Бодхан молчал. Тогда раджа спросил:

— Как поля, скот?

— Пока вспахано очень мало. Но на следующий год, милостью божьей, вся земля пойдёт под посевы. Что же до коров и буйволов, то их уцелело немного. И ещё беда: нет сладу со зверями — посевы топчут.

— Какие же звери водятся в ваших лесах?

— В наших лесах, повелитель, водятся буйволы, кабаны, медведи, антилопы, олени.

— А тигры и пантеры?

— Тоже встречаются.

— Неужели в деревне нет ни одного охотника или просто меткого стрелка?

— Так ведь народу осталось совсем мало. И только трое стреляют из лука: брат с сестрой — гуджары и ахирская девушка.

— Девушки стреляют из лука! Да благословит бог вашу деревню.

— Ахирская девушка ещё только учится, махараджа, зато гуджарка бьёт без промаха. Одной стрелой может свалить кабана, тигра, пантеру. Она отважна и очень красива…

— Одной стрелой! Неплохо! Будет досуг — непременно приеду к вам поохотиться. За одно осмотрю и храм — надо бы поскорее восстановить его.

Бодхан добился своего: раджа дал ему слово восстановить храм. А теперь можно было ради собственного удовольствия послушать, чем кончится спор между брахманами. Говоря откровенно, раджа надеялся как-нибудь избежать Этого разговора, но жрец разрушил его надежды, сказав:

— Рассудите их, повелитель.

Раджа вопросительно взглянул на брахманов.

— Махараджа, — заговорил Виджая, — этого человека не было в Гвалиоре, когда шла война. Я же сражался под знамёнами своего повелителя. Забыв о пище и о сне, мы день и ночь отбивали атаки врага и поняли, что именно в борьбе смысл жизни. Для бога Шанкара все равны, независимо от варны и касты. И когда все мы сражались плечом к плечу, мы не думали о том, к какой касте принадлежит товарищ по оружию: ведь стоило лишь вспомнить об этом, как всех нас — и высокорожденных и неприкасаемых — перебили бы поодиночке.

— Так то была война, — возразил вишнуит. — В дни бедствий всё дозволено. Всё, что делается во имя бога, не идёт вразрез с нашим долгом перед ним. Это — извечный закон. Но в мирное время такая свобода общения между кастами недопустима.

— И ради этого вы затеяли спор? — спросил раджа и обратился к рабочему: — А ты зачем пришёл?

— Да вот, чистили мы колодец, а тут, слышу, махараджи поссорились, — робко ответил рабочий, — они и потащили меня за собой в свидетели. Я правду скажу, повелитель. Они обещали проломить друг другу голову, но дальше обещаний дело не пошло. Всё больше языками воевали, даже кулаков в ход не пустили. Да и то по-настоящему не ругались. Обзывали друг друга дураками — и всё. А ведь давно известно, что на свете умных нет, одни дураки.

— Иди занимайся своим делом, — едва сдерживая смех, сказал раджа, — я всё понял.

Рабочий ушёл. Раджа снова занялся брахманами.

— Он считает, что все пути ведут в рай, что самое главное — это молиться, — сказал Виджая. — Выходит, чини насилия, но поминай бога, — и ты будешь избавлен от перерождений. Признавай варны, презирай человека лишь за то, что он другой касты, не считай неприкасаемых людьми, спокойно перебирай чётки, — и ты попадёшь в рай из этого подобия ада, порождённого признанием неприкасаемости. «Гаятри», которая могла бы очистить всех и каждого, держи под замком в своей тёмной грязной комнате! Да ещё внушай остальным, что священная молитва будет осквернена, если простой смертный увидит или услышит её. Но что это за «Гаятри», от которой людям нет никакого проку!..

Вишнуит не выдержал.

— Он ничего не сможет привести в подтверждение своих слов, махараджа, — прервал он Виджаю.

— Ничего? А наша «Васава-лурана» на что? — возразил Виджая. — Махараджа помнит, во время войны я часто пересказывал её.

— Мир погряз в грехах, — сказал вишнуит. — Порвать греховные путы можно только чтением молитв и подвижничеством. А Виджая говорит: «Не отрешайся от земных радостей, наслаждайся иллюзорной любовью к недолговечной жизни — и не успеешь ты произнести: «Намахшивай!»— как попадёшь в рай, по ту сторону Вайтарани![61]

Видя, что спор разгорается, раджа подал знак замолчать.

