Гияс-уд-дин понял, что Матру хочет поговорить с ним наедине и, сославшись на намаз, заявил, что на сегодня с делами покончено.

Гияс-уд-дин и Матру перешли в личные покои султана. Наполнив чашу вином, султан спросил:

— Ты хотел о чём-то говорить со мной?

— Да, повелитель! — ответил Матру. — Помните тех натов? Так вот, сегодня двое из них, мужчина и женщина, пришли в лагерь и сообщили, что Лакхи в Нарваре.

— О! Неужели правда? Она так близко! Совсем рядом! Чудесное известие принёс ты мне, дорогой Матру!

— Это истинная правда, повелитель. Лакхи уже почти согласилась идти в Мэнди. Ей очень понравились посланные вами украшения и наряды, и она с большой охотой примеряла их.

— Замечательно! Чудесно! Мы тотчас выступаем на Нарвар! Прикажи готовиться к штурму!

— Не надо спешить, благодетель! Завтра к вечеру наты непременно проберутся к своим в Нарвар и в ту же ночь подадут условный сигнал, который будет означать, что Лакхи с ними. Одновременно это будет сигнал к началу штурма, и вам останется лишь, собрав все силы, овладеть городом.

— Замечательно, мой Матру! При мулле об этом действительно не стоило говорить.

— Только не трогайте храмов и статуй, повелитель. Иначе мы восстановим против себя индусов. А ведь Лакхи тоже индуска. Мулле ведь не понять всего!

— Осёл! Глупец! Безмозглый баран! Вышвырнуть его вон из лагеря! Передай мой приказ, чтоб и из Мэнди его с позором гнали! Не один султанат погубили эти самые муллы!

— Повелитель, простите меня, раба своего, даруйте мне жизнь! Сейчас не время изгонять муллу: воины будут недовольны, когда узнают об этом. Господин возвратится в столицу и уж тогда накажет муллу.

— Клянусь, евнух, вернувшись в Мэнди, я не успокоюсь до тех пор, пока не изгоню всех этих обнаглевших кази и мулл!

Матру опустил голову, чтобы скрыть свою радость.

— Итак, будем ждать завтрашней ночи! — сказал Гияс-уд-дин.

— На всё воля повелителя! — смиренно произнёс Матру. — Я с натами разработаю подробный план действий и доложу об этом.

— Согласен. А войско тем временем подготовится к штурму.

— Да будет так, господин!

— А каким образом наты очутились здесь?

— Им удалось уговорить Лакхи пойти с ними в Мэнди. Они уже были на пути в столицу, как вдруг узнали об осаде Нарвара. Тотчас же двое из них отправились на поиски нашего лагеря, чтобы договориться о дальнейших действиях и получить необходимую помощь. Лакхи же с остальными натами ушла в город.

— Почему?

— Повелитель, об этом мы узнаем только после того, как наты приведут Лакхи к нам в лагерь.

— Идиоты! Ничего не могут сделать, как надо!

— Но, повелитель…

— И ты идиот!

Матру стиснул зубы.

Спустя мгновение, Гияс-уд-дин сказал:

— Да, надо действовать с умом.

34

В городской стене Нарвара было трое ворот: одни — на севере, двое — на юго-востоке. Стена была высокая, ворота крепкие, снаружи защищённые массивными железными шинами, чтобы слоны закованными в металл лбами не могли разбить их. Запасов продовольствия могло хватить но крайней мере на год. В городе было много колодцев с чистой питьевой водой, в крепости — несколько водоёмов. На башнях у ворот и на стенах были сложены огромные каменные глыбы для отражения штурма противника, которые в случае надобности с грохотом скатывали вниз. Нарварцы были уверены, что год, во всяком случае, продержатся, а за это время на помощь к ним непременно придёт раджа Ман Сингх.

Воины султана знали по опыту, что лишь десятая часть индусов выступит против них с оружием в руках. Да и те без конца ссорились и при удобном случае готовы были перерезать друг другу глотку. Индусы отличались гордостью и честолюбием, и каждый думал: «Я и один смогу обратить врага в бегство. Незачем обращаться за помощью к соседу, — тем более что я должен отобрать у пего мои наследственные владения и отомстить за оскорбление, нанесённое моему предку восемнадцать поколений назад».

