Римляне уже не боялись пунийцев – с момента последнего крупного поражения прошло более восьми лет, – но Ганнибал не желал покидать Италии. Его войска бродили по стране от Капуи до Регия, захватывая города и теряя их. К ним привыкли, словно к чему-то неизбежному, но мириться с таким положением не желали.

Совет в лагере римлян держал легендарный Марцелл. Он был бит Ганнибалом и сам бил его, успешно сражался с пунийцами в Сицилии и был намерен покончить с ними еще при своей жизни. Ему шел шестьдесят второй год.

Возраст практически не отразился на внешности Марцелла – лицо его ещё не затянулось сеткой глубоких старческих морщин, тело было подтянутым и мускулистым. Облаченный в посеребренные доспехи и пурпурный плащ полководца, он выглядел очень эффектно. Не зря женщины, когда Марцелл встречал их на своем пути, всегда задерживали на нем восхищенные взгляды.

Кроме полководца, в шатре находились его сын Марк, младший консул Криспин, Авл Манлий, Тит Фламинин – военные трибуны, а также два префекта союзников – Луций Аррений и Маний Авлий.

Марцелл был сердит: холм между лагерями не давал ему покоя.

– Проклятый пуниец может в любой момент занять его и окажется на нашей шее, – ворчал он себе по нос, водя пальцем по карте.

– Не посмеет, – уверенно заметил Криспин, со скрытой усмешкой наблюдая за старшим консулом. «Хоть Марцелл и легенда, – думал он, – но дни его сочтены. Это просто старый человек, утомленный жизнью. Он – прошлое Рима, а я – его будущее. Пусть покомандует напоследок». – Пуниец уже не тот, да и мы не те, что были при Каннах, - добавил он вслух. – За лагерными укреплениями ему безопасней.

Марцелл, который не терпел возражений, недовольно посмотрел на младшего товарища. Не обращая внимания на замечание, он продолжал:

– На холме могут укрыться незамеченными до десяти тысяч солдат. Когда мы выйдем из лагеря, они нападут на нас, а остальные карфагеняне ударят в лоб. Ганнибал очень хитер и не раз доказывал это.

Никто не осмелился возразить полководцу.

– Надо разведать подступы к пунийскому лагерю, ведущие через этот холм! – произнес Марцелл.

– Согласен. – Криспин просто не мог не согласиться с очевидным. – Сегодня ночью пошлем конный отряд союзников. Под началом… – он задумался, переводя взгляд с одного префекта на другого, – Луция Аррения, например. – Криспин вопросительно посмотрел на Марцелла, ожидая одобрения с его стороны.

– Нет, – коротко ответил старший консул. – Разведку проведем лично. Нужно все увидеть своими глазами – этот холм очень важен для нас. – И, с усмешкой взглянув на Криспина, добавил: – Ты можешь не участвовать, если не хочешь.

Лицо младшего консула залила краска: его только что, практически открыто, обвинили в трусости. Но Криспин сдержал себя, сделав вид, что не понял намека.

– Нет, почему же, – с гордым видом сказал он. – У меня нет планов на эту ночь. Я с удовольствием приму участие в столь увлекательной прогулке, хотя это и не дело консулов.

– Вот и договорились. – От усмешки Марцелла не осталось и следа. Он полагал, что личные счеты ничто по сравнению с воинским долгом и быстро забывал все мелкие неурядицы. Тем более что Криспин был не из тех, с кем нужно враждовать – так, пощекотать нервы время от времени.

Марцелл посмотрел на префектов и сказал:

– Возьмите с собой двести человек из лучших. Вечером выступаем. – Потом сказал, обращаясь к присутствующим в шатре трибунам: – Сегодня до заката надо совершить жертвоприношения. Посмотрим, что уготовили нам боги!..

Вторую ночь пятьсот нумидийских всадников скрывались в роще на холме, расположенном между лагерями римлян и карфагенян. Выезжали туда поздно вечером, возвращались, когда уже светало. Ганнибал приказал им во что бы то ни стало пленить легионера, а лучше не одного.

То, что придется захватывать не одного, Гауда не сомневался: лагеря находились слишком близко, и ни римляне, ни карфагеняне не выходили за ворота в одиночку – слишком опасно. Ганнибалу был очень нужен пленный: римляне преградили ему дорогу на северо-восток, и полководцу было необходимо разгадать их замыслы на ближайшее время.

