра зловонных уборных врач подошел к стоявшей неподалеку Сэлли:

– И вы это терпите? Неужели нельзя самим хоть немножко навести там чистоту? Теплой воды ведь сколько угодно!

– Нашли с кем говорить! – с издевкой произнес Белл. – Лентяйка, каких мало, то и дело за работой засыпает. Мыть уборные, хэ! Таким ведь грязь нипочем. У них и дома-то!

Сэлли молча отвернулась. Она все еще не могла прийти в себя после перенесенного унижения и теперь не сдержалась. Слезы брызнули у нее из глаз. А когда девочка поднесла руку к лицу, стали видны кроваво-красные рубцы. Мавр заметил их и сразу догадался, откуда они взялись. Он поднял вверх руку девочки.

– Вы хорошо обращаетесь с детьми, мистер Кросс! Но ваш надзиратель, как нам кажется…

Доктор Уэббе обратил внимание на красное от жара лицо девочки:

– Ты больна, дитя мое? Давай я тебя послушаю.

– Нет, нет! – испуганно залепетала Сэлли. – Я совсем здорова. Я просто поскользнулась на лестнице.

Очкастый Черт, его даже потом прошибло, облизнул толстые губы и удовлетворенно кивнул. Угрозы подействовали.

Врач спокойно сказал:

– У нас достаточно времени. Остановите часть машин. А я в перерыв осмотрю человек тридцать детей. И в первую очередь эту девочку. – Потом повернулся к Кроссу: – Эти рубцы от плетки дорого обойдутся вашему надзирателю, сэр!

– Вот как перед богом – никогда в руках плетки не держал! – И Очкастый даже клятвенно поднял руку.

Он подошел к детям и, свирепо вращая глазами, спросил:

– Или, может быть, я вру? – и грозно оглядел весь ряд.

Это был ряд Сэлли, тот самый, который он незадолго перед тем так сурово наказал. Дети понурились.

Мавр ободряюще поглядел на Джо, но тот чуть заметно качнул головой, словно говоря: тут спрашивать нечего, все равно никто ничего не скажет.

– Вот видите! – Надзиратель злобно расхохотался. – И выкиньте из головы этот осмотр. К чему это – середь ночи! Вот завтра утречком, часиков в шесть, пожалуйте… – Он поперхнулся и стал громко кашлять, чтобы скрыть то, что невольно выболтал.

Но у членов комиссии был хороший слух.

– Вот как? – Эндер притворился изумленным. – Значит, дети здесь будут до самого утра? Но ведь вы, кажется, только что говорили, будто они у вас не работают в ночную смену? Только сегодня, в виде исключения, и лишь до полуночи?

– Но, мистер Эндер, уверяю вас, – и Кросс-младший умоляюще сложил руки, – мы знаем фабричный закон, запрещающий ночной детский труд, но ведь это же особый случай, У нас вышло из строя несколько машин, вы понимаете, чем грозит нарушение срока поставки. Это исключение. Не верите? – Он выпрямился и, поглядев поверх ребят, подозвал двух парнишек постарше. – Ну-ка, подойдите! Я правду сказал? Вы в ночь работаете по доброй воле или по принуждению? Да отвечайте же! У меня каждый может спокойно говорить правду. Говорите же, никто вас не тронет! – Он попытался улыбнуться, но улыбка не получилась.

Оба мальчика ответили без запинки, словно затверженный урок:

– Добровольно, сэр! Мы работаем сегодня добровольно!

Мавр испытующе вглядывался в замкнутые лица пятнадцатилетних ребят; чего только не делает страх!

Уже с большей уверенностью Кросс сказал:

– Спросите моих рабочих, прядильщиков и надзирателей, вам все скажут, что дети работают в ночь как исключение и по доброй воле.

Очкастый Черт подозвал нескольких прядильщиков и Андерсена, который как раз оказался в цехе. В прядильных цехах взрослых мужчин работало мало. Теперь они только обучали приставленных к ним детей, осматривали и чистили машины, иногда перевозили готовую пряжу.

На заданный вопрос все без исключения ответили утвердительно. Лишь Андерсен на какое-то мгновение боролся с собственной совестью, но потом, вспомнив о семи голодных ртах дома и о больной жене, промолчал. Его бледное лицо залила краска стыда.

Мавр обратился к рабочим:

– Я понимаю, трудно сказать правду. И все же вы… и вот вы. – Он поглядел на Андерсена и еще на одного рабочего. – Вы ведь опытные старые текстильщики и знаете фабричный закон. Как же вы можете допустить, чтобы малолетние больные дети работали ночью и к тому же столько часов подряд? – Затем, не испрашивая чьего-либо согласия, вытащил из кармана сюртука потрепанную газету, развернул ее и прочел параграф фабричного закона, ненавистного всем предпринимателям: – «Рабочих, женщин и детей, указавших на недостатки, ущемление их прав или нарушения закона, никто не может ни уволить, ни подвергать каким-либо притеснениям».

– «Ни уволить, ни подвергать каким-либо притеснениям», – повторил Эндер. – Да, этому порукой закон!

На лице одного из рабочих мелькнула язвительная ухмылка. Эндер это заметил и уже менее уверенно продолжал:

– А если с кем-нибудь это случится, пусть обратится ко мне. И говорит напрямик. Меня знают… – И он гордо поднял голову. – Ведь существуют же демократические газеты! Мировые судьи! Наш парламент!

Лица рабочих оставались каменными. Эндер безнадежно вздохнул и повернулся к Мавру. Тот как будто упоминал о тринадцатилетнем мальчике, который все расскажет?