— Махараджа, они совершили неслыханный грех! Деревня не могла простить их! Счастье ещё, что они ушли, не то плохо им пришлось бы.

— И вы спокойно смотрели на всё это! — с болью воскликнул Ман Сингх.

Бодхан ощутил лёгкую тревогу.

— Махараджа, что мне оставалось делать? Я всего лишь деревенский жрец, не мог же я пойти против шастр.

— Ачарья Виджая Джангам знает шастры не хуже вас. Но он осуждает жестокости кастовых установлений.

— Виджая Джангам заблуждается. Я могу поспорить с ним о шастрах.

— Когда?

— Хоть сейчас! Пошлите за ним. Книги мне не нужны, я и так готов вступить с ним в поединок.

— Хорошо! Но прежде скажите, возникало ли когда-нибудь у вас или у подобных вам косных брахманов желание вступить в спор о шастрах с маулви и муллами?

— Разумеется, повелитель, и если представится возможность, я не упущу её. Ни на шаг не отступлю от своего. Я крепко стою на ногах.

— Ноги у вас есть, это верно, а вот есть ли у вас глаза?

— Да простит меня махараджа, но брахман — глаза индуса. И если эти глаза не видят, значит — все слепые!

— Выходит, вашими глазами узрели крестьяне из Раи грех в женитьбе Атала и Лакхарани?

— Иначе они и не могли.

— Несчастные, тёмные люди! Они смотрели глазами глупца!

— Махараджа может гневаться, но сложенные в древние времена шастры и пураны были и вечно останутся неизменными, правоверный брахман не может пойти против истин, которые они проповедуют!

— О боже! Должен же ты когда-нибудь даровать этим слепым и глухим зрение и слух, иначе мы погибнем!

— Я знаю, махараджу ввёл в заблуждение безбожник Виджая Джангам. Позовите его! И вы услышите, как я буду вести с ним спор о толковании шастр.

— А сколько это займёт времени?

— День, два, три, четыре, — какое это имеет значение? Всё зависит от того, долго ли Виджая Джангам будет упорствовать!

— Боевые рожки, рамматы[172], барабаны, ржанье коней зовут нас на бой с врагом. Так что же, по-вашему, я должен пренебречь этим?

— Шастры, махараджа, превыше всего! Все мы смертны, а шастры вечны.

— Ваш фанатизм уже разрушил счастье двух прекрасных юных существ! И если они погибли, то в этом повинны вы.

— Да будет славен махараджа! За веру смиренный брахман готов жизнь отдать! Можете казнить меня, если желаете!

— Дурака не в силах вразумить даже Брахма! Вы ведь всё толкуете превратно. Сейчас я занят, мне надо идти. А вернусь из похода, непременно рассужу вас с Виджаей.

«Да, раджа, когда вернётся, непременно отомстит мне за Атала и Лакхи», — с волнением подумал жрец и сказал:

— К чему мне оставаться в Раи? Уж лучше я отправлюсь в другие края!

— Идите куда хотите! — в гневе ответил раджа. — Одним глупцом станет меньше в нашем княжестве! — Потом, немного поостыв, добавил: — Ваше дело — уйти или остаться, но я всё равно выполню своё обещание и отстрою храм в Раи.

Бодхан не стал больше спорить, лишь молча поднял руку в знак благословения и удалился. На какой-то момент раджа почувствовал раскаяние За свой гнев, но стоило ему подумать о Лакхи и Атале, и раскаяние его будто рукой сняло. Он вспомнил, как во время охоты надел на шею этой прекрасной девушке ожерелье, как свободно и просто она разговаривала с ним, раджей, вспомнил Атала — бесхитростного наивного юношу.

И этот упрямый глупец погубил их!

Пора было проститься с Мриганаяни. Раджа рассказал ей об Атале и Лакхи. Слёзы покатились по щекам Мриганаяни. Но она тотчас взяла себя в руки: не хотела, чтобы раджа видел, как она плачет.

— Если вдруг встретите их, привезите сюда! — тихо попросила она раджу.

— Непременно! — с жаром ответил Ман Сингх. — А как только одолею султана, объявлю войну кастовым обычаям.

Когда Мриганаяни простилась с Ман Сингхом, глаза у неё всё же были влажны от слез.

В тот же день раджа Гвалиора выступил в поход.

