Безрадостный путь! Но ребятишки мужественно идут на работу, иные уцепившись за руку брата, сестры или матери. Некоторые еле волочат ноги, хотя длинный рабочий день еще и не начинался. Они больше устают, и их сильнее клонит ко сну, чем взрослых, которых суровая жизнь приучила выносить бесчеловечный ритм работы.

Сегодня Джо все оттягивал и оттягивал минуту вставания, однако, прощаясь с матерью, заставил себя сделать беззаботное лицо. Но, едва он вышел на улицу, улыбка исчезла. Сегодня он не обгонял, как обычно, идущих впереди. Он жался к стенам домов, безропотно принимал толчки и, как и все остальные, не поднимал головы. Его познабливало. В одной руке он нес узелок с хлебом и бутылкой чая, а другой, сжатой в кулак, в такт шагам ударял по холодным стенам домов. Что ждет его сегодня? Бесконечные вопросы – друзья будут его жалеть, завистники – злорадствовать. А потом начнут допрашивать. Кто? Очкастый Черт или младший шеф? И заставят ли его подписать?

«Дер-жать-ся! – отбивал кулак по дощатым заборам и стенам. – Дер-жать-ся!» Придет ли вовремя инспектор Эндер? А если только после допроса? Да и придет ли он вообще? Нашел ли Мавр время к нему зайти? Что он мог и позабыть, Джо не допускал. «Я тебя не оставлю», – сказал Мавр.

Когда Джо вспомнил об этом, ему сразу стало теплее. Не так уж сегодня холодно, решил он. Или это ему кажется потому, что он сегодня не босиком, как обычно? В самую последнюю минуту, уже на лестнице, Джо вспомнил о башмаках и вернулся.

– Я за башмаками, папа! Прямо с работы я пойду к мистеру Мавру…

Отец, выдававший детям башмаки только с наступлением холодов, ни слова не говоря, принес их из чулана. И даже тряпкой обтер.

– Не снимай их на работе, а то еще, чего доброго, украдут. Придешь – почистим. А твоему мистеру Мавру, то есть доктору Марксу, передай наше покорнейшее спасибо. Нет, не говори «покорнейшее», скажи… – Тут отец задумался. Он хотел сказать что-то о «Манифесте».

Но Джо некогда было ждать. Он и так понял отца.

– Я расскажу, как все было, папа. И о книжке. И что ты ее знаешь. Он обрадуется!

У самой бумагопрядильни Кэт и Ричард, подхватив Джо с обеих сторон под руки, забросали его вопросами. Он только покачал головой. У фабричных ворот толпа рабочих стиснула их плотным кольцом. Но он пообещал друзьям все рассказать после смены.

Кэт подумала: «Все?» Значит, что-то было…

– А мы подарили маме кровать, – сообщил Джо с гордой улыбкой. – И у нас теперь братишка!

Кэт даже глаза вытаращила:

– Кровать? Врешь!

Но тут они оказались в проходной и должны были назвать свои номера. Им кинули жетоны на тесемке. Начинался рабочий день.

Ровно в девять наступило время короткого перерыва, но Джо все еще на допрос не вызывали, и он немного успокоился. Возле уборной его обступили приятели. Расспрашивали о краже. Всем хотелось узнать, почему его отослали домой до окончания смены.

Но тут Джо увидел Очкастого, который, стоя у перил винтовой лестницы, что-то внушал нескольким подросткам. Рот у него растянулся в отвратительной ухмылке. У Джо мороз по коже пробежал. Как проскочить мимо ненавистного Белла? Поблизости проходил Андерсен. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять мучительное состояние мальчика, и он, потянув Джо за рукав, повел его на главную лестницу, по которой детям ходить запрещалось.

– Не бойся, Джо, – сердечно сказал он. – Ничего он тебе не сделает. Мы все уверены, что вы тут ни при чем. Выше голову!

Джо кивнул. Какой Энди добрый! Шум запущенных машин помешал ему ответить. Не успел Джо стать на свое место, как мимо, будто случайно, прошмыгнул Мики, которого прозвали Тюфяком. Он никак не мог смириться с тем, что маленького, тщедушного Джо вечно ставят в пример ему, здоровому, коренастому малому. Теперь-то он ему отомстит. Напустив на себя таинственный вид, он, будто по секрету, передал:

– Эй, Клинг! Старший кладовщик велел тебе передать, что скоро за тобой придут. Полицейские! – Он помедлил, насмешливо поглядывая на свою жертву. – Они уж вытрясут из тебя правду. Так что готовься!

