В общем, при изобилии плюсов на первый взгляд, минусов в таком соседстве по здравому размышлению, пока они направлялись к казармам, гном насчитал достаточно. И самый главный из них — привлечение ненужного внимания.

Так уж они в своей команде привыкли — не выпячиваться. В этом были свои резоны. Именно такую линию поведения в своё время постановил Ройчи, а остальные просто согласились. Конечно, тот же Листочек был бы не дурак воспользоваться своими подвигами, преподнесёнными проникновенным голосом, дабы облегчит себе путь по юбкам. Но вот что касательно тёмных, особенно Худука (Рохля — особый разговор, он ещё не дорос до понимания великого значения слова), то им лишняя слава, тем более на территориях людей и светлых была совершенно ни к чему. Вот на землях собратьев по цвету — пожалуйста, там бы гоблин наверняка распушил уши и поведал такие неимоверности, что и члены команды пооткрывали рты в изумлении.

Так что Ностромо предпочёл бы незаметное передвижение. Но коль такой возможности нет — хозяин положения-то не он, следует смириться с присутствием вербарца, хочет он этого или нет. При этом он поймал себя на мысли, что, учитывая их первую, совсем не ласковую встречу, сейчас к барону он не испытывал никаких отрицательных эмоций. Ну, человек, ну, здоровый, ну, вспыльчивый, зато отходчивый и вроде как бесхитростный, вроде селянского увальня, изо дня в день тянущего плуг и жующего соломинку. Разве что ко всему прочему он ещё и в доспехах.

Они так и шли: ВерТиссайя на своём боевом жеребце в окружении пятёрки конных телохранителей, Носторомо на своих двоих рядышком у стремени барона, остальные, пешие, выстроились в колонны: одна впереди, вторая, соответственно, сзади, два десятка осуществляли боковое прикрытие, на всякий непредвиденный случай, вроде летящего в голову ночного горшка.

Разговоры они не вели — каждый думал о своём. ВерТиссайя замер в одном положении, вперив неподвижный взгляд в холку коня и сложив ладони на луке седла. Вид у него был достаточно хмурый и задумчивый, поэтому храбрецов отвлекать командира не нашлось. А сам гном, вроде как на правах свежего, не военного знакомца тоже не спешил отвлекать барона — в собеседнике он не нуждался, выслушивать басни из жизни вербарского рыцаря, какого-то дракона прибившегося к агробарскому двору, тоже был не очень настроен.

Улицы были достаточно пустынны, как для вечера. Иногда вдоль домов и заборов крались и пробегали испуганные горожане, мужские компании покрупнее деловито куда-то спешащие с мешками и грубым подобием оружия при виде солдат тушевались и старались поскорее скрыться в подворотнях или в крайнем случае притвориться кустиком — деревцем или таким себе эпизодом ограды. Но военных с вышитой атакующей мантикорой они не интересовали. В одном месте гном рассмотрел основательную баррикаду, перекрывающую небольшую улочку и стоящих на ней людей с вполне боевыми пиками, проводивших их колонну настороженными взглядами. Солнце уже едва-едва выглядывало из-за остроконечных крыш, и от этого зловеще выделялись багровые блики пожаров, истончающиеся чёрными дымами.

В животе у гнома прозвучал довольно громкий и конкретно намекающий звук — словно зевнула жаба размером с приличного волкодава. Ностромо хлопнул себя ладошкой по брюху, будто таким образом пытался напугать голод — чисто рефлекторный жест. Он вспомнил, что за пивом так и не удосужился заказать мяса и поесть, как выражался Ройчи, по-человечески, хотя это утверждение спорное — все расы, разве что кроме высокорождённых, любят набить пузо, но только у подземных жителей не принято говорить о насыщении — «покушать по-гномьи». А у людей всё не как у… разумных. Это говорит о чём? О том, что людям частенько приходится голодать. Конечно, ведь они плодятся, в отличие от первых рас, точно кролики, и попробуй прокормить этакую ораву…

Ностромо услышал смешок, и, подняв голову, наткнулся на привычную усмешку барона. И почувствовал невольное смущение: неужели он таким неординарным образом вывел большого человека из суровой задумчивости?

