– Господин, тебе плохо? – спрашивала она, пока Фонтей не открыл глаза, недоуменно глядя на Аришат и не понимая, что делает в его шатре эта красавица в испанской одежде.
И почему он лежит на земляном полу?..
– Кто ты? – спросил он, быстро поднимаясь на ноги. – И что ты делаешь здесь?
– Очнулся, наконец! Я – испанская заложница, – сказала Аришат, глядя на него невинными глазами. – Ты пригласил меня разделить трапезу, но внезапно упал…
Легат взялся за голову. Голова болела. После ранения у него случались головокружения, но чтобы вот так упасть в обморок и оконфузиться перед прекрасной гостей…
– Выпей, – она подала ему чашу. – Станет легче.
Фонтей залпом отпил большой глоток. «И правда, стало лучше, – подумал он. – Как же ее зовут? Как давно она здесь? О чем мы говорили?..»
Но вскоре он забыл о неприятном инциденте – беседа с прекрасной незнакомкой всецело поглотила его. Он наслаждался, разглядывая прекрасное лицо и фигуру Аришат, великолепие которой не смогла скрыть одежда. И все больше желал ее. Страсть разгорелась так быстро и сильно, что, казалось, он сейчас сойдет с ума, если не овладеет ею. Легат все меньше слушал пленницу и мечтал об одном: сорвать одежду и насладиться ее чудесным телом. Мелкая дрожь нетерпения изредка пробегала по его телу, оставаясь где-то в самом низу живота. Но боязнь нарушить приказ Сципиона сдерживала его, хотя и с трудом. Легионеров казнят и за меньшие провинности. Дисциплина – вот то, на чем держится римская армия.
Аришат были хорошо известны последствия приема «Шепота Афродиты». Принявший снадобье будто слышит, как прекрасная богиня настойчиво внушает ему: «Возьми ее. Что ты медлишь?»
Делая вид, что ничего необычного не замечает, она продолжала непринужденно болтать на греческом. И Фонтей, под воздействием снадобья, не заметил смены языка. Впрочем, говори она хоть по-ливийски, ему было бы все равно: мысленно он уже давно раздвигал ее голые ноги.
Аришат знала, что сейчас произойдет, но была готова к этому – мысли о спасении сына и о том, как избежать рабства, не давали ей покоя.
Наконец, произошло то, что должно произойти: легат, будучи не в силах больше сдерживаться, засопел и накинулся на Аришат, разрывая на ней платье. Сделав испуганный вид, она стала бурно сопротивляться, кусать и царапать Фонтея, но не издала ни звука, пока он не вошел в нее. Когда же это случилось, и легат застонал от удовольствия, Аришат стала пронзительно кричать, и как римлянин ни старался прикрыть ее рот рукой, у него ничего не получалось. Услышав крик, в шатер заглянули Тит Юний и Секст Курий. Увидев сцену насилия, они молча вышли.
Стоявший снаружи Курий насмешливо сказал, обращаясь к центуриону:
– Я же говорил – нам надо было самим…
– Замолчи! – прикрикнул на него Юний. – И забудь, что видел.
Он лихорадочно соображал: «Что делать?! Как скрыть увиденное?» Невыполнение приказа полководца и изнасилование заложницы из числа будущих союзников – тяжелый проступок. Убить пленницу и вынести ночью труп – не выход: слишком много народу знает, что она осталась в шатре у легата. Да и Курий весьма ненадежен. Юний был уверен, что Сципион обо всем узнает. «Выхода нет, – решил центурион. – Фонтею нужно договариваться с испанкой. А Курию, будем считать, все показалось…»
Тиберий тем временем постепенно приходил в себя после вспышки безумной похоти. К нему вернулся здравый смысл, но влечение к Аришат не проходило. Он смотрел на нее и понимал – нет ему больше жизни без этих глаз, губ и прекрасного тела…
Аришат с ужасом смотрела на него, прикрываясь остатками изодранной в клочья одежды. Однако мысли в ее голове были иными – никакого испуга, один лишь трезвый расчет.
