...В 1858 году Кельсиев нанялся бухгалтером в Российско-Американскую компанию и отправился на Алеутские острова. Он хотел изучать наречия североамериканских индейцев, но судьба распорядилась иначе.

В Плимуте корабль пережидал бурю. Жене нездоровилось после родов, болел и ребенок. Врачи советовали отправиться в Гермению лечиться на курорте. Компания дала отпуск. Кельсиевы приехали в Лондон. Средств к существованию не было, первенец умер. Тогда-то Василий Иванович и объявил себя эмигрантом, пришел к Герцену и начал сотрудничать в "Колоколе".

Лондонские русские в ту пору представляли собой очень странную среду. Несколько профессиональных революционеров из дворян, таких, как, например, Бакунин, и обиженные всех родов и мастей. Сам Кельсиев делил их на вождей и "хористов революции", не признавая за последними ни самостоятельных идей, ни способности к созидательной деятельности.

В эмигрантских кругах Кельсиев Василий Иванович сразу же занял странное место. С одной стороны, он вполне разделял господствующие ценности и предрассудки, с другой, у него не иссякал несколько смещенный интерес, связанный с филологическими штудиями. В Лондоне он,- совершенный атеист,- получил заказ на перевод библейских книг с древнееврейского ("Книги Исайи" и "Пятикнижия"). Вероятно, издание отрывков из этих весьма вольных переложений способствовало выходу в свет русской канонической версии Верхого Завета. Занятия языками создавали и несколько странный круг знакомств. Он обсуждал с лондонскими востоковедами особенности древнеегипетской грамматики, сдружился с лингвистом-любителем принцем Луи Бонапартом на почве корней кельтского языка.

Герцен, учитывая библейскую начитанность и причудливые склонности своего соратника, поручил Кельсиеву разбирать старообрядческий архив. В ту пору в "Колокол" приходило множество документов по делам старообрядцев, но все они сваливались в одну кучу и даже не просматривались, так как вожди эмиграции путались в самой тематике, в богословских тонкостях, сотнях направлений и толков, с другой стороны,- дела эти не имели прямого отношения к "освободительной борьбе".

Кельсиев приступил к старообрядческому архиву и увлекся. Его чаровали обороты речи, архаичность мышления, непридуманное своеобразие жизни. К тому же он хотел включить старообрядцев, страдающих и гонимых, в противоправительственное движение.

Он разобрал документы и издал два сборника, и поныне остающихся важнейшими источниками по расколу в 19 веке ("Сборник правительственных сведений о раскольниках" и "Собрание постановлений по части раскола"). Но сердце тосковало по практической деятельности. К тому же в Лондон явился крупный старообрядческий начетник, будущий единоверческий епископ Пафнутий. Они с Кельсиевым близко сошлись, много беседовали, и Василий Иванович загорелся желанием открыть в Лондоне раскольничью типографию, наладить связи. Для этого следовало съездить в Москву и Петербург.

Так Кельсиев предпринял первое из своих безумных путешествий. Он с поддельным паспортом отправился в Россию, сошелся с молодыми старообрядцами из самых закрытых московских и провинциальных общин, нашел с ними общий язык, договорился насчет будущей типографии и через Восточную Пруссию вернулся в Лондон. Встречался он и со знаменитым беспоповским наставником Павлом Прусским, беседовал с ним о богословии и даже побывал в монастыре русского раскольничьего села Онуфриевка, где-то в районе города Янсбурга. Герцен и Огарев были в восторге от приключений своего младшего товарища. По тем временам такое предприятие требовало незаурядной изобретательности, ума и отваги. Все предвкушали вовлечение старообрядцев в революционную борьбу.

Однако через несколько месяцев связной Кельсиева был арестован. Дело провалилось. Кельсиев Василий Иванович страшно переживал, но с другой стороны, уже как-то был разочарован в идеалах эмиграции, тосковал по русской среде и не мог более оставаться в Лондоне.

В 1862 году он отправился в Турцию.

