Вильгельм Либкнехт принадлежал к «молодежи», как Маркс шутливо называл некоторых своих друзей. Он никогда не уставал загонять их в библиотеку Британского музея. Но вскоре Либкнехт понял, что дело вовсе не в тех восьми годах, на которые он был моложе Маркса. После первой же встречи в 1850 году на летнем празднике Коммунистического просветительного рабочего общества он признал огромное духовное превосходство Маркса и стал его называть, как и многие другие товарищи, куда старше его, «Отец Маркс».
Сегодня Либкнехт уже несколько раз оглядывался на пустующее место, и, когда к нему с озабоченным лицом подошел библиотекарь Литтлрок, он сразу понял, чтó тревожит старика.
– Непременно придет. Мы с ним условились на сегодня. Правда, долго доктор Маркс не сможет пробыть, но на час он обещал зайти. – Несколько встревоженно Либкнехт добавил: – Не понимаю, почему его еще нет, скоро полдень.
Но Литтлрок не отходил.
– Быть может, погода? – спросил он. – Нынче каждый второй житель Лондона болен.
Так как Либкнехт, грустно глядя перед собой, не ответил, старик, огорченный, отошел.
Либкнехт покачал головой. «Болен? Я же его встретил вчера у банка. Правда, он был бледнее обычного. Но когда я об этом заговорил, он ответил: „Жена уже много дней хворает. Да и дети кашляют все хором… даже Ленхен жалуется на головную боль“».
Неужели им стало хуже? А может, Мавр и сам заболел? Это же… Как раз сегодня вечером они собирались посидеть и поговорить в его, Либкнехта, маленькой комнатке на Чёрч-стрит…
Видеть Маркса у себя было для Либкнехта всегда праздником, ведь он был очень одинок. С великим трудом удалось выторговать у хозяйки ведро угля на сегодняшний вечер: он еще с рождества задолжал за квартиру. А теперь вот Мавр не пришел!
Либкнехт снова углубился в записи, которые он сделал во время лекций Маркса на Уиндмилл-стрит. Какие четкие формулировки! Недаром Мавр всегда говорил: «Ясность языка – результат ясного мышления, а ясная мысль неизбежно обусловливает ясную форму». Но вот перед глазами Либкнехта расплылись записанные тогда слова.
Зал Просветительного рабочего общества набит битком. Либкнехт видит перед собой черную доску и рядом – Мавра, быстро и в то же время сосредоточенно записывающего формулу за формулой. Хоть подчас материал и был чересчур сложен, никто из слушателей не отвлекался. А Мавр, развивая свою мысль, методически продвигался вперед. Сперва он давал краткую формулировку, затем переходил к подробному изложению, тщательно избегая при этом слов, малопонятных для рабочих. Потом предлагал задавать вопросы. Если вопросов не задавали, он сам их ставил и делал это с таким педагогическим мастерством, что от него не ускользал ни один пробел.
Как жаль, что блестящие доклады прекратились! В Коммунистическом просветительном обществе подняли голову люди, рьяно ратовавшие за давно отжившие взгляды, и Мавр заявил: «Поистине у меня есть куда более важные дела, чем смахивать старую паутину». И он целиком отдался научным занятиям.
В то время как большинство эмигрантов носились с планами немедленного мирового переворота, Мавр и небольшой кружок молодых товарищей занимались в библиотеке Британского музея. Порою они отправлялись туда, даже не позавтракав, но их воодушевлял призыв Маркса: «Учиться! Учиться!», да и его собственный, достойный удивления пример.
Либкнехт сунул тетрадь со своими конспектами по экономике в карман сюртука, вышел из читальни и стал прохаживаться по коридору, жуя кусок хлеба. Денег на обед он решил сегодня не тратить – ведь надо еще купить сахар для вечернего чая. Как бы ему хотелось хоть раз принять Мавра как следует: заказать у хозяйки ужин, купить черных сигар…
Расхаживая по коридору, Либкнехт задумался. Без Мавра, без его смеха, которым он так умел отметать все житейские невзгоды, без его вечно ищущего, пытливого ума жизнь в Лондоне была бы просто невыносима!
Либкнехт прислонился к подоконнику и долго глядел на занесенный снегом сад, голые деревья и серое, беспросветное небо. Вот уж и полдень миновал, а Маркс так и не появился в читальне. Тогда Либкнехт прервал свои занятия и покинул библиотеку, решив зайти на Дин-стрит. Он вдруг заспешил и выбежал на улицу, даже не застегнув свое легкое, не по сезону, пальтишко. Порыв ветра чуть не сбил его с ног. Замерзшие лужи замело, и на них легко можно было поскользнуться.