Около двух десятков нумидийцев расположились в разных точках леса и наблюдали за равниной, через которую проходила дорога, ведущая от римского лагеря. Остальные, спешившись и разбившись на небольшие группы, ожидали сигнала. Одни сидели, на чем придется, другие дремали, прислонившись к деревьям. Кони без седел – в седлах нумидийцы не нуждались – щипали траву, радуясь отдыху.

Ночной лес жил своей жизнью. Протяжно ухали совы, подвывали волки, трещали цикады, попискивали летучие мыши. Казалось, никто из лесных обитателей не обращал внимания на затаившихся солдат.

Ночь только зачиналась. Взошла ущербная луна, слабым светом озарившая лес, что находящимся в засаде было только на руку: меньше шансов быть замеченными врагом.

Гауда, расстелив плащ на траве, полулежал в компании Исалки, непосредственного командира нумидийцев, вынужденного считаться с могущественным любимцем царевича Масиниссы, и вел с ним неторопливую беседу.

– Вчера отсидели всю ночь напрасно. Неужели и сегодня никто не попадется?

Гауда выглядел немного огорченным – он не любил безрезультатных вылазок.

– Римляне стали очень осторожны, – ответил Исалка. – Но я чувствую: в наши сети сегодня кто-нибудь заскочит.

Некоторое время они молчали. Первым заговорил Исалка.

– Скажи, то, что говорят о твоей клятве – правда?

– Кто говорит? – удивленно усмехнулся Гауда, не ожидавший такого вопроса.

– Говорят… Не увиливай от ответа.

– Не хочу это обсуждать, – твердо сказал Гауда.

– Значит, правда! – Исалка удовлетворено хлопнул себя ладонью по колену. Не обращая внимания на недовольный взгляд Гауды, он продолжал допытываться: – Скажи, а почему ты не стал исполнять свою клятву в Испании? До конца, я имею в виду, – добавил он.

Гауда стиснул зубы и отвернулся, но Исалка не отставал – любопытство и гордость за своего земляка снедали его.

– Ладно, скажу, – неохотно согласился Гауда, уступая его настойчивости. – Надеюсь, все сказанное останется между нами?

– Обижаешь, – обиделся Исалка: нумидиец может не доверять только врагу или к иноземцу, но никак не соплеменнику.

Гауда изучающе посмотрел на него, и торжественно, очень тихим голосом, произнес:

– Я должен отомстить за смерть моих самых близких людей. И я не успокоюсь, пока моя клятва не будет исполнена. Иначе присоединюсь к отцу и брату.

Он умолк. Исалка тоже молчал, ожидая продолжения.

– Спрашиваешь, почему я не исполнил до конца свою клятву в Испании? – произнес Гауда. – Отвечу: в Испании из знатных римлян остался только Сципион Младший. Но он - не консул и даже не претор. До него тяжело добраться, все-таки командующий римскими войсками в Испании, да еще с проконсульскими полномочиями. Скажу честно: я не уверен, что младшим Баркидам удастся уничтожить его армию – говорят, за ним стоят сами боги… Тем более, что я уже убил одного члена его семьи. Другое дело – Италия, битком набитая консулами, преторами, эдилами , консулярами (бывшими консулами)… Здесь – победоносный Ганнибал. И мои шансы намного больше.

Исалка смотрел на него, как на сумасшедшего: убить лично кого-либо из перечисленных Гаудой почти невозможно. Он был уверен, что принесение сыном Батия на алтарь отмщения Сципиона Старшего стало не более чем удачным стечением обстоятельств.

– Когда, находясь с царевичем в Карфагене, я узнал об отбытии Мисдеса к Ганнибалу, то не сомневался ни минуты, – мрачно произнес Гауда. – Я упросил Масиниссу отпустить меня с ним. Тем более что новым консулом в Риме снова избран Марцелл, гнусный убийца моих близких. И вот я здесь…

Исалка обдумывал услышанное, когда быстрым шагом, стараясь не создавать лишнего шума, к ним приблизился солдат и взволнованно доложил:

– Командир, мы заметили большой отряд римлян, движущийся через равнину в нашу сторону.