Как-то пришел к ним в цех управляющий трестом, которому завод подчинялся. Ходил-ходил, присматривался, как керамзит поступает из бункера, равномерно ли его битум пропитывает. Подошел к Елене:

— Ну как, оператор, дела?

Так спросил, больше для порядка. И ответ ему вроде ни к чему, раз все идет по схеме. Так бы и ушел. А Елену словно черт щекотнул.

— Да дела-то ничего, знаете ли, — сказала она управляющему уже в спину.

Он обернулся, не ожидал, видимо, что она в разговор вступит.

— Мы вот на трубу сколько пеленок надеваем? — Смотрела она прямо, не отводя глаз. — И битумную, и керамзитовую, и пленочную, а сверху еще в бумажное одеяло кутаем. Вроде красиво и крепко упеленываем. Но глядите, какая труба идет под эту одежку? Ржавелая, грязная иногда. Если бы у нее, у трубы-то, были рученьки, так она бы их выпростала из пеленок, и пошла бы почесуха, хоть к бабке за помощью беги. Ее бы маленько поскоблить, трубу-то…

— Интересно, интересно. — Живо заблестели глаза управляющего. — А как бы вы ее поскоблили?

— Так ведь думать надо, везде про научно-технический прогресс, а мне кажется, проще простого можно: полы в деревне раньше теркой железной скоблили да песком, потом и половики клали, а тут как-то не по-русски получается. — И засмеялась, застеснявшись собравшихся возле нее начальников.

— Правильно вы это подметили… э… простите, имени вашего не знаю.

— Да Елена Сафронова я.

— Знаете, Лена, правильное ваше замечание. Скоро пустим скребок для очистки труб перед изоляцией. Верно, не годится одежду — на грязную трубу. Вот женщины, — улыбнулся управляющий, — они и трубу с ребенком сравнить могут. — Обратился к начальнику цеха: — На контроль труб после выхода из-под скребка надо обязательно поставить женщину. — Он вежливо простился с Еленой и, что-то говоря начальнику цеха, отошел.

Только слесарь Григорий Иванович стоял и стоял возле ее операторского кресла, словно ему делать больше нечего.

Не раз Елена замечала, что к ее пульту он подходит чаще, чем к остальным. То спросит, не западают ли клавиши, то ему покажется, что пленка не так плотно обхватывает слой изоляции. И после смены так и норовит вместе с ней выйти из цеха. Она сперва внимания на это не обращала, только сдаст смену напарнице, как в голове заботы вихрем взметнутся — быстрей в свой вагончик, к мужичкам своим, небось Сергунька обсопливелся на морозе, мамку выглядывая. Уж скорей бы в детский сад устроить. До обеда сидит запертый в вагончике, приходят старшие — вот и жизнь пошла развеселая, не удержишь, скорей на улицу. Правда, чаще у нее вторая смена, вечерняя, так это еще хуже — старших совсем не видит. Одна надежда на Толю.

Елена шла на почту. За ней вприпрыжку Сергунька. Ночь еще не натешилась — город утопал в густых потемках. Они с Сергунькой проводили Толю и Андрюху в школу, Елена поговорила с учителями, все хвалили Толю и за непоседливость ругали Андрюху. Сергунька слушал-слушал, как жалуются на Андрюху, насупился и вдруг заревел.

— Ты чего? — дернула его за руку Елена.

— Он хо-ро-ший! — сквозь рев разобрала она. — Он мой братик!

Учительница бросилась утешать Сергуню, тронутая такой преданностью младшего.

— Вы его почаще к доске вызывайте, — попросила учительницу Елена, — он у нас в отца — любит, чтоб ему внимание уделяли.

А потом они с Сергунькой пошли на почту к окошечку «до востребования», потому что почтальонка к ним ходить отказалась — далеко. Много таких безадресных, ей и дня не хватит, чтобы всех обежать. За газетами ребята бегали сами.

Девять утра, а машины шли с зажженными фарами. В конторах целый день сидели со светом. Погасни он — считай, вся жизнь встанет. Зимний день на Севере проходит при включенном электричестве.

Неясно проступали сквозь темень силуэты многоэтажных домов. «Давно, должно быть, надо было приехать, чтобы получить квартиры в таких домах», — наспех подумалось Елене, потому что внимание ее переключилось на бегущего впереди нее мужчину.

— Гелечка! — кричал мужчина, догоняя какую-то женщину. — Гелечка!

Женщина остановилась как раз под фонарем возле дома, в котором во весь первый этаж светились окна, — должно быть, контора.

Тут Елена в подбежавшем мужчине узнала Василия. Он что-то оживленно и весело говорил женщине под фонарем. Поискал что-то в кармане полушубка и подал женщине, она повертела и сунула в сумочку, закинула руку на шею Василию и поцеловала.

«Хорошо, что Сергунька не видит», — мелькнула мысль, и Елена резко повернула обратно.

