— Ты думаешь, что любишь моего брата больше, чем я? Я тебя умоляю. Тридцать два года и пять лет. Ты слишком много о себе возомнила.

— Я такого не говорила. — Прощай спокойствие. — И я не люблю его сильней, или лучше — это не соревнование.

— Тебе не обмануть меня, ты решительно настроена на победу.

Я уставилась на нее, злость переполняла меня.

— Я считаю тебя эгоисткой. Ты готова поставить его жизнь и будущее под удар ради своего чувства безопасности. Если что-то пойдет не так, его могут отправить обратно в тюрьму на десять лет, и все из-за того, что ты слишком эгоистична или труслива, чтобы дать показания или поговорить с полицией, чтобы ему запретили приближаться к тебе.

— Ты…

Я налетела прямо на нее.

— Я тоже эгоистка. Я хочу, чтобы он был в моей жизни. Хочу, чтобы он был в безопасности, свободен, и не только ради него, но и ради себя. Возможно, я такая же эгоистка, как и ты.

Эрик встал, прервав едкую тираду Кристины, которую та собиралась обрушить на меня.

— Хватит. Крис — выметайся. Энни, готовься ко сну. — Он закрыл жалюзи. — Вам двоим, есть, что сказать друг другу, запишите это, и завтра мы разберемся.

Крис начала:

— Она…— но Эрик оборвал ее, почти переходя на крик.

— Заткнись и иди спать.

И чудо из чудес, она послушала его. Она поднялась, кинув пульт на подушку рядом со мной, и вышла из комнаты, не пробормотав даже слова, пес побежал за ней вслед. Ее молчание шокировало меня сильней, чем могла бы шокировать ее брань. Пока я переодевалась в пижаму, а Эрик раскладывал диван, я задумалась, не разбудит ли Кристина свою маму, чтобы рассказать ей, какую истеричную стерву привел в дом ее сын.

— Забудь об этом, — приказал Эрик, прочитав беспокойство на моем лице.

— О, кончено, без проблем.

Он выключил телевизор, постелил простынь на матрас, затем пару одеял, и положил подушки, которые подготовила его мама у стены.

— Ложись, — сказал он. Приказ мог бы быть грубым, если бы его голос не был абсолютно поверженным.

Мне хотелось умыться и почистить зубы, но адреналин отступал, и меня не привлекала мысль столкнуться с Крис и устроить драку в отдельно стоящей от дома ванной комнате.

Я забралась под одеяло, и, вздохнув, уставилась в запятнанный ржавыми разводами потолок. Эмоции бушевали во мне, и мне казалось, словно я лежу на надувном матрасе, окруженная волнами.

Было даже забавно. Если бы главное событие этого вечера, каким-то образом произошло до того, как я начала работать в Казинсе, я была бы более подавлена, чем сейчас. Вероятно, я бы плакала. Плакала, и отчаянно пыталась понять, как найти подход к Кристине, чтобы она не злилась на меня.

Но больше нет. После еженедельного восьми часового плавания в бассейне олимпийских размеров из человеческих конфликтов известный под названием тюрьма, я научилась жить в этих не благоприятных условиях, так же, теперь, я могу, заставить себя относится ко всему с холодной головой. Просто чувства, напомнила я себе, все равно, если бы меня напугала драка в общей комнате отдыха.

— Прости, — пробормотала я, по-прежнему глядя в потолок. — Не за мои слова, а за то, что доставила тебе такую головную боль. Я могу подписаться под каждым сказанным словом.

— Я знаю. И нет, надобности извиняться. У меня всегда головная боль, когда я дома. Это не ново.

— Скажи мне, что она добра к тебе, когда вы только вдвоем.

Он разделся до трусов и выключил лампу, единственный свет исходил от рождественских огоньков обрамлявших окно. Он не ответил, пока не лег рядом со мной.

— Она оберегала меня, все мое детство, — сказал он. — Она была напористой, но защищала меня. От других детей, и, даже, от отца. Она не подпускала ко мне плохих девушек, когда я ходил в школу. Звучит так, словно она контролировала меня, знаю, но оглядываясь назад, она всегда знала, как лучше для меня. Поэтому теперь мне тяжело отказать ей в ее потребностях.

— Что ты имеешь в виду, говоря, плохие девушки?