Воины-раджпуты — защитники Нарвара — жаждали ринуться на врага и, если надо, погибнуть в сраженье. Рассказами о былых подвигах и своим боевым пылом они воодушевляли жителей Нарвара и укрывшихся за городскими стенами беженцев. Через каждые три часа раздавались звуки рамматов, барабанов и боевых рожков. Они волновали сердца, придавали силу. Народ испытывал священный трепет при виде сверкающего оружия, всадников в зелёных одеждах, крепких рослых воинов. Но иногда людей начинали одолевать сомнения:

«Тюрки уже не в первый раз здесь. И раньше Нарвар защищали такие же смелые и отважные воины, но тюрки перебили их, а город предали разрушению. На этот раз может повториться то же самое. Правда, наш раджа недалеко, он придёт на помощь. Непременно придёт, если только окончательно не потерял голову от любви к молодой жене!»

Все ворота были наглухо закрыты. Из города никого не выпускали и внутрь никого не впускали. Народу в городе прибавилось, но не настолько, чтобы опасаться голода. Однако цены на хлеб возросли, его теперь продавали вдвое дороже. Торговцы, колотя себя в грудь и сокрушённо качая головой, уверяли, будто дела их совсем плохи, а в душе радовались: ещё два-три месяца осады — и барыши их увеличатся не в два раза, а во сто крат. А победит враг — тоже не страшно: есть ему надо, одеваться тоже, и как бы дёшево он ни платил, двойную цену всегда даст.

На торговцев то и дело жаловались. Но ни нагарнал[173] ни комендант крепости не хотели иметь с ними дела. Только тронь этих сетхов — сам умрёшь с голоду.

— Ничего не поделаешь, война, — говорили они. — Раз хлеб вздорожал, надо трудиться побольше!

Зерна, которое было у Лакхи, Атала и натов, вполне хватило бы на долгое время, и всё же Атал и Лакхи тревожились, не зная, сколько ещё придётся пробыть в этом чужом осаждённом городе и что станут они делать, когда запасы их кончатся. Но ещё сильнее волновало их другое: а вдруг кто-нибудь узнает, почему они очутились в этих краях.

Вместе с натами Атал и Лакхи расположились в тени деревьев, недалеко от южных ворот, на площади. Рядом с ними оказалось ещё несколько семей из самых разных мест. Беженцы попытались было устроиться в одном из богатых кварталов, но их туда не пустили.

Атал и Лакхи жили обособленно от натов, и это не осталось незамеченным беженцами, которые вначале приняли их тоже за бродячих актёров.

Один из беженцев спросил как-то у Атала, какой они касты.

— Я гуджар, — ответил Атал.

На губах старшей натини мелькнула улыбка, она новела глазами. Заметив это, беженец насторожился.

— Значит, вы Гуджары? Что вы не наты, я догадался ещё раньше, — произнёс он.

Натини повела плечами и сказала:

— Кем бы там они ни были, во всяком случае, они из высоких каст. Но зачем вам знать это?

— Мне-то всё равно, какой они касты. Но так уж заведено. Все спрашивают, вот и я спросил. В тяжёлые дни надо быть особенно осторожным, а то не узнаешь, кто касался воды, которую ты пьёшь. Что ж в том плохого, что я спросил, какой они касты? Не я, так другие сделали бы это, — миролюбиво проговорил беженец.

Натини снова улыбнулась.

— Да, он — гуджар, и девушка из высокой касты. А теперь иди и занимайся своим делом, — сказала она.

Беженец ушёл и начал «заниматься своим делом». Он тотчас же рассказал всем, что Атал и Лакхи, видимо, из разных каст, что здесь что-то нечисто.

Но в осаждённом городе у каждого было своих забот по горло.

Из квартала, где жили богатые горожане, донёсся шум. Лакхи и Атал насторожились. Оттуда бежали люди и кричали в страхе:

— Грабят! Убивают!

— Бегите! Спасайтесь!

— Тюрки!

— Ранили! Льётся кровь!

Наты переглянулись и стали не спеша накрывать своё имущество циновками.

— Следи, чтобы они куда-нибудь не исчезли, — шепнула старшая натини одному из натов, кивнув в сторону Атала и Лакхи.