— Хокинс, бастард! Почему посуда не мыта на столе?? Чем ты тут занимался? На земляные работы захотел??

— Мне нельзя «на земляные!» — окрысился мальчишка, — У меня рука сломана! Вы же знаете!.. — и продемонстрировал предплечье, замотанное грязной тряпкой, — По-вашему же поручению, на вылазке, пострадал!..

— Так не сделал же ничего! Значит сам и виноват! Пошёл вон за водой!

Хокинс угрюмо вышел за дверь, загремел там металлом ведра.

— Хотон, сходи с ним. Принесите воды вместе, этот бастард опять ведро утопить может, не напасёшься на вас…

Хотон встал, и, чуть поклонившись, достойно так, по-военному, вышел. Попрыгайло поставил на стол кастрюлю, развернул с неё одеяло, поднял крышку — из кастрюли повалил пар, запахло чем-то довольно противным, но съестным.

— Что это там Людка наготовила? Вроде нормальных продуктов ей завезли, а пахнет как из компостной кучи!

— Рагу, говорит.

— Рагу… Сейчас попробуем, что это за «рагу». Если эта сука так выкипевший борщ называет, то завтра вместо «рагу» будет землю долбить! А хлеб ты принёс? Там должен был быть хлеб. В сенях.

— Хлеб замёрз. Как кирпичи.

— Не влияет. Тащи сюда, распилим как-нибудь. Нет, ты наливай давай; Сергей Петрович — метнись в сени, принеси. Да пошинкуй его чем-нибудь; хоть топором, что ли! Не хлеб в Никоновке пекут, а пластилин какой-то, лучше бы муки больше передали!

Мундель вышел. Сидевший в углу на полу Хокинс чуть шевельнулся настороженно: пару буханок он уже для себя перепрятал; из расчёта выменять на что-нибудь у соседей или у Кристинки, которая в последнее время не жаловала младшего братца, переведя общение с ним исключительно в товарную плоскость. Интересно, заметят или нет? Можно будет, в принципе, отмазаться: сказать что просто понадёжней спрятал. Ведь всё там же, в сенях.

Выглядел сейчас Альбертик-Хокинс модняво: в очках и в блескучих кроссовках «с писком» — копался на днях в вещах, привезённых ещё с Мувска, и вот — нашёл. Кислотной расцветки солнцезащитные очки с сеточкой вместо стёкол и высокие цветные кроссовки на платформе, с огоньками по бокам, блымающими когда идёшь. Дорогие были! Раньше. И теперь сгодились — из-за толстой платформы не так мёрзли ступни. Правда, заёбывали писк и эти огоньки…

Продолжая раскладывать парящее «рагу» по тарелкам, Попрыгайло вполголоса быстро и сжато изложил, как прочитал по писанному:

— Хотон четыре банки консервов из привезённых до распределения пайков сныкал. Я точно знаю, и где спрятал знаю — могу показать. Мудель головой подвинулся, — этот раз рассказывал бойцам, что Пригорок — сакральное место, один из энергетических полюсов Земли, наравне с Шамбалой, египетскими пирамидами и Алтаем. Оттого за него «проклятый чернокнижник лже-поп Андрей» и держится, — энергией, мол, оттуда подпитывается. Оттого, говорит, надо Пригорок скорей взять. И там всех убить…

Борис Андреевич хохотнул, согласно кивая; принял тарелку:

— Это наш, домашний, полезный сумасшедший. Чем больше чуши насчёт Пригорка наплетёт — тем лучше. Что-нибудь в мозгах у шпаны да завязнет; а основное — что Пригорок надо взять! И никого там не щадить. Они ж там все Дети Тьмы — как их можно в живых оставлять?? Потом ещё надо будет, перед штурмом, кольев деревянных заготовить — в сердце покойникам позагонять, чтоб не воскресли! — ты ему эту идею подкинь-ка тоже! Может получиться весело. Ещё что?

— Где?

— Ну, в мире. Что там — с эпидемией-то? И вообще — она была ли? У нас как-то обошлось, и в Никоновке вроде как-то немного было, только что кто в Оршанск ездили, и то не все…

— Трудно сказать. — юрист пожал плечами, — Много, мало… Были же. В Никоновке всех спалили; может тем и спаслись. А в эвако-лагерях и в армии, говорят, до 90 процентов выкосило. Ну, опять же — кто говорит… Так, слухи. Я слухами не интересуюсь; меня больше что там с социальной структурой общества происходит интересует.