33

Гияс-уд-дин Хилджи расположил своё войско у восточной и северной стен Нарварской крепости. С запада и юга он выставил только боевые посты: враг не мог прийти оттуда — там были дремучие леса, глубокие ущелья, бесконечной цепью тянулись высокие горы. Единственные ворота Нарварской крепости находились в южной стене. Синд подходил к Нарвару с юго-запада, затем поворачивал на северо-восток. Таким образом город и крепость оказывались с трёх сторон окружёнными рекой. Лагерь Гияс-уд-дина находился в том месте, где Синд сворачивал на восток. Овладеть крепостью, окружённой высокой стеной, было делом нелёгким, но разрушить город не представляло особых трудностей.

Вскоре прибыл субедар Чандери Шер-хан с большим отрядом. Дня через два султан намеревался двинуться на Гвалиор, возложив осаду Нарвара на Шер-хана. На военном совете Гияс-уд-дин, верховный мулла. Шер-хан и Матру решили, что, если удастся овладеть Гвалиором, нарварцы сами откроют ворота и смиренно сложив руки, выйдут навстречу войску султана.

— Повелитель! — обратился к султану мулла. — Не плохо бы, пока идёт осада крепости, захватить сам город и разрушить в нём храмы и статуи богов. А потом можно двинуться и на Гвалиор.

Гияс-уд-дину не понравилось это предложение. Он не успел ещё коснуться чаши с вином — до вечера было далеко — и поэтому мог рассуждать разумно.

— Храмы и статуи в городе уже разрушили наши предки, — возразил он.

— Но нарварцы восстановили их, повелитель!

— А что толку снова разрушать? Мы уничтожаем, они восстанавливают.

— Повелитель, индусы верят, что статуи богов защищают их. Разрушьте статуи, и они сразу лишатся мужества, начнут ползать перед вами, как черви, и искать вашей милости.

— У индусов, я знаю, сотни, тысячи богов, они поклоняются даже деревьям и камням. Так разве можно, разрушив только идолов, уничтожить и саму веру?

— Разрушив храмы и идолов, мы многого добьёмся, повелитель! Когда к индусам приходит беда, именно у идолов ищут они защиты. И если мы разобьём идолов, индусов охватит страх.

— Зато потом при первой же возможности они с ещё большим усердием возьмутся за строительство храмов. Объясните, мулла-джи, зачем зря дразнить индусов, если нам от Этого нет никакой пользы?

— Но так решили муллы Дели. Они хотят уничтожить и храмы и идолов.

Гияс-уд-дин ощутил прилив гнева, но тут же подумал:

«Муллы Дели сильны, и мне придётся подчиниться этим болванам».

— Хорошо, — сказал султан, — я поразмыслю, а утром отдам приказ. Думаю бросить силы на город. Если город падёт, легче будет захватить крепость. Если же не удастся овладеть городом, оставлю здесь Шер-хана, а сам двинусь на Гвалиор.

Шер-хан был человеком рассудительным.

— Повелитель, — сказал он, — лучше бы начать штурм города завтра ночью. Я тотчас же начал бы подготовку. У Радж Сингха отряд раджпутов. Ему нетерпится пойти на штурм Нарвара.

— А можно на него положиться?

— Да, повелитель. Его бхат не даст ему покоя до тех пор, пока Радж Сингх не войдёт в Нарвар.

— Бхат?!

— Да, повелитель, бхат день и ночь нашёптывает. ему на ухо, что если он не отомстит врагам за предков и не вернёт владений своих отцов, то он не раджпут.

Евнух Матру то и дело бросал на султана многозначительные взгляды. Султан заметил это и спросил:

— Евнух, ты хочешь что-то сказать?

— Нет, повелитель, — ответил Матру. — Просто в голову мне пришла одна мысль. Если господин позволит, я завтра изложу её. А пока скажу лишь, что, на взгляд раба вашего, разрушать храмы и идолов бесцельно, это только озлобит индусов.

— Я тоже так считаю, — согласился Гияс-уд-дин.

Но мулла возразил:

— Нет, повелитель, разрушить храмы идолов — лучший способ лишить индусов отваги.

Матру снова многозначительно взглянул на султана.

— Ты ещё что-то хочешь сказать? — спросил Гияс-уд-дин.

— Нет, повелитель, — ответил Матру, — больше ничего: почти всё уже решено. Пора готовиться к намазу.