Поклали мы в баркас все наше снаряжение, расселись половчее; я самый последний залез и начал пробираться на нос. Лодку раскачивало, а я не торопился, мне вроде покрасоваться хотелось перед рекой — вот, мол, полюбуйся, какой я смельчак! Я ведь после россказней Салсы на нее с великой опаской смотрел, как на чудище какое.

Баркас наш пошел напоперек и сразу зарылся носом в волны. Они дыбились к небу, а потом с размаху шмякались об лодку и хлестали водой в лицо. Лодка прыгала на волнах, будто норовистая лошадь, волны со всех сторон пришпоривали ее, и наш перевозчик вроде спасовал перед их натиском. Брюзга, навалившись на меня, что-то бурчал по своему обыкновению, потом, не утерпев, спросил:

— А тебе, парень, неужто не страшно?

— Да нет, — говорю, — я и понятия-то не имею, каков он из себя, этот ваш страх.

— Погоди, — проворчал он, — дай срок, заимеешь! Небось разлива-то настоящего и не видал?

— Ну и что с того, что не видал. Другие видели — и ничего, живые остались.

Баркас наш меж тем никак не мог пробиться к берегу, нипочем не одолеть было течения, пена захлестывала лодку все сильнее, — не иначе, проглотить задумала. Болтало нас так часа два. Одного землекопа вконец закачало, всего, беднягу, наизнанку вывернуло. Забился он в угол и сидел там, закрыв глаза, — стыдился, видать, перед товарищами своей слабости. У меня в голове тоже стоял звон, во рту пересохло, а в желудке вроде твердый ком перекатывался.

— Ну как дела, капитан? — окликнул лодочника Жоан Инасио. — А то, покуда мы до места доберемся, Тежо уже сунет туда свою морду, и все пропало.

Мы промокли до нитки и совсем закоченели. Дали нам глотнуть водки — я как хватил, так мне почудилось, будто во мне ракета разорвалась. Я зашелся кашлем, и меня тоже вырвало. Брюзга злорадно расхохотался — дескать, так тебе и надо, вперед не храбрись. Мы уже почти подошли к берегу, но волны не давали лодке причалить. Перевозчик зацепился было шестом и стал подтягивать лодку, но шест тут же обломился.

Тогда Жоан Инасио схватил другой шест, уперся им в дно и без дальних слов бросился в воду с мотком толстой веревки на шее. Я тоже снял сапоги, связал их хорошенько и, приладив над головой, перевалился через борт. Я хотел подсобить Жоану Инасио, но меня сразу отбросило от него течением. Я стал пробиваться навстречу товарищу. Руку себе зашиб, и раза два чуть было не утянуло меня вглубь, но все же наконец нащупал я ногами дно и вытащил за собой Жоана Инасио.

— Ну, спасибо тебе, Белая Лошадь! — Вот и все, что он мне сказал.

Клянусь вам, сеньор, все это чистая правда, чтоб мне ослепнуть, ежели я что присочинил.

Мы зацепили веревку за дерево, землекопы, держась за нее, высадились на берег (кроме нас двоих, в лодке еще шестнадцать душ было), перетащили снаряжение, и баркас снова заплясал на волнах.

И тут вдруг такой страх меня забрал, понял я тогда, каков он из себя, — темно-бурый поначалу, а потом и вовсе черный…

— Ну, за работу, — скомандовал Жоан Инасио. — Чем скорей закончим, тем скорей получим денежки и уберемся отсюда.

— Во-во: в одной руке смерть, в другой — деньги, — пробурчал Брюзга.

— Начнем укреплять отсюда. Вы впятером будете таскать в корзинах землю, а вы двое разравнивать ее и утрамбовывать. Сидро вслед за вами будет орудовать лопатой, а мы с Брюзгой и остальными начнем укладывать фашины — надо проверить, способна ли старушка дамба выдержать такой напор воды.

— Да ее с минуты на минуту прорвать может, закричал старик землекоп. — А ежели только вода здесь проделает брешь, мы все окажемся в ловушке.

Помнится, я тогда толком и не расчухал, с чего это старик так растревожился.

