Гасдрубал Гискон всматривался в ряды врага и не верил своим глазам: напротив его ветеранов-ливийцев – стояли не легионеры, а испанские наемники Сципиона.
«Как же так?.. – тревожно думал он. – Как так могло случиться? Три дня подряд я видел перед собой легионы, а сейчас этот Сципион, мальчишка-римлянин, обыграл меня!..»
Он нервно ерзал в седле и непроизвольно толкал ногой в бок своего боевого жеребца, которому передалось беспокойство хозяина. Конь громко зафыркал, раздувая ноздри, заржал и пытался разметать стоявших рядом трубачей, вовремя отпрянувших в стороны. Это привело Гасдрубала в чувство, и паника уступила место холодному расчету. «Перестраиваться сейчас нельзя, – твердо решил он. – Слишком поздно. Пусть Сципион попадет в свою же западню. Мои ливийцы разобьют его испанцев, опрокинут конницу и ударят по флангам…».
Но его планам было не суждено сбыться. Взревели трубы. Неожиданно центр римлян расступился, пропуская свою конницу в свой тыл. И вместо того, чтобы ринуться на карфагенян, испанцы двинулись вперед медленным шагом. «Так они и к обеду до нас не доберутся, – забеспокоился Гасдрубал. – Это очередная ловушка хитрого Сципиона!»
Он оказался прав. В отличие от вяло двигающегося центра, фланги врага, состоящие из опытных легионеров, быстро пошли в атаку, почти переходя на бег.
Отошедшая назад римская конница тоже не осталась на месте. Всадники разбились на две группы, обошли своих пехотинцев с тыла и напали на фланги карфагенян, где теперь кипела битва: опытные легионеры резали варваров-лузитан, а легкая конница и застрельщики Сципиона непрерывно обстреливали их, вступали в мелкие стычки и не давали сосредоточиться.
Мисдес видел, как гибли новобранцы, которым внушали, что они будут сражаться с такими же испанцами, но только из других племен. Солдаты не были готовы сражаться с легионами – лучшей армией мира. На их месте должны быть ливийцы, которых Баркиды научили противостоять римлянам.
Напрасно Мисдес кричал, пытаясь организовать контратаку и сбить напор врага. Легионеры неумолимо двигались вперед, оставляя за собой горы трупов.
А ливийские ветераны карфагенян бездействовали, ожидая атаки испанцев из центра Сципиона, которые к ним явно не спешили. Гасдрубал не знал, что ему делать. Идти на помощь флангам нельзя, потому что оголится центр. Оставалось принимать бой на условиях Сципиона.
Мисдес отчаялся что-либо изменить. С отрядом всадников, состоящим из карфагенской молодежи, он вступил в рукопашный бой с конницей врага. Нужно было оттеснить ее, хотя бы на некоторое время, чтобы помочь его лузитанам удержать позиции. Полученное при Метавре раны все еще беспокоили его, но он позабыл о них, полностью отдавшись схватке.
В пылу боя он неожиданно для себя заметил, что ему противостояли илергеты, три года назад переметнувшиеся к римлянам. Теперь бывшие союзники отчаянно защищали интересы своего нового покровителя и готовы были сотнями гибнуть за него.
«Как изменчива судьба, – огорченно думал Мисдес, не забывая парировать удары и прикрываться круглым ливийским щитом. – Еще недавно мы сидели за одним столом, дружно пили вино и илергетское пиво, поднимали тосты друг за друга, а теперь режем друг друга, как заклятые враги…».
Его размышления прервал сильный удар копья, от которого он с трудом увернулся, подставив щит. Вскинув глаза на своего обидчика, Мисдес узнал в нем Биттора – мужа Верики и в прошлом его подчиненного.
– Мисдес?!.. – удивленно воскликнул тот, но вид его не стал более доброжелательным.
– Какая неожиданная встреча, Биттор! – громко ответил Мисдес, отражая очередной выпад илергета. – Я тоже рад тебя видеть! – с издевкой добавил он и удачно нанес ответный удар мечом. Копье Биттора надломилось, став бесполезным.
– Издеваешься, пуниец?..
Вид переломанного копья привел Биттора в ярость. Он бросил его и выхватил меч, не уступающий по размерам мечу Мисдеса.