Это был необычный январь для Лондона. Почти ежедневно погода резко менялась. То снег таял, образуя жидкое месиво, то снова все схватывало морозом, и тротуары превращались в каток. Мало кто из жителей безболезненно переносил эти температурные скачки. Все были простужены, болели гриппом. А сколько людей, поскользнувшись, ломали себе руку или ногу!
Мавр открыл дверь и крепко пожал Либкнехту руку.
– Не могу даже пригласить тебя в комнату, Уильям, – шепотом произнес он. – У меня тут целый госпиталь. Одна Лерхен не слегла. Все остальные чихают и кашляют наперегонки. Хуже всех досталось маленькому Мушу. Очень высокая температура…
Либкнехт заметил, что лицо друга омрачилось. Он осторожно спросил:
– А жена?
– Думаю, что тоже грипп. Не очень сильный, но о том, чтобы она встала с постели, не может быть и речи. Ки-Ки рисует, сидя в кровати, кашель ее совсем замучил. Я не разрешаю ей вставать.
– А Ленхен? – Либкнехт едва решился задать этот вопрос, он уже догадывался, что с Ленхен тоже неладно, иначе Мавр сам не открыл бы дверь. К тому же Ленхен непременно отослала бы Маркса в библиотеку.
Мавр вздохнул:
– Ленхен тоже слегла. Уже два дня. Нужен врач. Она бредит… – Мавр замолчал.
– И ты все делаешь сам? – спросил потрясенный Либкнехт. – Один? Не мог бы я…
Тут раздался голос из спальни:
– Дядя Уильям, идите сюда!
Это был Муш. И вдруг Либкнехт заметил на лице друга выражение, какого он прежде никогда не видел: выражение мýки.
– Чем я могу тебе помочь, Мавр? Располагай мною! – торопливо произнес он. – Может быть, мне сходить за врачом?
Мавр сперва кивнул в знак согласия, но затем, сообразив что-то, махнул рукой. Чем заплатить врачу, когда в доме нет денег даже на лекарство? Он ответил, запинаясь:
– Подождем… еще один день…
Либкнехт взял руку друга в свои:
– Тебе незачем что-либо скрывать от меня, Мавр! – Хотя он прекрасно знал, что в кармане не наберется и шиллинга, он бодро добавил: – У меня полно мелочи. К тому же я могу забежать к Брауну, возможно, он мне даст что-нибудь в долг. Или… быть может, мне сходить к «Дядюшке» на Друри-лейн?
Но так как Мавр решительно покачал головой, Либкнехт больше не рискнул упоминать о ломбарде и, громко позвякивая медяками в кармане, спросил:
– Итак, что следует купить в первую очередь?
– Хлеба! – последовал ответ Мавра. – Картофель еще есть. Нет, молоко, пожалуй, важнее. – Мавр нахмурил брови. Как он мог забыть о самом важном только потому, что у него самого сосало под ложечкой! – Если бы хватило на молоко! Маленький Муш ужасно кашляет… Слышишь? Да и Франциске тоже молоко необходимо.
Мавр оставил своего гостя в прихожей и, чуть слышно ступая, вошел в спальню, поправил Эдгару подушку, откинул слипшиеся волосы со лба.
– Пусть он войдет! Я хочу поиграть! Дядя Уиль… – Маленький Муш снова надсадно закашлялся.
– Нельзя, Муш! Потерпи, будь храбрым, маленький Тиль! Когда ты говоришь, ты щекочешь глотку и выманиваешь кашель. А нам надо победить этот злой кашель, великий полководец Муш!
Мавр заставил себя говорить обычным веселым и ласковым голосом, и Муш мгновенно послушался. Он вытянул ножки под одеялом, приложил руку ко лбу и отрапортовал:
– Слушаюсь, полковник Чарли! – Затем откинулся на подушку, пытаясь улыбнуться отцу. – Злой кашель мы обратим в бегство, – добавил он храбро. И сразу же тяжко закашлялся. Грудь его ходила ходуном.
Мавр обнял ребенка и понемногу успокоил. При этом он озабоченно смотрел на Женни. Она поблагодарила его взглядом. Мавр подошел к ее постели.
– Ты должна признать, что я отличная сиделка! – сказал он.