Черт ответил:
– Был. И вам кое-что оттуда прихватил. Глядите!
Он достал ларчик и дернул золотую пуговку. Из ларца выскочил крохотный выдвижной ящичек, набитый мелкими шелковыми лоскутками.
– А вот еще! – И черт открыл крышку.
– Ф-ф-фу! – расфырчалась чертова бабушка. – Безрогий олух! Горшок без ручки! Подумаешь, игла, да ножницы, да кукольное тряпье!
Тут черт опять ощутил свое превосходство.
– Не хотите – не берите. Этот ларчик смастерил Рёкле. Что ж, отдам своему бесу-балбесу. Ничего-то вы не смыслите в науках! Присохли к своей старине! Ну и сидите в медных хоромах да грейте себе пятки!
Чертова бабушка разбрюзжалась, потом часто-часто заморгала и уставилась на франтоватого внука: что-то он и в самом деле больно в себе уверен! Должно быть, не пустяковый этот ларчик. Чертова бабушка тут же схватила ларец.
– Ну и что? А как он открывается? Какое тут заклинание? Давай, давай выкладывай! Думаешь, не разбираюсь я в твоей науке? Знаю я ее, знаю, детские игрушки всё! Кричи мне в ухо волшебное слово!
Черт сделал, что она ему велела, и бабка, фыркнув, исчезла.
В мгновение ока очутилась она в собственном царстве. Устроившись в старинном кресле, она принялась разглядывать ларец. «Снаружи вроде ничего особенного!» – подумала она и любопытства ради дернула золотую пуговку. Клик! – и из ларчика выскочил выдвижной ящик. Чертова бабушка с наслаждением запустила пальцы-крючья в груду разноцветных лоскутков. «Веселенький материальчик!» Один лоскуток особенно понравился ей: темно-синий с серебряными блестками. Она поднесла его к глазам. «Когда кругом все желтое, синий цвет ласкает глаз! – Она отложила лоскуток в сторону. – Велю себе из него капор сделать. Но сперва сошью рубашку. И весь гардероб велю обновить». Щупая лоскутки, она подошла к столу и поставила на него ларец. «А славную материю старый дурень Рёкле для сопляков подобрал. Не байку, не грубую кисею и не какое-нибудь там полотно! Ай-ай-ай! Материальчик отменный!.. Так и слышу, как чертов сын говорит: „Легкий, воздушный, будто пена морская!“ Болтать-то он горазд!»
И чертова бабушка стала раскладывать лоскутки на медной столешнице, доставая из ларца всё новые и новые, однако конца им, видно, не было. «И бархат и кружева, да какие – все ручной работы! Ай-ай-ай! Какой из них чепчик выйдет! Уж то-то бесенята подивятся!»
Наконец старуха решила вытащить иглу из бархатной подушечки. Но, как она ни старалась, ничего у нее не выходило.
– Ах, вот оно что! – пробормотала бабка. – Волшебное слово надо сказать: «Живо-живо, начинай!»
В ларчике сразу что-то зажужжало, из него выдвинулся второй ящичек и третий – лоскутки зашуршали, затрепетали, будто им не терпелось поскорее выбраться на волю. Да и серебристая игла теперь совсем легко вынулась из подушечки.
Чертова бабушка воткнула ее в белую с отливом материю и голосом, привыкшим командовать, произнесла:
– Рубашки мне нужны. Длинные. До самого пола. Одна – на день, другая – на ночь. А теперь, игла, покажи, на что ты способна. Давай шей!
Однако игла лежала спокойно и не двигалась. Тогда бабушка положила рядом с ней еще несколько лоскутков.
– А из этого зеленого – три нижние юбочки… Да нет, двух хватит. И одну желтую! Вздор! Пряха, пряха, ты неряха! Желтую-то я ношу вот уже скоро три тысячи лет. Не надо мне желтой! Синей пусть будет третья нижняя юбка, поняла? А теперь шей, игла!
Но игла продолжала неподвижно торчать в белом лоскутке. Тогда бабка, наконец-то вспомнив, хлопнула себя по рогу:
– Я ведь не все волшебное слово сказала. Ну так вот: «Живо-живо, начинай! Игла, игла, шей сама!»
Ларчик зажужжал громче, и из трех выдвижных ящичков потянулись длинные полосы материи, спадая волнами прямо на пол. Ножницы сами подскочили к ним и давай резать и кроить, да так быстро, что у чертовой бабушки только перед глазами замелькало. А игла то вопьется, то выскочит, и, прежде чем бабка успела сосчитать до трех, рубашка уже была готова. За ней – вторая, третья, и еще, и еще…
Чертова бабушка оторваться не могла от этого зрелища. Опомнившись, она захотела примерить одну из хорошеньких рубашек. Дрожащими руками сорвала она с себя старое тряпье и надела новую рубашку. Немного коротка, но вверху и на бедрах все в самый раз. Будто облачко клубилось вокруг старухи. Правда, рубашка чуть холодила, но в то же время в ней было тепло. Потом чертова бабушка взглянула повнимательнее в зеркало и сразу зафыркала:
– Тьфу, пропасть! Да в этой стране Басен-и-Побасенок носят все прозрачное!