— А мы куда? — поднимая к ней голову, спросил сын.

— Не пойдем мы на почту, сынок. Передумала я.

— У-у-у, — разочарованно засопел сын.

— Нет-нет, — спешила она уйти назад, — завтра, сынок.

Вот ведь как — сам бежал. Конечно, женщина видная, — в шубе, в собольей шапке. Готовая к употреблению, не надо тратить силы, чтобы было в чем в люди вывести, и силосом не пахнет. Даже издали видно, что крашеная. Чего его на нержавеек этих тянет? А она-то, Елена? Пальто старое, на голове вытертая пуховая шаль, и сапожонки так себе. Разве за такой побежишь? Только из-за чего она такая нищенка, из-за кого? Над каждой копейкой трясется — сперва ребятам, сама как-нибудь, а вдруг завтра со мной что случится, заболею, на что ребята жить станут? Без копеечки остаться — забот не избыть. Никакой надежды на завтра, если своей зарплаты не растянуть до аванса — никто ей не добавляет к ее зарплате, надо впрок продукты запасать, все впрок запасать надо, даже стиральный порошок, потому что каждый день у нее стирка.

Как бежал… Она тоже вон как его с работы ждала в первые годы и на работу его провожала, а потом стояла и смотрела, как он идет. С работы Василий идет, только ворота сбрякали — Елена навстречу с веником, чтобы снег обмахнул, летом таз с водой несет, чтоб ножки освежил. Василий как четвертый ребенок был. Волосы вдруг начали падать у него, — запаниковал — дед-то был лысый! Елена принялась втирать мази из трав, мыть простоквашей. Обернет ему голову полотенцем, а он разнежится, вот-вот соску попросит. Так и приучила его мыть голову своими рученьками. Нравилось ему. И рубахи его всегда рученьками стирала, не то что все бабы — кто в прачечную, кто в стиральную машину. А она — отдельно от всего белья, все лишнее дело затеет. Вон ручищи-то, даже никакие покупные варежки не налазят, так и вяжет их сама — до того расторканы работой, как клешни, как лопаты, и пальцы что утиные носы. Как-то простой образовался во время работы, девчата побежали в парикмахерскую через дорогу. Как раз перед праздником — кто укладку, кто маникюр сделать. И Елена пошла. В парикмахерской как поглядела на свои паклищи, увидела махонькие руки молодой маникюрши, ее тут же из парикмахерской сдуло. Так и не сделала маникюра. Девчата сколько раз уговаривали обстричься. Она ни в какую. Шесть месяцев с кудрями, а потом куда девать лохматушки? Из девок принесла косу, пусть она остается при ней. Девчонки все пообстриглись в восьмом классе к выпускному вечеру, а она не решилась. Считай, одна коса на всю деревню осталась. Василий из армии пришел и говорит в клубе: «Что это вы, девчонки, все комолые, бескосые?» — «Как это все? А вон Ленка с косой, да еще с какой!» Пошел поглядеть на косу, а потом ходил как привязанный, заморочил ей голову, соплячке, а теперь вон как за шубой бежит. Поди, и парик на этой Гелечке, а под париком пучок редкий, как у старухи на одном месте.

И тут Елену будто кто по лбу стукнул, даже остановилась: а ведь во всю-то жизнь она и за мужика, и за бабу была! Огород копать — она с Василием про все обговорит, обо всем перетолкует: куда мелочь, куда картошку, куда водопровод пробросить. Время придет огород копать — одна пластается, да еще Толька с Андрюхой тут же возле нее копошатся. Картошку копать — опять она к Василию с разговорами: сколько ведер в ямку спустят, сколько в подпол. А копать — опять она с ребятишками. Все-то у него срочная работа, все-то у него отчеты. А не велик начальник — снабженец, даже курсов не кончал по этому делу. Она хоть на штукатура-маляра в учкомбинате училась да в школу передового опыта ходила, а он-то куда скакал? Был в колхозе без году неделя, да и то при складе. Говорить, правда, здорово научился. Как собрание — первым записывался выступать. В Омске экспедитором устроился. Потом снабженцем стал. Только и слышала: «Надо разбиться, а достать начальнику машину в Горьком». «Чего ее доставать? — удивлялась Елена. — Дадут, поди, раз надо». — «Много понимаешь! — усмехался он. — Дадут в четвертом квартале по разнарядке, а ему надо в первом. Вот поеду в Тюмень, одному мужику отвезу наряд на кабель, а он обещал муксунов достать. Я этих муксунов одному мужику в Горьком, а он мне за рыбку — с конвейера машинку горяченькую в начале первого квартала». — «Неразбериха у вас там в снабжении». — «Чего бы ты понимала! — отмахивался Василий. — Хочешь жить, умей вертеться. Без нужняка в наше время не проживешь, у меня этот нужняк, считай, по всей стране есть».