– О, ты стал разговаривать, как… настоящий римлянин… – Слова Мисдеса перемежались с тяжелыми выдохами: он стал уставать, старые раны напомнили о себе.
Заметив, что его противник теряет силы, Биттор удвоил натиск.
– Я хочу принести твою голову в подарок Верике! – злобно крикнул он. – Пусть она порадуется встречи с тобой… или… с частью тебя!..
Но Мисдес не ответил, лишь улыбнулся. У него открылось второе дыхание, – он знал, что такое бывает в бою, – и теперь реальная опасность смерти нависла уже над илергетом. Мисдес был опытнее его, и Биттор стал пропускать удар за ударом. Вот уже обильно сочившаяся из пореза на предплечье кровь окрасила его тунику до самого рукава, а боль от другой раны, в боку, начала сковывать движения, но Биттор не хотел умирать.
– Твоя голова будет не только радовать Верику, но и огорчать твоего сына… – пронзительно крикнул он из последних сил, но острый меч Мисдеса воткнулся ему в глаз. Илергет умер мгновенно.
«Почему он крикнул про моего сына? – словно в тумане, подумал Мисдес. – Это была уловка, попытка отвлечь меня, или ему что-то было известно? Но что?..»
Но Биттор уже не мог ответить на эти вопросы. Тело испанца, грузно свалившееся с коня, затоптали сражающиеся. Но его последние слова разбередили душевную рану Мисдеса.
Тем временем положение карфагенян становилась все хуже и хуже. Их фланги были безнадежно смяты, лузитаны побежали. Когда испанцы, находившиеся в центре римских порядков, достигли ливийцев, обессилевших от голода и изнуряющей дневной жары, те кинулись бежать к воротам лагеря, что привело к окончательному разгрому армии Гасдрубала.
Ночью остатки карфагенян попытались покинуть лагерь, но враг был начеку. Резня возобновилась с новой силой. Шесть тысяч человек выжило, да и те разбежались, покинутые на произвол судьбы их неудачливым полководцем.
Битва при Илипе стала концом огромной армии пунийцев. Больше ее не существовало. Испания была навсегда потеряна для Карфагена.
Осень подходила к концу. В этом году она была такой же, как и в прошлом, сухой и теплой, что для Испании необычно. Хорошая погода радовала, но все знали – это ненадолго, не за горами зима, холодная и дождливая.
Карфагеняне наконец-то смогли вздохнуть спокойно: римляне не воюют зимой и не будут их преследовать. Сципион удалился на зимние квартиры в Терракон. Но ни для кого не было секретом, что нынешняя зима – последняя для карфагенян и уже весной их окончательно изгонят из Испании, а если быть точнее – из Гадеса, последнего оплота Карфагена на полуострове.
Гасдрубал Гискон переправился в Африку, в царство Сифакса, еще месяц назад. Он до сих пор находился в удрученном состоянии после поражения при Илипе. В Гадесе остался зимовать Магон Баркид и Масинисса. В их распоряжении имелась небольшая армия, состоящая из ливийцев и нумидийцев, которая почти вся умещалась в пределах городских стен.
Дом, в котором остановились Магон и Адербал, находился в самом лучшем районе и принадлежал одному из главных магистратов города – добродушному, гостеприимному толстячку Бурхусу.
Гостям отвели лучшие комнаты. Хозяин следил за тем, что бы они ни в чем не нуждались. Всегда к их услугам были лучшее вино и еда из его запасов. Нельзя сказать, что Бурхус любил карфагенян; скорее, зная жестокость Баркидов, он их боялся и пытался во всем угождать, чтобы избежать напрасного гнева.
Дом Бурхуса стоял в очень престижном месте. Хотя по финикийской традиции все его окна выходили на тенистый дворик, выйдя в сад, можно было полюбоваться видом на огромный, величественный храм Мелькарта, вздымавшийся к небесам и заслонявший собой всю южную сторону сада.
«Как же он красив и торжественен! – думал Адербал, глядя на причудливо изогнутые формы куполов и арок. – Его вид умиротворит любого – и воина, и купца, и простого раба».
Он услышал шелест листвы под чьими-то сандалиями и обернулся. К нему, подобострастно улыбаясь, подходил Бурхус в накинутом на длинную тунику простом широком сером плаще.