— Вы зря только тратите время, — улыбнулся он. — Я всё равно не смогу решить вашего спора: ведь я не читал шастр.

На короткое время наступила тишина. Первым нарушил её Виджая.

— Читали вы шастры или нет, но слышать-то уж, во всяком случае, слышали, — заметил он.

Раджа опять подал знак замолчать.

— Подвижничество — дело великое, но часто подвижники из трусости и честолюбия только тем и заняты, что подавляют в себе всякие желания, считая аскетизм наивысшим проявлением долга. И грозят остальным страшными карами на том свете. Не добившись почитания в земной жизни, эти люди безрассудно пытаются уйти от неё, надеясь на вознаграждение после смерти. — Раджа говорил медленно, взвешивая каждое слово.

Брахманы молчали. Они так и не поняли, на чьей стороне раджа. Бодхан оставался беспристрастным и не вмешивался в разговор.

— Такие споры, — продолжал Ман Сингх, — ведут обычно от нечего делать. И нет в них никакой пользы. Главное в жизни человека — его деяния. И только тот, кто не желает выполнить своего долга, ищет обходных путей.

Опять наступило короткое молчание, и опять Виджая нарушил его.

— В рассказе о лживых и честных обманщиках из «Васава-пураны» говорится примерно то же самое, — заметил он.

— У нас тоже, — произнёс вишнуит.

— И в «Бауддха-шастре» есть нечто подобное, — тихо проговорил Бодхан.

Раджа засмеялся.

— Возможно, но я не знаю. Где-то слышал, вот и сказал. Я не шастри и не пандит. Единственный мой совет вам — не ссорьтесь. Каждый должен заниматься своим делом и готовиться к грядущим боям. Враги ещё не раз придут топтать нашу землю.

— Вы правы, махараджа, — с жаром сказал Бодхан. — Я сегодня же возвращаюсь в деревню.

7

Было уже за полдень. Дул резкий горячий ветер.

Мать Лакхи пошла пасти корову на прибрежный луг. Девушка взяла лук, колчан с бамбуковыми стрелами, заткнула за пояс нож и, босая, отправилась к Нинни. Атала не было дома. Он тоже пошёл к реке пасти скотину.

— Жарко очень, пойдём попозже, — проговорила Нинни расслабленным голосом, когда Лакхи позвала её на охоту.

— Именно в жару кабаны и дикие буйволы сидят у самого берега, в грязи. А потом они уйдут в лес кормиться, и мы останемся ни с чем. Пошли же! Зачем терять время! Да и не такая страшная жара, ветерок дует, — уговаривала Лакхи.

— Если тебе не терпится, иди одна.

— Дай тогда мне пару железных стрел. Бамбуковой буйвола не уложишь. Да и кабана, пожалуй, только оцарапаешь.

— Так бы и сказала, что пришла не за мной, а за стрелами!

— Если хоть что-нибудь останется от урожая, непременно куплю железные стрелы и наконечники.

— Вот и купи!

— А сейчас одолжи мне хотя бы одну.

— Попроси у брата, он даст тебе насовсем, и не одну, а несколько.

— Так просто никто ничего не даёт.

— Ты что, ссориться пришла?

— Могу уйти, если тебе этого хочется!

— Ну и уходи! Иди в свой лес! Встретишь по дороге брата, он пасёт у реки скотину, у него и одалживай стрелы.

— Встречу — возьму, а нет — и так обойдусь.

И Лакхи повернулась, чтобы уйти.

— Погоди, не убегай! Я же пошутила! Пойдём вместе. И стрелу дам, — примирительным тоном добавила Нинни.

Лакхи осталась. Она задыхалась от обиды.

Нинни взяла лук, стрелы и нож.

— Останется у вас зерно, продай и сшей себе туфли, такие, как у меня, — сказала Нинни, взглянув на босые ноги Лакхи.

Лакхи уже перестала сердиться на подругу и, подавив тяжёлый вздох, с улыбкой ответила:

— Вот будут у меня железные стрелы, тогда и о туфлях подумаю.

Нинни стало жаль её.

— Я, может, куплю себе новые, тогда эти отдам тебе, — пообещала она.

Лакхи посмотрела на ноги подруги.

«Интересно, как это я буду ходить в таких огромных туфлях? Придётся, видно, волочить ноги по земле. А если вдруг забудешься и побежишь, — одна туфля останется где-нибудь сзади, а другая полетит вперёд, перевернётся несколько раз в воздухе и шлёпнется на землю», — подумала Лакхи, и ей стало смешно.