Женни кивнула.

– Принеси мне Франциску. Она все время плачет.

Вновь укладывая малышку в колыбель, Мавр вспомнил о Либкнехте, который все еще разговаривал с Лаурой в прихожей.

– Отпусти Лауру на часок с дядей Уильямом. Пусть подышит свежим воздухом, – предложила Женни. – Да и тебе бы лучше уйти в библиотеку. Прогулка не повредит.

Однако Мавр отказался:

– Ты обо мне не беспокойся, любимая! На сей раз я здоров. Кнаккрюгге уже разделался со своим гриппом. Он стоит как скала. Я уж вас выхожу!

Его глаза сияли такой уверенностью, что Женни облегченно откинулась на подушки.

В прихожей Мавр помог Лауре одеться, как умел завязал ленты и сказал Либкнехту:

– Очень ветрено, дорогие мои! Будьте осторожны. Идите лучше теми улицами, где меньше дует. И принесите молока, а если сможете, то и хлеба. Если бы ты каждый день навещал нас, Уильям, мне было бы спокойней. Да, чуть не забыл! – Он достал письмо: – А это отошли, пожалуйста. Марка у тебя найдется?

Либкнехт кивнул:

– Найдется! – А сам озабоченно подумал: «Если я истрачу на марку свои пенни, то уж на хлеб и молоко, пожалуй, не хватит». Но для отвода глаз он бодро позвякивал мелочью в кармане пальто.

Мавр с улыбкой выпроводил их за дверь, затем, быстро вернувшись, принес Лауре рукавички.

– Voilà, Лерхен. Очень холодно!

Когда они ушли, Мавр еще немного постоял в темной и пустой прихожей.

Ветер дул в спину. Несмотря на холод, Лаура была рада, что наконец-то выбралась на свежий воздух.

– Не разговаривай! – заботливо напомнил Либкнехт.

– А у тебя есть деньги, дядя Уильям? Хорошо бы купить немного сала. Или мяса. Мавр уже три дня подряд варит картофельный суп. Может быть, он ничего другого не умеет, дядя Уильям? – поделилась она своей догадкой.

Либкнехт пробормотал что-то невнятное себе в бороду. Мысль его лихорадочно работала. Молоко – хлеб – мясо! Зайти за врачом! Сдать на почту письмо! С чего начать? Может быть, пойти с девочкой к Брауну, который иногда выручал его в трудный час? Но застанут ли они его? Вряд ли. Или к Фрейлиграту? Нет, у того также никогда ни гроша за душой. Да Мавр, наверное, и сам уже к нему заходил. Плохо дело! Либкнехт стал вспоминать, нет ли у него чего-нибудь, что можно заложить.

Лаура, заметив, что лицо его все больше мрачнеет, сочувственно сказала:

– А мяса нам и не надо. Кусочка сала, совсем маленького, тоже хватит. Ленхен всегда берет тонкое сало. Оно дешевле. – И она вопросительно посмотрела на дядю Уильяма.

– Гм! – только и произнес он.

– Нам бы колбасу «Никогда-не-убывай» из сказки о Гансе Рёкле! – вдруг весело сказала она.

– Хорошо бы! – Либкнехт засмеялся. – «Кукареку! Наедайся досыта, Ганс Рёкле!» – сказал Петушок – Золотой гребешок. – Он подмигнул Лауре в знак того, что отлично помнит сказку.

Лаура, заметив, что дядя Уильям снова повеселел, принялась рассказывать:

– Знаешь, Мавр не очень хорошо готовит. Он совсем не учился этому. А вчера тарелку разбил. Обычно-то он смеется, когда что-нибудь разобьет, а тут… – Лаура замолчала.

Невольное признание ребенка только ухудшило настроение Либкнехта. Да, если Мавр не смеялся, разбив тарелку, то дела совсем плохи!

Кое-где ветер сдул посыпанную на тротуарах золу, обнажив ледяные дорожки. Разбежавшись, Лаура прокатилась. Либкнехт задумался над тем, чтó только что услышал от девочки. Оказывается, Мэми пять дней уже не встает, а тут еще, как на беду, захворала Ленхен. Вернулась из магазина с пустой кошелкой и сердито сказала: «Никто больше в долг не дает! Нет, так дальше нельзя!» – и вдруг упала на стул, а с него соскользнула на пол. Лаура страшно испугалась. Ленхен никогда не болела, всегда была рядом, знала, как помочь. Мавр поднял Ленхен и отнес в кровать, а она, Лаура, расшнуровала ей высокие ботинки. Ленхен все время бормотала: «Завтра… завтра я… достану денег… золотые шары… Дядюшка…»

Мавр приложил ей мокрый платок ко лбу, и Ленхен вроде немного успокоилась. Но потом опять как крикнет: «Нет, нет, только не к Крысиному Усу!» «Наша Ленхен бредит. Это она о доме с тремя золотыми шарами», – тихо пояснил Мавр и велел Лауре почаще менять холодные примочки.