— Что, светлый, глисты кричат: «Караул!»?

От подобного сравнения в устах рыцаря гном невольно поперхнулся, а предыдущее его смущение показалось смешным и незначительным порывом какой-нибудь благородной и знатной дамы.

— Да уж, я их держу на строгой пивной диете, — буркнул Нострромо.

— Ну-ну, это правильно, — хохотнул барон, — то-то я чую знатный перегар. — Чувствовалось, что ВерТиссайя в лучшем расположении духа. Ностромо так и думал, что вербарец, будучи человеком настроения, не сможет долго удерживаться в рамках угрюмости. — Так это они, а не ты требуют похмелиться? — окончание фразы прозвучало скорее утвердительно, нежели вопросительно.

Подобная глупость вообще не требовала ответа, тем не менее, гном почувствовал, что помимо зевающей жабы в нём поселилась и неимоверная жажда, а благодаря несносному воображению перед глазами чуть ли не воочию появился бочонок холодненького…

Кадык, словно присыпанный песком, сухим поршнем сработал вверх-вниз. Зараза!

— Ничего, — продолжал гудеть ВерТиссайя, — сейчас прибудем, появится у тебя, светлый, возможность промочить глотку и отвлечь чавканьем дракона, что поселился у тебя в животе. Накрою тебе поляну, так и быть. Запал мне в душу товарищ твой здоровый…

Гном скривился, словно в рот попала дохлая крыса, опустил голову. Вряд ли вербарец в приближающихся сумерках заметит его реакцию. Но, ей же, Дравин! Сколько об этом можно напоминать?! Если бы не Рохля, которого, кстати, бойцы барона при встрече вначале изрядно поколотили, барон так бы и бросил его подыхать на мостовой? И тёмных не отогнал?

Но точно, не стоило гному чересчур зацикливаться на этом или копить глупую драконью обиду. Так уж устроен ВерТиссайя, что будучи немалых габаритов и не обделённый силушкой, любил привечать таких же увальней. Тем более, что тролль, бесхитростный и прямодушный (для друзей!) произвёл впечатление ещё и тем, что не кичился своей силой и могучей статью. Что и говорить — воспитатель Худук постарался. Вот и выходит, что гном, будучи значительно старше по возрасту, всего лишь затесался в тени огромного юного тролля — с точки зрения барона.

По оживлению солдат гном понял, что они наконец-то приближаются к цели и вздохнул облегчённо: помимо всех прочих желаний, очень хотелось уронить задницу на крепкий табурет и протянуть натруженные ноги, а то и башмаки стянуть, если у случайных соседей окажется крепкий непритязательный нюх, а то он сегодня изрядно истоптал столичные улицы, к тому же оббил собственным многострадальным телом брусчатку, не считая иных физических нагрузок.

Честно говоря, голова и так битая, едва варила, одна надежда на пиво, буде то окажется в казармах в достаточном количестве — возможно тогда мыслительные процессы оживятся и подкинут нечто оптимистичное. А так, раз уж и день клонится к закату, то может стоило уговорить здоровяка — вербарца не торопиться, да и упасть на сладкий солдатский тюфяк, да давануть неопределённо большое количество времени… Зачем тащиться в ночь по сошедшему с ума городу? Неровен час можно нарваться на неприятности: арбалетный болт и случайную стрелу ещё никто не отменял, если мишень так и мозолит глаза.

Надумав так, Ностромо прямо-таки ощутил, как отяжелели конечности, голова, будто набитая рудой, продавливала плечи, а башмаки словно нажрались драконьей мостовой.

Занятый чутким прислушиванием к себе бедному и несчастному, Ностромо не сразу обратил внимание на странное затишье при въезде на территорию полка. Ясное дело, что фанфары и барабаны вкупе с кружкой доброго пива, поднесённые с дороги — лишнее для совсем недавно отбывавшего командира. Но хотя бы бряцнувший для порядка оружием караул или рык дежурного сержанта — офицера… Несколько солдат с ничего не выражающими лицами и будто онемевшие.

Уже изрядно потемнело, и въезжающая на широкий прямоугольник между вполне стандартными коробками казарм колонна отсвечивала отражённым от доспехов огнём разложенных по углам больших костров.