Гасдрубал вскочил, сжал кулаки и начал покрываться красными пятнами:

– Не забывайся, Мисдес! – заорал он так, что испуганный стражник заглянул в шатер, но тут же отпрянул назад, боясь навлечь на себя гнев полководца. – Я твой командир, и я могу наказать тебя!

– Полно! – усмехнулся, поднимаясь на ноги, Мисдес. – Ты же знаешь, что не сможешь меня наказать. Мой род более древний, более богатый и могущественный, чем твой. Но даже не в этом дело! Я не хочу поддерживать тебя в твоих трусливых поступках. Я вообще не понимаю, что делаю здесь. Лучше отошли меня в Карфаген!

– Ну и ладно! Ты сам напросился! Убирайся домой под защиту своего отца, не то я за себя не отвечаю!

Но угрозы были напрасными. Оба прекрасно знали, что, сойдись они в безумном поединке, Гасдрубал будет наверняка убит более искусным в фехтовании Мисдесом. Однако потом Совет предаст последнего казни через распятие за покушение на жизнь полководца. Убить его чужими руками Гасдрубал тоже не мог – слишком влиятелен старый Гамилькон, да и Ганнибал с Магоном тоже потребуют от Совета наказания Гасдрубала.

«Замкнутый круг», – думал каждый из них, гневно глядя в лицо противнику.

На следующий день, когда Мисдес готовился покинуть лагерь, он с удивлением увидел двух римских офицеров в сопровождении рабов, под присмотром карфагенской стражи, направляющихся к шатру командующего.

«Гасдрубал решил перенести переговоры в свой лагерь», – догадался он.

Когда офицеры приблизились, и старший из них повернул свое гордое лицо в его сторону, волна внутреннего беспокойства окатила Мисдеса с ног до головы. Он узнал эти холодные глаза и волевой подбородок, и хотя правую сторону римлянина закрывали подвижные пластины шлема, Мисдес уже не сомневался: под ними глубокий шрам, оставленный его фалькатой в битве при Ибере.

Римлянин замедлил шаг, и тоже, по-видимому, попытался сообразить, где мог видеть этого карфагенянина. Их глаза встретились. Лицо римского посла побагровело – он вспомнил!.. Вспомнил тот поединок, стоивший ему уха и фамильного браслета.

– Так значит, тебя не убили кельтиберы? – зловеще вымолвил Тиберий Фонтей, вперив полный ненависти взгляд в лицо своего обидчика.

Тот неожиданно для него ответил по-латыни:

– Нет! – Собственно, Мисдес не понял смысла вопроса, поэтому с ухмылкой спросил: – А почему они должны были меня убить?

Легат остановился, продолжая враждебно смотреть на него. «Аристоника и здесь меня обманула, рассказывая о судьбе браслета, снятого ее бывшим мужем с убитого карфагенянина, – с негодованием подумал он. – Так кто же ты на самом деле, моя Аристоника?..»

– Более того, ты – мой спаситель! – с издевкой продолжал Мисдес.

– Что?! – Теперь настала очередь Тиберия не понимать слов своего обидчика.

– Ты лично отпустил меня, когда я попал в плен после Метавра. А ведь какая была возможность поквитаться! – продолжал ехидничать Мидес.

Он громко рассмеялся легату прямо в лицо. Ненависть Фонтея на мгновение сменилась удивлением. Он действительно узнал в этом сильном карфагенском офицере в роскошных дорогих доспехах того, забрызганного кровью, оборванного пленного, которого он выбрал, чтобы послать к Ганнибалу.

– М-мм!.. – заскрежетал зубами от ярости легат. Он боролся с непреодолимым желанием отомстить немедленно, и его рука непроизвольно схватилась за рукоятку меча. Но второй офицер, Порций Катон, удержал товарища от опрометчивого поступка.

– Остынь, Тиберий Фонтей! – жестко вымолвил он. – Мы здесь не за этим!

– Так значит – Тиберий Фонтей? – Мисдес попытался выдавить из себя улыбку. – Теперь я знаю имя своего врага. Полно, офицер! Мы всегда сможем выяснить наши отношения на поле боя. Случай еще представится, не сомневайся! А сейчас ты – наш гость, так что прошу извинить мою неучтивость. – И, развернувшись, он пошел прочь.

