– Что?!.. – ошеломленно переспросил Катон. Его поразило не только это признание. Как неукротимый поборник римских ценностей, он увидел в словах легата в первую очередь нарушение закона о римском гражданстве, за что полагалось серьезное наказание.

– Успокойся, квестор, – усмехнулся Фонтей, который догадался о том, что творилось в голове у Катона, который славился в Сенате своей фанатичной преданностью старинным традициям. – Я не нарушал законов. Дело в том, что в жилах моего сына, Тиберия Младшего, течет кровь римских аристократов, но, к сожалению… не моя.

– О-о!.. – Катон догадался, куда клонит легат. – Можешь не продолжать, если не хочешь…

– Нет, я должен высказаться! – рука Фонтея судорожно перебирала поводья.– Я долго не мог иметь детей. Мне пришлось сменить жену, чтобы мои надежды о наследнике наконец-то осуществились. Но Домицилла тоже никак не могла забеременеть. И я осознал: дело не в женах. Дело во мне!

Катон молчал. Ему было безумно интересно, но он пытался казаться равнодушным.

– Бедная Домицилла очень любила меня и не хотела развода. И вот однажды, когда я был на очередной войне, она решила попробовать… м-мм… это… с другим мужчиной. Я был счастлив, что через столько времени моя жена, в конце концов, понесла…

Фонтей перевел дух. Он изо всех сил старался показать Порцию, что признание дается ему очень тяжело.

– Ты не думай, что она сама поведала мне об этом, – успокоил он квестора. – Если бы мне стало известно об измене жены, то своей властью – законной властью отца римского семейства – я придал бы ее смерти. Домицилла никому не говорила о своем проступке. Лишь на смертном одре она призналась моей тетке, Фонтее Аврелии, в том, что совершила. Видно, это очень тяготило ее…

Фонтей тяжело вздохнул.

– Тетка рассказала мне, что, оказывается, у Домициллы родились близнецы, – а я в то время был в очередном походе, – и она, чтобы не вызывать у меня подозрений неожиданной излишней плодовитостью, отправила одного из них на Сицилию, в семью своей дальней родственницы. Но по дороге на корабль напали пираты и всех пассажиров продали на невольничьих рынках. Наверное, именно так брат-близнец «моего» сына оказался у нумидийцев.

– Вот это да! – воскликнул ошеломленный Катон. – Какие повороты судьбы!

Некоторое время они ехали молча. Катон переваривал услышанное, а Фонтей удовлетворенно усмехался. Придуманная им история выглядела безупречно. Иметь чужого ребенка в семье было обычным делом для римской знати. Усыновление – такая же привычная форма вхождения в семью, как и бракосочетание. Пусть Катон считает его рогоносцем. Он переживет это. Но в молчании квестора Фонтей не сомневался: Порций всем известен своим твердым словом. А сейчас к проклятому Масиниссе каждый день прибывают земляки, и его армия растет на глазах. Скоро в этой бесчисленной массе приверженцев царевича никто и не заметит двойника Тиберия Младшего. Тем более, что из офицеров армии Сципиона его сына, кроме Катона, никто не видел. Война закончится, все разъедутся по своим странам, и тайна Фонтея будет навсегда похоронена в степях Нумидии.

– Ты знаешь, кто настоящий отец твоего ребенка? – спросил Катон, когда они почти подъехали к воротам своего лагеря.

– А вот этого я тебе не скажу, – засмеялся легат. – Можешь быть уверен: в его роду не один консул!

И, пришпорив коня, он поскакал к преторию, распугивая пеших солдат, попадавшихся на его пути.

Сципион в конце концов нашел тот единственный план, посредством которого ему удастся разбить превосходящие силы противника. План был дерзким, но в случае успеха полководец сбережет войско и покроет себя вечной славой. Ночь, выбранная им для его выполнения, была беззвездной, луна не светила, кромешная мгла опустилась на лагерь, делая людей невидимыми на расстоянии ста футов. Это было необычно для Африки, но боги, как всегда, благоволили Сципиону, очевидно, зная о его дерзкой задумке.

В эту ночь враг должен оставаться слепым и глухим. На счастье полководца, с моря подул сильный ветер, шум которого заглушит звуки, издаваемые его армией.