Тревога Либкнехта возрастала по мере того, как он узнавал всё новые и новые подробности. Купив на почте марку и отправив письмо, Либкнехт пересчитал оставшиеся деньги. На хлеб еще хватит, а на молоко – нет! Но ведь оно так необходимо Эдгару да и малышке тоже! Кто-нибудь, или булочник, или молочник, должен отпустить в долг!

Сначала они зашли в молочную. «Не уйду без молока! – внушал себе Либкнехт. – В конце концов, для других просить ведь легче, чем для себя!»

Лаура молча поставила бидон на прилавок.

– Мистер Маркс уже две недели берет в долг, – окрысилась хозяйка на Либкнехта.

Но, когда он на своем ломаном английском языке с милым швабским акцентом описал ужасное положение семьи, хозяйка уже готова была уступить.

– Доктор Маркс прожил здесь более года и всегда платил исправно, – добавил он. – Да, уважаемая, писателю приходится несравненно хуже, чем конторскому служащему или почтовому чиновнику… Те в конце каждой недели приносят домой жалованье, а писатель, журналист – где там! Он должен писать для газет, писать интересно и быстро, очень быстро! – Либкнехт заметил, что толстая торговка с благоговением слушает его, и не преминул рассказать целую историю, закончив ее словами: – Вот как обстоят дела в редакциях. Только и знают торопить да погонять. И каждый день подавай им что-нибудь новенькое, увлекательное. Только и смотрят, как бы сорвать побольше, а заплатить поменьше.

Толстуха сочувственно вздохнула. Должно быть, она была любительницей всяких душещипательных историй. Зачерпнув молока, она налила один литр в бидон. Длинная ли речь Либкнехта или посиневший на морозе носик Лауры разжалобили ее, как бы то ни было, она приписала долг к столбику цифр в своей книге.

– Ладно! В другой раз, значит, заплатят.

Лаура поспешила объяснить:

– Самой мне молочка не надо, но у нас маленькая в колыбельке, не можем же мы ее картошкой кормить!

Тут молочница еще раз пододвинула бидон к себе и наполнила его до краев.

– Приходи завтра опять. Уж буду отпускать вам, пока мисс Демут не поправится, – милостиво изрекла она.

Шагая по улице, Либкнехт весело насвистывал. И не успели они дойти до булочной, как ему пришла в голову хорошая мысль.

– Знаешь что, Лерхен? Пойдем-ка лучше к моему булочнику. Это на Чёрч-стрит. Он всегда рад новому покупателю. Пусть целую неделю посылает вам хлеб на дом. А заплатите потом. Ему одно важно: новый клиент – новая прибыль.

Все сошло как нельзя лучше. На сэкономленные пенни Либкнехт исполнил просьбу Лауры – купил кусочек сала. Радостные и возбужденные, отправились они в обратный путь.

Теперь ветер дул им в лицо и вскоре настегал щеки до синевы. Некоторое время оба спасались, пряча голову в воротник.

На перекрестке они, переходя мостовую, вдруг увидели тележку, запряженную собакой. Бежавшая рядом с псом девочка неожиданно поскользнулась и упала. Вскрикнув, Лаура бросилась к ней и столкнулась лицом к лицу с Джо. Вдвоем они помогли Бекки подняться на ноги.

Вот так встреча! Лаура радостно протянула обоим руки, но Джо стоял, словно окаменев.

– Что с тобой, Джо? Ты меня не узнаешь? – спросила Лаура.

– Узнать-то узнаю… – ответил Джо с расстановкой.

Какой Джо странный! Лаура ничего не могла понять. Она молча глядела, как Джо стряхивал снег с пальто сестры.

– Бекки, это Лаура! – Тут Джо заметил слезы на глазах сестры. – Больно ударилась, да? Садись в тележку. Мы с Каро тебя повезем.

Но попытка Джо утешить сестру только вызвала еще более горькие рыдания. А когда и Либкнехт озабоченно стал расспрашивать о причинах ее слез, Бекки расплакалась навзрыд. Джо совсем растерялся и все только обнимал сестренку. Слезы катились по ее щекам. А она так долго держалась молодцом!

– Мы были… мы были на кладбище. Наша Дороти… – попытался объяснить Джо.