Оказалось, что рубашка просвечивала. Скорей, скорей! Бабка натягивает еще одну рубашку и еще одну, благо игла сшила их столько, что и не счесть. Но вот чертова бабушка снова посмотрела на себя в медное зеркало и от удовольствия даже прищелкнула языком, а потом и горделиво прошлась.
– А теперь шей нижние юбки! Зеленые! Поняла? – крикнула она и тут же чуть не подпрыгнула от радости: уже целая гора готовых рубашек высилась перед ней.
Игла сшила последнюю рубашку из белой материи и уже впилась в новый кусок.
– Стой! – закричала чертова бабушка. – Не тот! Зеленых мне! А этот пойдет на верхнюю юбку!
Однако у иглы были свои законы, и она не послушалась старой чертовки. Теперь она впилась в красно-синюю тафту и давай шить: раз-два! Раз-два! А ножницы щелкали: щелк-щелк! Щелк-щелк! А ларчик все жужжал и жужжал.
– Курлы-мурлы! Что же это за цвет такой? Так повернешь – красный, а так – синий! – Голова бабки в грязно-белом чепчике качалась из стороны в сторону.
Потом старуха решила натянуть поверх рубашки нижнюю юбку. И сразу же вокруг нее образовался пышный обруч рюшей. Ах ты, мое хромое копыто! Какие это были юбки! Бабка примеряла еще и еще. И игла «Шей-сама» уже подбросила ей готовую зеленую юбку. И все они оттопыривались, как у балерины, и были отделаны тончайшими кружевами.
А игла уже впилась в темно-синюю парчу с серебряными блестками.
– Опять ты не тот кусок шьешь! Из этого я хотела себе капор сделать! – взмолилась чертова бабка.
Но игла уже успела сшить из него такое платье, какое украсило бы и королеву. Старуха вцепилась в него, примерила, снова сняла, опять надела и под конец стала походить на переливающийся серебром шар.
И так она была занята всем этим, что позабыла и порадоваться обновкам. Только иногда слышалось какое-то бульканье. А вокруг лежали платья из серебряной парчи с синими и красными птицами на желтых, словно янтарных, ветвях. У ног ее переливались шали из черного и желтого шелка со змейками и саламандрами. А потом появились и жакетки всех цветов и с теплой подкладкой, рукава буфами и рукава в сборку. Потом верхние юбки: шерстяные, хлопчатобумажные, шелковые, с ярко-красными оборками, ядовито-зелеными листьями, с яркими бордюрчиками, в клетку, в полоску, в крапинку – всех не перечесть!
Чертова бабушка уже стонала под тяжестью всех этих одеяний. А времени снять их с себя у нее не оставалось.
Теперь к ней стали подлетать шляпы одна за другой, одна за другой! О, великая бородавка из жабьего омута! Какие это были шляпы! И высокие, и с широкими полями, и островерхие, и приплюснутые, а то и похожие на перевернутую сковороду, разукрашенную сверкающими камнями. И размером с колесо, усыпанное цветами, с вороньим гнездом в середине!
Чертова бабушка так и застыла. А вот и ее капор! Какой хорошенький! А эти лиловые лепты – как они шуршали, как переливались! Ах, почему нельзя одним прыжком очутиться в стране Басен-и-Побасенок! В стране, где носят такие шляпы!
Но что ей теперь делать со всем этим богатством? Где она? Что сталось с ее медными хоромами! Все кругом завалено до самого потолка платьями, рубашками, юбками, панталонами, шляпами, накидками, кружевными чепчиками… А ларчик стоит высоко-высоко, на горе рулонов материи, и без устали выплевывает всё новые ткани в чертовы покои…
И еще одно узрела тут чертова бабка: далеко-далеко, в глубине хором, толкая и отпихивая друг друга, черные бесенята устроили свой показ мод. Они трещали без умолку, хихикали и хохотали, примеривая на себя все, точь-в-точь как это делала она сама. Шуршала тафта, потрескивал шелк, черти натягивали на себя корсажи, расхаживали в коротеньких, до колен, шелковых панталонах, гарцевали в кружевных сорочках, плясали в балетных пачках, путались в бархатных шлейфах, и – о чудо! – какое бы платье они ни примеряли, оно тут же принимало нужный размер.