Пока длились переговоры, Тит Юний, переодетый рабом, слонялся по лагерю. Он не вызывал подозрений – карфагеняне были уверены, что римские рабы всей душей ненавидят своих заносчивых хозяев. Да и что может высмотреть бестолковый раб?

Лагерь Гасдрубала был чрезвычайно многолюден. Более тридцати тысяч воинов – да еще столько же рабов и прислуги – населяли его. Коричневая туника Юния не выделялась среди огромного количества разношерстных одежд многонационального войска, и он, сделав безразличное лицо, с отсутствующим видом беспрепятственно бродил вдоль беспорядочно разбросанных разноразмерных бараков. Но мозг центуриона лихорадочно работал: он считался старым воякой, но не был старым по возрасту, – недавно ему стукнуло сорок шесть, и Юний сохранил ясность и пытливость ума.

Привыкший к строгой организации римского лагеря и суровым требованиям несения караульной службы, центурион искренне удивлялся бестолковой, по его мнению, планировке лагеря Гасдрубала и расхлябанности здешних стражников.

«Насколько я слышал, у Ганнибала все по-другому, – думал он. – Баркид держит свое войско в железном кулаке. Даже употребление вина в его лагере карается смертной казнью».

Юний дошел до южного бруствера и внимательно осмотрел казармы, построенные из сухого, хорошо воспламеняющегося дерева, покрытые соломенными крышами. Расстояние от них до стены составляло не более пятидесяти футов, что делало их достижимыми для зажигательных стрел и дротиков. Такая беспечность порадовала Юния, и он старался до мелочей запомнить, в каких местах лагеря бараки наиболее близки к частоколу.

«Да, это вам не римская армия, – размышлял центурион. – Карфагеняне претендуют на мировое господство, а сами остаются все теми же неорганизованными варварами. В наших лагерях все строже и продуманней. Расстояние от казарм до лагерного вала не должно быть меньше двухсот футов! У нас любой центурион знает: сколько земли следует отводить под одну палатку, под центурию, под преторий, под квесторий ( лагерные склады), где должны находиться, алтари, трибунал, форум, госпиталь, мастерские, штандарты, архив. У пунийцев, как я понимаю, таких правил нет. И это великолепно!»

Но день клонился к концу, и Юний поспешил назад, где уже его ждали. Переговоры только что закончились – как всегда, безрезультатно.

– Бестолковый раб! – сделав гневное лицо, замахнулся на него Фонтей. – Ты где шлялся? Заставляешь себя искать?

Центурион притворился испуганным и упал на колени.

Легат сильно ударил Юния по лицу, но его глаза смотрели на старого боевого товарища, как бы прося прощения: пунийцы не должны ничего заподозрить.

Вскочив на коней, маленький отряд покинул пределы лагеря.

Путь между лагерями был не очень близок. Время позволяло Порцию Катону задать Фонтею вопросы, ответы на которые он был не прочь получить.

– Я дождусь от тебя объяснений? – спросил он добродушно, чтобы вызвать легата на откровенность.

«Мне все равно когда-нибудь придется оправдываться, – рассуждал Тиберий. – Ладно… поговорим об этом сейчас». За время, прошедшее после непредвиденной встречи с двойником своего пасынка, он придумал более-менее правдоподобную историю.

– Порций Катон! – Голос легата был серьезен и торжественен, как никогда. – Я надеюсь на твою порядочность, так как то, что я собираюсь тебе рассказать, не предназначается для чужих ушей…

Он сделал встревоженное лицо и внимательно посмотрел на квестора.

Катон выглядел озадаченным, – он не ожидал, что его праздное любопытство приведет к каким-то слишком уж откровенным признаниям со стороны легата.

– Можешь не сомневаться, дорогой Фонтей, все, что ты сейчас скажешь, умрет вместе со мной.

Легат сделал вид, что не знает, как начать. Наморщив лоб, он, наконец, спросил:

– Тебе не показалось, что этот двойник, нумидиец, знает нашу речь?

– Да. Я заметил, что он внимательно слушал все, о чем говорили на совете, и в его глазах была осмысленность.

– Мне тоже так показалось. И я думаю – это не случайно …

– Продолжай! – попросил Катон, сгорая от любопытства.

– Дело в том… – Фонтей выдержал многозначительную паузу. – Дело том, повторил он, что Тиберий Младший – не мой сын…