Под ругань и препирательство всё вскоре было поделено; при этом был задействован «принцип близости к вождю» — приближённые получили не «поровну», а «по заслугам».

Рассматривая обновки, опять повалились, не раздеваясь, на койки и кое-как сколоченные топчаны; перемежая речь унылой однообразной матерщиной, показывающей кроме всего прочего и крайне скудный словарный запас; стали делиться последними впечатлениями:

— Бля, никоновские тут как эти, как оккупанты! Нах, по домам, по двое-трое, а мы, в своей деревне — как быдляк, в казарме все скопом! Вить, чо за нах?

— В натуре, Харон! Ты б поговорил, а? Чо такое? И этот, Йурыст этот, не работал на земляных — мне пох, чо его жена, типа, «на кухне» — моя мамка тоже могла б кашу варить, а её как всех, нах!.. Чем он там особым занят?..

Витька насупился. То, что с ними, с «местными», никоновские вели себя как захватчики с населением покорённой территории, может быть лишь чуть лучше, ни для кого секретом не было — наглядно. То, что Борис Андреич был на стороне пришлых тоже не было секретом, и никому не нравилось. Но все сопели в две дырки, терпели, отдавая должное значительно лучшей вооружённости никоновского «особого отряда»; их бóльшему боевому опыту и сплочённости. Ему вот только, Витьке, предъявляли — а он чо?? Сам в том же, по сути, положении. Хорошо ещё Борис не пристрелил тогда, в амбаре, когда обнаружил пропажу продуктов — несомненно вывезенных по беспределу уголовником Аркашей. Оставалось терпеть, надеяться на случай; и душить «разговорчики» в зародыше. Что он и сделал в очередной раз:

— Чо разбазарились, бля?? Значит так надо! Мы тут… все вместе, нах! Сплочение! Чтоб не расхолаживались. А чо никоновские, чо никоновские? У них видал какие потери?? Ихние же все дела в первую очередь, как в бой пойдём, и будут делать! А мы — на подхвате! И вообще — вот, жрачку из Никоновки привезли — ты чо, недоволен, что ли? Хочешь к своим, домой, на мёрзлую картошку и топинамбур? Это можно!.. Так что смотри у меня, развозникался! Иди вон, окна поверь — чувствую, дует где-то… Чо-чо — заткни где дует! Откуда я знаю чем? — придумай!

Получив такой отлуп, бойцы переключились на новые темы:

— Бля, покурить бы…

— Угу. Заебало сушёную траву смолить. Хоть сушёное коровье говно кури…

— А чо — тема! Надо пробовать, хы!

— Где ево взять только…

— Бля, у меня, наверно, варикоз яичек… От холода.

— Гы-гы! Гы!! Это чо — всмятку, што ле? Хы-хы-хы!

— Мудак, я читал — бывает такое… бля, отходят… ууууй, отморозил!..

— Хы-хы! Гы-гы-гы! Варикоз у него! Яичек! Гы!

Грубо, да, грубо. Бывшие «продвинутые, современные столичные юноши» «развлекались беседой» вполне в духе своих сверстников — грубых, неотёсанных средневековых наёмников. В мире мало что меняется, если не считать чисто технические новинки, и «сумма знаний» тут совсем не определяюща. Быт диктует и темы бесед. Как там учили коммунисты ещё? — «Бытие определяет сознание»! Бытие в холоде, в полу-голоде и при оружии; да без зомбоящика-телевизора, не говоря уже о соцсетях, определяло и «уровень общения»:

— Это ж хорошо! — стоять не будет, — меньше проблем! Хы-гы!

Валявшемуся же рядом на койке ближайшему корефану Мишке Лещинскому Витька между тем шепнул:

— Будто меня это не заебало! Но… потерпим! Пока. А потом…

Витька таинственно и многозначительно закатил глаза, показывая, что у него есть некие, невозможные сейчас к разглашению, планы. На самом деле план у него был один: отогреться сейчас; распределить дежурства, наладить дисциплину — по сути дела сводившуюся к всемерному ущемлению нескольких «молодых», а проще говоря, отрядных «чморей», — и закатиться к Кристинке, отпраздновать там возвращение из холода «в цивилизацию». На эту тему у него было заготовлено немного продуктов, умыкнутых из общего пайка при распределении прибывшей провизии. Жаль не было «таблеточек», которые раньше поставлял Аркаша, — по ним Витька скучал. Бля, с ними мир был не таким серым; да и с самогонкой в последнее время было совсем никак, — но Кристинка, сучка, наверняка что-нибудь заготовила, — даром, что ли, её отмазал от земляных работ!