— Те, что доставляют проблемы. Которые жаждут спасения. Или внимания. У которых вечная драма, которую они сами себе придумывают.

— Что за драма?

— Одним летом, девчонка бегала за мной, очень настойчиво, когда, кажется, мне было шестнадцать, — сказал Эрик. — Я знал, что она настоящая потаскушка, но она была красивой, а я был очень озабоченным, а она так хотела меня…, мне казалось, я был просто гигантом. Тогда моя сестра сказала мне: «Только попробуй». И она просто силой, отвадила эту девчонку. Я был чертовки зол.

— Естественно.

— А потом месяцев через восемь она родила малыша. Вероятно, я бы поверил ей, что он мой, если бы попался на ее крючок. Стал бы отцом не своего ребенка в шестнадцать, привязал бы себя к ненормальной девке настолько, сколько бы смог выдержать. — Он замолчал. — Это подло. Понимаешь к чему я виду. Моя сестра сразу ее раскусила. Она спасла меня от падения с обрыва.

— Боже. Люди действительно делают такие гадости друг другу? Как эта девушка?

— В этом месте да. А моя сестра чувствует все это дерьмо за милю.

— Вот что она думает обо мне? Что я хочу загнать тебя в ловушку?

— Черт, если бы я знал, — сказал он вздохнув. — Возможно, ей просто больно от того, что меня не было так долго, а теперь, когда я, наконец, свободен я добровольно держусь в стороне. Возможно, она думает это из-за тебя — она всегда ищет кого-то крайнего. Всегда ищет врага, с которым можно повоевать. Но она успокоится и поймет, что это мой выбор.

— Надеюсь.

— Довольно об этом. Ты хочешь, наконец, получить свой рождественский подарок?

Я моргнула в темноте.

— Ты привез его с собой?

— Да. Ты хочешь его?

— Конечно. Я уже забыла о нем.

Пружины заскрипели и застонали, когда он поднялся. Он не включил лампу, но подключил рождественский подсвечник, погрузив комнату в нежную ауру от их свечения. Я села, прижимая к себе одеяло. Он склонился над своей сумкой и вернулся назад с мягким свертком, неумело упакованным в рождественскую бумагу, как и обещал.

Я сжала его, внутри определенно была ткань.

— Что это.

— Открой. Конечно, он не такой хороший, как тот, что ты подарила мне, — добавил он, его голос, наконец, потеплел.

Я подковырнула скотч и раскрыла бумагу. Шарф — не теплый зимний, который я одалживала ему, а аксессуар. Он был связан из тонкой пряжи, цвет переходил от зеленого к голубому, с вшитой серебряной нитью.

— Красиво, — сказала я, наблюдая, как маленькие крапинки мерцают в тусклом свете.

— Жена одного из моих коллег вяжет их. Она пришла в диспетчерскую с кучей шарфов, и, увидев этот, я сразу подумал о тебе.

В своей памяти я прочитала. «Ты так прекрасно выглядишь в зеленом. Даже не смотря на то, что у тебя голубые глаза, они становятся как океаны, когда ты надеваешь зеленое. А я ни разу не был у океана».

— Мне нравится, — сказала я ему, сжимая шарф обеими руками, и, наклоняясь, чтобы поцеловать его. — Спасибо.

— С Рождеством.

— С Рождеством. — Я любовалась своим подарком, пока Эрик не пересек комнату и выдернул вилку из розетки, накрыв нас тенью.

Он перевернул меня и обнял, его жест получился тяжелым, необходимым и грустным. Его жесткая рука отчаянно прижимала меня к себе. Мне хотелось стать нежной, восприимчивой, пористой, как губка, чтобы впитать в себя все его переживания, облегчить его ношу.

«Словно ты сможешь спасти его». — Представила я, как Кристина насмехается надо мной.

«Нет», — подумала я. Не спасу. Просто поддержу. Дам ему обещание своим телом, что я никуда не денусь. Обещание, к которому не мог прийти мой мозг на прошлой неделе, слишком страшась этой поездки, и ее потенциальных последствий.

Последствия, которые казались такими далекими, сейчас, когда грудь Эрика согревала мою спину, а ровное дыхание обдавало мои волосы.

Я надеялась эти последствия, надуманные страхом и предчувствием, никогда не произойдут.

Но моему желанию не суждено сбыться.