Центурионы, предупрежденные обо всех хитростях намеченной атаки, уже неоднократно напомнили подчиненным о необходимости соблюдать тишину.

– Хотите остаться живыми в этой битве? – в который раз спрашивал Тит Юний у своих триариев. – Тогда будьте не громче мыши! В этот раз победа зависит не от ваших боевых навыков, а от сноровки и умения двигаться бесшумно во время марша…

В назначенное время римская армия беззвучно выступила из лагеря и, пройдя через ворота, разделилась на две половины. Одна, под руководством Гая Лелия и Масиниссы, двинулась в сторону лагеря Сифакса. Другая направилась к лагерю Гасдрубала.

Легион Фонтея вышел последним – ему предстояло перекрыть главные ворота лагеря и достойно встретить врага.

Солдаты шли осторожно, стараясь тщательно выполнять приказы центурионов. Мечи и копья перемотали тряпками – легион вместо привычного бряцания оружия издавал необычное шуршание, заглушаемое завываниями морского ветра.

Вскоре из ночи показались разведчики. Они указали офицерам направление, в которых нужно двигаться. «Значит, до вражеского лагеря осталось не более одной мили», – понял центурион.

Юнию не нужно было указывать дорогу. Его неоднократные поездки в чужой лагерь под видом раба и сделали возможным это дерзкое предприятие.

Легион становился на достаточном расстоянии до вражеских ворот, чтобы быть незамеченным сторожевыми с башен в кромешной тьме.

Солдаты, выстроившись в шеренги, замерли в ожидании.

Время для атаки было выбрано не случайно. Римляне явились под стены лагеря карфагенян под самое утро, когда сон наиболее крепок и еще нет намека на проблески рассвета.

Другие легионы продолжали движение: и вот, наконец, лагерь Гасдрубала оказался окружен со всех сторон.

Армия замерла в напряженном ожидании.

Сердце Сципиона громко стучало, но не от страха, а от предвкушения схватки. Он тянул время, чтобы дать возможность всем занять места, но время было способно сыграть и против него: стража могла что-нибудь заметить и поднять тревогу. На его счастье, этого не произошло. То ли солдаты противника на главных башнях действительно несли службу как попало, – о чем предупреждал полководца Тит Юний, – то ли все планируемое было выполнено так безупречно, что у врага не осталось никакого шанса обнаружить их до начала атаки.

Пауза затягивалась: ожидание становилось невыносимым.

«Пора!» – подумал Сципион и махнул рукой, стоявшему рядом трубачу. Тот набрал воздуха в легкие как можно меньше и выдал самый негромкий звук в своей солдатской жизни.

В полнейшей тишине трубу услышали все легионеры. Сигнал к атаке был отдан.

Пока охрана на башнях пыталась сообразить, не показалась ли им, не спутали ли они звук трубы с завыванием ветра, тысячи стрел и дротиков, подожженных под прикрытием щитов, обрушились на соломенные крыши бараков карфагенян.

Огонь занялся мгновенно. Шквальный ветер способствовал тому, что вражеский лагерь моментально заполыхал красивым ярким факелом, отбрасывая на бока отступающей ночи завораживающие отблески пламени, разрывающего темноту на обожженные части.

Наконец-то взвыли вражеские трубы – в лагере пунийцев поднялась тревога. Но толку от этого было мало. Полуголые люди, выбегавшие из бараков, думали не о воинском долге, а о том, как спасти свою жизнь. Никто и не пытался надеть доспехи и схватить щиты, – нет, все метались по кривым лагерным улицам, сшибая друг друга, падая в огонь и попадая под копыта обезумевших от страха лошадей.

Тит Юний слышал истошные крики, громкое ржание, топот тысячи ног, треск горящей древесины, хорошо просушившейся за время сидения Гасдрубала в своем лагере.

«Сейчас откроют ворота», – подумал центурион, и оказался прав: створки разом распахнулись под давлением множества рук обезумевших, цепляющихся за жизнь людей.

– К бою!.. – крикнул Тит Юний, и горнист продублировал его приказ громким сигналом, приглушать который уже не было надобности.