Его пребывание в Цареграде (1862- 63)- тема для приключенского романа. Он путешествовал по всей (османской( империи, был в Малой Азии, в арабских землях, на Кавказе.

И все же главным делом Кельсиева оставалось изучение русскоязычного населения и пропаганда в его среде. На территории Турции (в придунайских областях и в Малой Азии) в ту пору проживало множество бывших подданных России- старообрядцы-казаки, потомки беглых крестьян, сектанты, поляки. У Порты существовали даже казачьи части. К тому же шла Кавказская война, и черкесы также искали помощи у единоверцев.

Кельсиев со всеми ними общался, пытался объединить в целях противоправительственного заговора. Кое-что удавалось. К примеру, он на некоторое время замирил кавказских горцев и тамошних казаков-раскольников. Горцы предлагали ему даже стать эмиром. Кельсиев Василий Иванович подумал и отказался. Необходимым условием было обрезание.

Впрочем, в Стамбуле принятие европейцами ислама не считалось каким-либо чрезвычайным событием. Скажем, наш герой сотрудничал с польским эмигрантом Чайковским, ставшим Садык-пашой и имевшим настоящий гарем из краковских и радомских красавиц.

В Цареграде к Кельсиеву присоединились жена с детьми и брат, бежавший из России. Большая семья нуждалась в регулярном заработке. В конце концов, благодаря знакомству со многими влиятельными людьми в Османской империи, Кельсиеву предложили стать казацким головою (атаманом) в Добрудже (европейская Турция, низовья Дуная). И он - как пишет сам - за эту должность "радостно ухватился". Так бывший нигилист оказался на службе у правительства Его Величества Султана.

В Тулче, где обосновался Кельсиев, он вершил суд, смягчал нравы, почти свел на нет преступность (ни один казак за время его управления не свершил тяжкого преступления и не попал на каторгу). Но самое интересное, что из числа приблудившихся российских разночинцев ему удалось создать настоящую коммуну, которая просуществовала почти полтора года. То, что Оуэн и Фурье с шумом на всю Европу устраивали где-то на безлюдных просторах Американских Соединенных Штатов, русскому страннику удалось скромно наладить в низовьях Дуная, среди старообрядцев, татар и молдован.

...Сначала турки платили Кельсиеву постоянное жалование,- и дела шли хорошо. Но затем законы изменились, и он должен был добывать себе пропитание из тех сборов, которые получал за судебные разбирательства. Как всякий русский интеллигент, он не мог брать столько, сколько брали окружающие, все время снижал таксу, бедняков судил бесплатно. В результате местные жители решили, что дела их выеденного яйца не стоят, и вообще наровили не платить.

Кельсиев страдал от бедности. К тому же он тяжело заболел- тиф. Коммуна развалилась. От тифа умер его младший сын и любимый брат. Холера унесла жизнь жены и старшей дочери. Он остался один, совершенно в отчаянии.

К тому же от былых идеалов не было и следа. Кельсиев все яснее понимал, что служил не столько России, сколько ее врагам. Он решил уехать из Турции, поселиться в Европе и вернуться к научным изысканиям.

В 1865 году он переехал в Вену, где занялся мифологией и этнографией славян. Под псевдонимом Иванов-Желудков его статьи печатали "Отечественные записки", "Голос" и другие издания. Но тоска по Родине становилась все сильнее,- в мае 1865 года Кельсиев перешел границу и добровольно сдался русским властям.

В тюрьме он написал покаянную "Исповедь", быть может один из лучших и самых характерных текстов в русской литературе. Некоторые ее страницы актуальны до сих пор. Например о наших дипломатах за границей (свидетельствует "русскоязычный" житель Османской империи сер. ХIХ века):

"Отчего французский консул, к которому придешь с делом, всегда и расспросит и посоветует... А русские открещиваются от нас, как от нечистой силы. К нему идешь как-то даже со страхом, точно к судье или к начальнику,- с турками легче иметь дело, чем с русскими консулами"...