— Ишь ты! — «с социальной структурой!» Социолог… Ну и что там, со структурой-то?

— Дробление идёт. Приёмник слушал — какое-то «Мувское национальное единство» образовалось, под руководством некоего Орлова, из Администрации — программа его мутная, как и он сам, но говорит складно. Объявил себя Комендантом Мувска, «взамен дискредитировавшей себя и устранившейся от наведения порядка в городе и стране Администрации». Подгребает под себя мелкоту всякую…

— То от нас далеко!

— Ну не скажите. В Мувске всё же сила. Там сейчас троевластие: бывшая Новая Администрация, которая, реально, ничего кроме как в Зелёных Зонах, не контролирует; Чёрные квадраты; — и вот он, Орлов, «Верховный Комендант» — почти Колчак, что был «Верховным Правителем»…

— Бардаааак… — Борис Андреевич, взяв ложку, сплюнул недососанный леденец в угол на пол, — и сидевший поодаль Хокинс тут же брякнулся на четвереньки; шустро подполз, нашёл обсосок, сунул себе в рот.

— Как обычно у нас. Всё по кругу. — продолжал юрист, — И всё же в Мувске порядка больше, — в Регионах, судя по всему, вообще полный распад, Дикое Поле. И у нас тут тоже… знаю вот — Демидовка в нашем районе чуть ли не независимость решила объявлять — пока Гришкин «наместник», Шкурников, «Шкуро», не нагрянул туда с Никоновки, да не зарезал местного-то «самостийца». Но и сам тоже… ходят слухи — Григорий ему не доверяет, опасается подляны. Орал на днях по радио, я слышал. Если так подумать… если Гришка при штурме Пригорка много людей потеряет, то вполне может и того — в районе власть смениться! Это тоже надо учитывать!

— Ишь ты!.. — озаботился Артист, — кто у него сейчас там в «наместниках»? Дружок этот его, Шкурников Лёнька?.. Помню, помню, вместе тогда они Мэгги шпилили, чтоб её черти на том свете кочергой до гландов отымели, паскуду!.. Что друг — это, конечно, ни о чём… может, может! Но… Не должно бы быть много потерь! — с двумя-то БМП, что обещают… Задавим! Главное, этот раз проследить, чтоб такой же ерунды не случилось!

— Нет. Пригорок обложен плотно, никто не вырвется. Хотон говорил.

— Хотон… тоже ещё тот балабол. Наподобии тебя, только в другой сфере. Ладно, давай кушать. Скоро там этот пропагандон с хлебом придёт? Юнга — поторопи его!

Толстый, успешно, хотя и не без риска, украв доску от забора возле дома старухи и семейства Валерьевны, возвращался в казарму, предвкушая, что от него, наконец, сейчас отстанут, — доску он принёс, остаётся её сейчас там же, в коридоре, маленько порубить топором, — и в печку. Дима Голицын наверняка тоже чего-нибудь принёс. То есть топливо, а значит и тепло в казарме, будет. Может, отстанут. Можно будет дожрать что там останется «за основными» после ужина, и тихо упятиться в дальний от печки угол, где на полу у него была устроена постель из всякого тряпья. Раньше был пусть старый и продавленный, но всё же матрас, но его забрал себе Валька — «Вяленый», который в «элиту отряда» хоть и не входил, но ощущал себя более крутым чем он, Толстый — если можно было на этом, приплинтусовом уровне, проводить какие-то уровни крутости. Проще говоря забрал да и всё — на его дощатом топчане тоже был старый продавленный матрас, так что два старых и продавленных это почти как один новый и непродавленный. А он, Толстый — и так толстый, хы, перебьётся. И вообще спать на жёстком полезно для позвоночника, правда, Толстый?

Толстый тогда только медленно, как рыба, сморгнул; и ничего не сказал по своему обыкновению. Ружья ему не давали. Появлялась временами мысль встать ночью, взять чей-нибудь карабин, да и пострелять обидчиков сколько успеет — но… Нет-нет, так нельзя! Так — это всё равно что самому сразу застрелиться, то есть никакой надежды на будущее — а оно обязательно должно быть, будущее! Что-нибудь да изменится. Пока можно и на тряпье, в углу. Он привык уже. Почти. Это уж лучше, чем лежать потом в мёрзлом штабеле, как эти, за казармой; ждать весны, пока земля оттает. Чтоб снег набивался в открытые глаза, залеплял раззявленный рот и глазницы — брр!.. Нет уж. Он потерпит…