– Как тебя зовут? – пробормотал легат, глядя в сторону. – Извини, твое имя вылетело у меня из головы…
– Какое это имеет сейчас значение! – сменив показной испуг на столь же неискренний гнев, воскликнула Аришат. – Зови меня как хочешь, похотливое животное! По обычаям моего народа после этого, что ты сделал, я должна убить себя. Но вначале я пожалуюсь твоему полководцу. Мне известно о его приказе…
Теперь настала очередь Тиберия устрашиться. Легат был отважным воином и не боялся наказания, но теперь он не мог теперь жить без предмета своего обожания. Не зная, что это действие снадобья, Фонтей мучительно думал об Аришат. После долгой паузы он сказал:
– Сципион после взятия Нового Карфагена отправляет в Рим корабли – с грузом захваченных сокровищ и пленными знатными карфагенянами…
При упоминании о пленниках Аришат вздрогнула, побледнела, но быстро взяла себя в руки и стала внимательно слушать легата.
– Я отправляюсь с ними. Буду сопровождать груз и, наверное, останусь в Риме. Слишком долго длится для меня это война… – продолжал Фонтей.
Он замолчал, пристально смотря на пленницу, а потом неожиданно сказал:
– Я хочу тебя забрать с собой.
Аришат хранила молчание, ожидая продолжения.
– Ну, не молчи же! Скажи мне что-нибудь! – почти умоляюще произнес легат.
– Почему я должна с тобой ехать?
– Потому что я тебя обожаю… Что ты видела в этой варварской стране? Ты – вдова. Неизвестно, как повернется твоя судьба. Сегодня Сципион к вам, испанцам, милостив, а завтра все может стать по-другому. А Рим – мечта любого. Я сделаю твою жизнь роскошной. Я – богат, – убеждал ее Фонтей.
«Интересно, я не помню, как ее зовут, но знаю, что ее муж погиб», – неожиданно удивился он.
Легат выжидающе смотрел на женщину, чувствуя, что опять хочет насытиться этим зовущим, сейчас почти обнаженным телом.
– Я… не знаю… Мне надо подумать. Если ты помнишь, у меня двое детей и со мной подруга, сицилийка.
– Хорошо. Они все поедут с нами. Соглашайся! – с жаром продолжил убеждать ее Фонтей.
Он стал подвигаться ближе к Аришат, потом нежно положил руки на ее плечи. Она почти не сопротивлялась, и второй раз все произошло спокойно, но по-прежнему без удовольствия с ее стороны.
Насытившись, легат лежал и смотрел вверх, упиваясь ощущением покоя и безмятежности, прижимая к себе прекрасную женщину, имени которой он не помнил, но без которой не мог больше жить.
Аришат в одиночестве прогуливалась по саду. Время было слишком ранним для обитателей виллы Фонтея, все еще безмятежно спавших. Лишь несколько полусонных домашних рабов, в обязанности которых входила утренняя уборка, неторопливо выполняли свою ежедневную работу.
Осень вступила в свои права, и воздух был очень свежим. Садовые деревья начали ронять пожелтевшую листву, и раб-сириец, по имени Абас, убирал их с травы, еще зеленой и влажной от утренней росы.
Здесь, в Италии, Аришат полюбила раннее утро. Она могла спокойно бродить по садовым дорожкам, погружаясь в свои невеселые мысли, которые не отпускали ее ни днем, ни ночью. «Как все-таки сложна человеческая судьба. Мы не властны над нею, а лишь зависим от случая и воли богов, – грустно размышляла молодая женщина. – Еще недавно я жила в Испании, была счастлива в созданном мною мире, любила своего мужа и обожала своих детей. И все изменилось за один день». От нахлынувших воспоминаний губы Аришат задрожали. «Проклятый Сципион! Это он перевернул нашу жизнь. По его вине я оказалась здесь, и ничего не знаю о судьбе Карталона и Мисдеса». На глазах Аришат выступили слезы. Она была сильной женщиной, и лишь в одиночестве могла позволить себе эту слабость.
Она не держала зла на Фонтея, даже стала испытывать к нему какое-то доброе чувство – его нельзя было назвать любовью, кроме Мисдеса она никого никогда не сможет полюбить… Скорее это было теплое чувство племянницы к своему доброму дяде, хотя племянницы не спят со своими дядями. Тиберий был добр и нежен, безумно любил, даже боготворил Аришат. Сам того не ведая, он спас ее и сына от позора и бесчестия. Когда они пересекали море, Аришат видела на корабле знатных карфагенян, закованных в цепи. Их везли для того, чтобы показать Сенату – и на потеху римскому плебсу. Среди пленников она заметила своего дядю – сенатора Митона, того, кто руководил тайными агентами в Новом Карфагене и следил за порядком в городе.