Правда, в последнее время Селёдка и Швец скупо жаловались на то, что у них «закапало», — а с Кристинкой обои, ясное дело, «имели отношения», а вернее, как говорится, «сношения»; и грешили на неё — но вполне могли и просто застудить простаты — и очень просто! Впрочем, Кристинка, сука, ясное дело что не была непорочной девой, и могла и подцепить чо-нибудь от никоновских, которые в деревне посменно отдыхали, и, соответственно, «расслаблялись», — на этот счёт Витька тоже не заблуждался. Да, это был вопрос… с презервативами в деревне давно было уже «никак». Это был вопрос, и решать его нужно было в ближайшее время! К интересно, через слюну трипак передаётся??.

Его размышления шёпотом нарушил Лещинский, и мысли его имели какое-то странное направление; вернее, Витькино «- А потом…» он понял своеобразно, в духе царящего теперь в деревне озверения:

— Реально, Харон… хули они тут? Ну, понятно, пригорок возьмём!.. возьмём ведь! — вон, Хотон вчера говорил, что два БэТээРа с соседнего района подойдут на днях! — а дальше чо? На Пригорке, конечно, всего дохера — но нафиг делиться? И выёбываются они реально не по делу, кресты, нах! Никоновские колхозники, бля! Вот и я думаю — грохнем этих, никоновских! — сколько их там останется. И всё — под себя! А?..

Такой поворот темы для Витьки был неожиданным; он с уважением посмотрел на друга — ничо у Мишки башка варит, стратегически!

Может и правда… Сам того не зная, такие мысли заронил в головы Витькиных отморозков тот же Мундель — в последнее время он что-то стал делать упор на «местную исключительность»; в его цветастых, вычурных речах, изобилующих проклятиями в адрес «общинских», почти полностью исчезли упоминания о «кровавом мувском режиме» и «подонках генерала Родионова, душащих свободолюбивые Регионы»; а, напротив, часто стали встречаться высказывания, что, мол, «только обособившись от кровавой мерзкой карусели окружающего мира можно строить ячейку нового справедливого и изобильного мира, как это было в незаслуженно забытом Древнем Риме!»

Мундель расписывал, увлёкшись, как это было раньше хорошо и справедливо: когда были «граждане» и «илоты», то есть граждане неполноценные, ну и — рабы. Как это было всё честно и хорошо: граждане избирают Власть, которая следит за порядком; и охраняет Власть и Порядок; а илоты и рабы — работают! Под охраной граждан. Всё честно, хорошо, и освящено практикой тысячелетий! Главное — вся власть сосредоточена в «полисах» — тогдашних полу-городах, полу-поселениях; и Верховная Власть лишь собирала некоторый налог, строила эти… как их? — акведуки! Охраняла от внешнего врага, — и не лезла в местные разборки. И это было правильно и хорошо.

Откуда он брал эти расклады было непонятно; наверное из своего прошлого журналистского образования, которое представляло собой, по сути, некое лоскутное одеяло из обрывков всевозможных, часто противоречащих друг другу, сведений, почерпнутых из самых разных, чаще всего крайне недостоверных, источников.

Впрочем, Мундель делал упор на «обособление от всего остального мира» с центром в Никоновке; но для Мишки Лещинского зёрна пали на благодатную почву, и он вполне творчески переосмыслил подачу:

— А чо?.. Витёк, вспомни, как классно было осенью: сходили «на дорогу», стопанули там коммерсов — и всё к себе! И никаких, нах, налогов, окопов, земляных работ; никаких никоновских хмырей; — чо хотели то и делали! Классно же было, не?

Витька уже привычно сделал вид, что «кое о чём он сейчас не может говорить, но имеет ввиду» и понимающе хмыкнул:

— А. Ну. Хм. Угу.

Подбодренный таким образом ГГГ продолжил:

— Всё себе заберём, а? И там, наверху, обоснуемся, а? Там же охуеть какая удобная позиция! И будем, бля, как цари!

— А Борисыч? — не выдержал Витька и затравленно оглянулся по сторонам. Страх перед Артистом был так велик, что ему казалось, что тот мог уловить даже его мысли, такие «нелояльные» в этот момент.