– Какую еще правду? – глухо произнес Джо; у него даже губы побелели.

– Откуда мне знать? Может, они кое-что о тебе разузнали?

Джо остался один. Поблескивая, вращались перед ним веретена. Он отвернулся. У него кружилась голова. Какую правду? Про Билли? Неужели они напали на след? Каждая минута ожидания давила плечи свинцовой тяжестью.

Когда Андерсен проходил между рядами, он увидел, что Джо ничком лежит на полу. Кэт, не зная, что делать, стояла возле него на коленях.

– Тебе худо, Джо? – спросил Андерсен и нагнулся.

Джо раскрыл глаза, он не понимал, где он и что с ним. Потом узнал Андерсена.

– Нет… нет… это сейчас пройдет! – Неужели он упал от слабости? Еще не совсем твердо держась на ногах, он встал за каретку.

Кэт и Ричарду велено было стоять поблизости и помогать ему, так распорядился Энди. И не напрасно! Никогда еще, казалось Джо, так часто не рвались нитки на его веретенах, как в это утро.

Около десяти часов старшего надзирателя Андерсена вызвали в главную контору, но он почти тотчас вернулся за Джо.

– Нас обоих требуют к начальнику личного состава Каттлу! – Андерсен пытался улыбнуться, хотя и сам он порядком трусил. – Да, да, и меня тоже! Так что, как видишь, ничего плохого не может быть. Разговора так или иначе не миновать. Да оно и для тебя лучше! – пытался он успокоить мальчика, который шел рядом с ним бледный как полотно.

Джо не заметил, как почти у самых дверей Каттла какой-то пожилой рабочий отозвал Андерсена и шепнул ему что-то на ухо. От волнения он не заметил и Очкастого Черта. Тот, сопя и раздувая ноздри, торопливо прошел, весь потный от возбуждения и сознания собственной важности, и исчез в приемной Кросса-младшего.

В тот же миг дверь распахнулась, и узкогрудый клерк, который обычно тише воды ниже травы сидел в конторе Каттла, надменно, одним указательным пальцем, поманил к себе Андерсена и бросил:

– Поторапливайтесь! Мистер Каттл ждет!

Каттла, начальника личного состава и управляющего фирмой «Кросс и Фокс», рабочие бумагопрядильни прозвали «Бритвой». На тощей, морщинистой шее у него сидела хищная, как у коршуна, голова. Бритый, с лицом, иссеченным морщинами, он сквозь стекла никелированного пенсне впивался в человека крохотными зрачками водянисто-голубых глаз и всегда молча, поджав губы, стоял перед очередной жертвой. Никогда не меняя тона, задавал он свои вопросы, нагонявшие на всех трепет. Но, едва провинившийся, заикаясь, давал на них ответ, Каттл объявлял свое решение. «Как бритвой режет», – говорили рабочие. И никакие мольбы не могли его поколебать. Перед начальством его тонкие, словно лезвия, губы иногда волей-неволей складывались в почтительное подобие улыбки, но никто никогда не видел, чтобы Каттл смеялся. Никто на свете не был ему дорог. Он и себя-то, видно, не любил. У него была одна только страсть: главная книга фирмы, власть, которую она олицетворяла и к которой он был причастен, с тех пор как гроссбух оказался в его руках.

Как выжать из рабочих все соки при помощи договоров, которые они по неведению подписывали, и тем самым умножить цифры прихода в книге, как, пользуясь штрафами, перечеканить малейшую провинность в прибыль, как задушить в зародыше даже признак поднимающегося возмущения, – все это Каттл постиг в совершенстве. В этом он видел смысл своей жизни. Потому-то старому Кроссу и приглянулся бывший бухгалтер, и он в конце концов доверил ему самый ответственный в фирме пост.

Когда Джо и Андерсен вошли в душную, отделанную черными панелями комнату, где круглый день тускло горел газовый рожок, Каттл стоял за конторкой. Не удостоив их взглядом, он продолжал читать какую-то бумагу, на которой еще не успели просохнуть чернила, затем аккуратно положил ее на самую середину стола и не спеша присыпал песком.

Джо до сих пор везло, его еще ни разу не вызывали к Бритве. От волнения у него сдавило горло. Он прятался за Андерсена, но все же, набравшись духу, окинул взглядом комнату: Очкастого не было. Ему стало легче.