Дождь лил не переставая. Ветер бушевал, как осатанелый, и похоже было, что вот-вот он подхватит нас и швырнет в реку. Землекопы без передышки подтаскивали корзинами землю, но едва мы вытряхивали ее, как налетали волны и превращали все в жидкую грязь. Я почти плавал в этой грязи и то и дело пробовал лопаткой, не уходит ли из-под моих ног твердая почва. Кругом бесновалась вода: снизу — волны, сверху — ливень. Но мы не сдавались. Мы копали, копали не помня себя. Мы отчаянно боролись с рекой, но она одолевала нас. Земля раскисала под лопатами, до зарезу нужен был камень, а где его возьмешь?.. На берегу камня хватает, да ведь пока его оттуда доставишь, вода прорвет плотину. Послышался звон колокольцев: это перегоняли в Шарнеку стада. Двое пастухов верхами подъехали к нам, и Жоан Инасио стал просить их помочь нашей беде: может, где поблизости найдется старое железо, доски, бочки — словом, любой старый хлам, чтоб хоть немного укрепить дамбу, не дать воде прорваться.

Старик землекоп, видать, приметил, что я вконец закоченел, поднес мне бутыль с водкой — отхлебнуть раз-другой для сугреву.

Все же нам кое-как удалось укрепить тот бок дамбы, что был повернут к Тежо, закрыли мы его фашинами из ивняка и на время отстояли дамбу.

В наших краях поют про землекопов: «Земля им раскрывается навстречу, она под их лопатами дрожит…» Что верно, то верно. Нипочем бы не поверил, что в человеке столько силы есть, чтоб такой ад вытерпеть. На войне у солдата хоть винтовка всегда под рукой, а то и пулемет, и там выбирать не приходится: либо ты убьешь, либо тебя убьют. И там уж человек всякий разум теряет — не сознает, что делает. Потому как либо ты убьешь, либо тебя убьют. Жизнь там на ниточке висит, и оборвать ее ничего не стоит.

К ночи Тежо немного угомонился. Подкрепились мы хлебом с треской, хлебнули еще водочки для бодрости — все были как стеклышко, потому, верно, что водка полностью в нашем закоченелом нутре растворилась. Засветили факелы, и работать вроде повеселее стало. Жители подошли нам помочь, приспособили мы их таскать землю, хотя, по правде сказать, одно название только было, что земля, а так — просто грязь, все кругом сплошь стало грязью, перемешанной с водой: и люди, и лопаты, и сама дамба.

Старику нашему сделалось худо, уложили мы его, пусть, мол, отдышится. Дело уж вроде к концу шло, как вдруг дождь хлынул сызнова, да какой — будто он все это время собирался с силами, чтобы теперь смыть нас всех отсюда. Факелы наши тут же залило.

— Держись, ребята! — закричал, подбадривая нас, Жоан Инасио. Он схватил мою лопатку и бросился к тому месту, где вот-вот могла хлынуть вода. Теперь мы работали в кромешной тьме, лопатами орудовали как попало, то и дело напрочь сносили то, что перед тем сами насыпали, но держались, держались. Стоило только нам выпустить из рук лопаты, и мы кинулись бы бежать прочь из этого ада. Вокруг нас буйствовала ночь, ветер завывал и лихо раскачивал волны. Храбрость наша вровень была с нашим страхом. Да и всякая храбрость, ежели рассудить, что она такое, как не превозможение страха?

Занялся рассвет, и мы увидали, что дамба, укрепленная фашинами, не поддалась. Промоина, что сделалась раньше, не расширилась и даже вроде залепилась изнутри. Потыркали мы ее лопатами — да, похоже, что закрылась. Для верности еще проложили это место землей.

И вот наконец сквозь тучи прорвалось солнце: красное, будто гранат взрезанный. И радуга повисла — видать, захотела украсить небо в нашу честь. Оно мигом очистилось, и стали видны холмы на северной окраине Лезирии.

— Вот это да, братцы! — развеселился Брюзга. — Эй, Белая Лошадь, дерни-ка нам что-нибудь веселенькое на своей гармошке!

Но я смотрел на Жоана Инасио. Он был у нас за главного, и я ждал, что он скажет. Мы с ним работали на пару на самом верху дамбы. «Давай, давай», — приговаривал он, ловко действуя лопатой.

Крестьяне натащили хворосту и развели огромный костер, чтоб нам было где обсушиться. Старик первый повалился у костра — вконец разнедужился, бедняга. Зубы у него клацали от озноба, у рта залегли глубокие морщины, выпирали обтянутые кожей скулы, и все лицо заросло седой щетиной.

— И что это за работа такая проклятущая! — проворчал я так, чтоб он меня услыхал. Но он ответил мне как и раньше:

— Человек никакой работы чураться не должен.