Против меня сидел седой священник, который несколько раз заговаривал со мною. “Хочете наш край видети”, говорил он: – “ходить до отца Иустина, вин мой швагер (зять), вин господину все покаже”. Со всех сторон раскланивались со мною, заговаривали; спрашивали, как мне город понравился, каков их театр, театр, устроенный на их кровные трудовые гроши... Что это за народ? Как живет он? Только то знаю, что он очень радушен. Но хватит силы, изучу его – правду буду стараться узнать о нем, какая бы то ни была правда, за него, против него, в нашу пользу или не в нашу.

Я вышел из театра. “Тиха украинская ночь, прозрачно небо, звёзды блещут”, под боком у меня что-то завертелось в темноте. “Я могу служить пану; тутай есть една пани “ganz ordentlich”, трещит еврей. И это после “Гали”! “Нех пан иде до дьябла!” крикнул я ему на весь Перемышль и бросился домой – еврей исчез.

Дома кельнер подает мне ужинать и справляется, не нужно ли мне чего еще на ночь. Я огляделся: вода, спички – все что нужно. Но это уже не тот, что был утром. “Vielleicht, шамшит жиденок: – etwas hibsches!” Вот сторона-то, самому о себе подумать не дадут. “И это не стыдно заниматься такими комиссиями?” спрашиваю я. – “Отчего же? Проезжие паны всегда потребуют”, отвечает кельнер совершенно спокойно и от чистого сердца.

Что город, то норов, что деревня, то обычай! Вот куда заехал я, “многие страны прошедший”; хоть я вовсе не турист, но все-таки смущен этими постоянными напоминаниями о потребностях моей грешной плоти. До завтра.

II

Сегодня Бачинские оставили меня у себя обедать – от здешнего радушия никуда не уйдешь. Обедали с нами его старушка-мать и две сестры. Начинаю привыкать, что подле меня образованные люди говорят не по нашему, по писаному, а на местном наречии. Эта часть России так долго прожила своею собственною жизнью, что поневоле выработала свой язык; мы привыкли, что русский говорит непременно по нашему, и нам странно слышать другой говор. Не знаю, мы ли переняли польские манеры или это гостеприимство коренное русское, но я чувствовал себя у Бачинских, буквально, как дома, в России; тогда как у других славян почему-то дело идет не по нашему. Не скажу, чтоб те не были гостеприимны – нет, не то – но иначе за стол садятся, иначе хозяина благодарят за хлеб, за соль, иначе потчуют. Я думаю, что наши нынешние обычаи заимствованы из Речи Посполитой, главной учительницы нашей в светскости. В XVI веке половина наших передовых людей и ученых была из южноруссов. Войска наши постоянно стояли в Польше, и обойтись без влияния польских нравов на наши не могли. Но чьи это нравы – польские они или южнорусские – теперь едва ли возможно определить; верно только то, что они нам достались по наследству именно из старой Польши.

Обедали мы в зале, обращенной в гардеробную – директора живут здесь по дорожному – на одной стене шляпы, на другой сабли, на третьей всякие свиты, сюртуки, мундиры с эполетами и без эполет, по стенам сундуки с тем же добром .

“Крестьяне посещают театр, говорит г-жа Бачинская: – иногда человек по десяти бывает.

Пуст театр еще никогда не бывал – так он народен. Русские дорожат им, как своим созданием, как доказательством, что их народность не умерла. В два с половиною года, что он существует, репертуар имеет уже полтораста пьес! Сами галичане пишут, с польского переводят, с российского (наш язык здесь многие называют российским, совершенно не подозревая, откуда взялось это название). Вчерашний бенефис г. Концевича дал ему около 45 гульденов, то есть, почти двадцать семь рублей – вот здесь каковы цены и каковы доходы артистов, подвижников русской народности! А бенефисы имеют актёры только по разу в год – более дирекция дать не может. Но при всей этой скудости средств, все-таки театр держится, и на нем нет ни копейки долгу, тогда как польские дирекции то и дело банкротятся: их не поддерживает народ, потому что поляки смотрят на театр, как все вообще смотрят, то есть, считают его делом забавы, а для русских он – средство к пробуждению от векового сна. Сверх того – и это не Бачинские мне говорили и не от одних артистов я это знаю – в польских труппах царствует раздор, актрисы не пользуются доброю славою – у русских все живет душа в душу, а на женской половине их труппы нет ни одного пятна. Причина опять та же: русские актёры уважают себя, потому что они служители русского дела, а не гаеры. Поляки поняли это значение русского театра, но объясняют его по-своему: они кричат, что все это московская пропаганда, и театр держится только московскими деньгами. Удивительно наивный народ! У нас даже не знают о существовали этого театра, чтоб не сказать больше. Представления сегодня не будет – сегодня суббота, идет всенощная, но завтра будут давать “Сватанье на Гончаривце” Грицка Основьяненки, и я увидел самого Бачинского в роли Стецьки, которую он считает своею действительно, я слышал, что он в ней неподражаем.

Вечер я провел с отцом Григорием Г... и отцом Иустином Ж..., о котором мне вчера говорил в театре седой священник. Отец Иустин катехит, то есть, законоучитель в здешней гимназии. Разговор свелся на гонение униатов и русских. Странные вещи узнал я – поляки вовсе не фанатики католицизма, и уния с латинизациею обязаны своим существованием исключительно политическому расчету. В польской Галиции мало костёлов, так что у ксёндзов там доходы огромные, и русские крестьяне смеются над мазурами: “Мазур два раза в костёле бывае: як ся народи и як помирае”. Мало костёлов строится там и по равнодушию к католичеству, и для того, чтоб у ксёндза было больше дохода. В русской Галиции, наоборот, в каждом селе с незапамятных времен есть церковь, и русский вообще религиознее мазура. В польские проекты преобразования уний входит и уменьшение числа русских приходов; “ведь вам самим от этого будет лучше”, говорят поляки священникам: – “вы будете от этого богаче”. К чести священников, мало кто поддается на “подобное искушение”, и общий голос русского духовенства против сокращения числа приходов. Между тем, из этого взгляда двух народностей на значение церкви вытекает такое следствие, что ксёндз сам пан и стоит во всем на стороне высших классов, а священник – мужик – и держится интересов крестьянства. Мазур равнодушен к панскому костёлу, в котором ему и делать нечего, который даже не для него и построен, русский только и живет своею мужицкою церковью, куда кроме него, никто и не ходит. История мазуров прошла в шляхте; история русских – история здешней церкви. Русский здешний до сих пор говорит, что он русин; мазур ни за что не назовет себя поляком, скорее скажет, что он гамстрияк (австрияк). Тот и другой искренние верноподданные своего цесаря, восстановления Польши не хотят, потому что под восстановлением Польши понимают возврат крепостного права, насилия и того недавно прошедшего bon vieux temps, когда провинившегося крестьянина помещик заставлял залезать на дерево, петь петухом, и стрелял в него дробью. Мазур живее, подвижные и понятливые русского – это сами русские здешние говорят. Даже физическою силою мазур превосходит русина: это замечено было при постройке здешней железной дороги. Чернорабочие русские не могли угнаться за чернорабочими мазурами, так что пресловутая малороссийская лень, говорил мне отец Иустин, объясняется именно этим недостатком развития у нас мускулов. В гимназии тоже замечают, что поляки (мазуры) учатся лучше русских; но здесь может быть, действует другая причина. Объясняют тем, что русский вообще беден, забит, запуган, вырос или в бедной священнической семье, на которую здесь свысока смотрят, или, что только теперь начинается, в крестьянской хате. “Странное дело, говорит отец Иустин: – мы ведь, даже и не крестьяне, не то, чтоб робки, а застенчивы. Из нас мало вышло хороших проповедников; выйдешь на кафедру, и как-то неловко станет, а ксёндз, потому ли, что он прежде всего светский человек, всегда боек, и смел, и развязен.

“В самом деле, сколько а гляжу на здешних моих знакомых, при всем их радушии и при всей их сердечной доброте, они чрезвычайно сдержаны; у них от природы есть то, что англичане называют reserve: ни лишнего вопроса, ни ненужной откровенности и излияний. А поляки, сколько я их знаю, полнейшие великорусы в этом отношении: все расспросят и все расскажут; таковы и сербы и словаки – только у южнорусов, да у болгар замечал я этот врожденный esprit de conduite.