«Теперь разберем здраво, возможно ли мне отречься wszelkiej wspolnosci z szyzma?»

«Никому, а подавно “Газете Народовой”, под ведомством которой я, как священник, не состою, не принадлежит право сомневаться в преданности моей унии, пока я пребываю в общении с св. римскою церковью, исповедую все ее догматы, почитаю видимого главу церкви, папу римского, и за него всенародно молюся. Что касается обряда, я могу иметь убеждение, что он у нас искажен и что нужно его очистить (т. е. от латинских прибавок). Убеждение это было и есть не только мое, но и каждого, кто хоть какое-нибудь понятие имеет о греческом обряде, как то ясно выражено в пастырском послании к перемышльской епархии 28-го июня 1862 г.: Hac ritus, jam propter suam vetustatem venerandus, quod profitemur, de primitiva dilectissimi frates, inter gemitus palam profitemur, de primitiva sua puritate et eximio splendore tantum amisit, ut vix orientalis dici queat, et a ritu graeco, sicut et a latino aeque remotus est. Правды этой давать некуда; но иное дело убеждение, а иное дело повиновение власти. Как священник, я считаю своим долгом, и даже помимо убеждения, исполнять в точности, что мне велит церковная власть. Предпославши это, перехожу к сметному требованию “Газеты Народовой”, чтоб я отрекся всякой связи с схизмою, т. е. восточною церковью. А как же это сделать? Как мне теперь войти в церковь? Вольно еще мне трижды перекреститься? Нет не вольно, потому что именно так крестится схизма, а я должен отречься от всякой общности с нею. Начну с богослужения: “благословен Бог наш”... Нет, нельзя – так начинает вся схизма от Соловецкого Монастыря на Белом Море, вплоть до берегов Далмации, а мне поставлен ультиматум: отречься wszelkiej wspolnosci z szyzma. Да это еще что! Мне даже войти нельзя в мою церковь, хоть бы в ту самую, которую я своим трудом, любовью братчиков и щедротами высоких благодетелей соорудил, потому что, знаете ли, на престоле этой церкви лежит – о, горе! – евангелие, изданное за благословением четырепрестольных патриархов, – стало уже решительно схизматическое! Каждый здравомыслящий человек поймет, что для исполнения условий, под которыми “Газета Народова” может рушиться, вверить мне приход Глебович – надо попросту отречься и обряда и народности, и сделаться настоящим поляком. Счастье мое, что vanae sine viribus irae “Газеты Народовой”.»

«“И удивляться теперь, что с такими варварскими засадами (принципами) Полония падает! Разве это не естественно? Положим, что Польша воскресла, Польша в старых границах, в которых местилось несколько миллионов русских схизматиков, что делала бы с ними власть, когда бессилие ныне открыто исповедуется: Szyzmatycy sa istotnie i sprawiedliwie przesladowani w Galicyi! Благословить следует нам наше австрийское правительство, под гуманными законами которого живут на Буковине, живут спокойно и nie przesladowani самые коренные moskale, русские старообрядцы, и живут спокойно потому, что там еще не добралась до них ни власть сеймового польского большинства, ни языческое беснование “Газеты Народовой”... “Газете Народовой” хочется с лица земли стереть Москву и схизму, и нести на Восток западную цивилизацию. Желаю ей в этом успеха, но мне сдается, что осуществление этих дерзких замыслов не обойдется без больших затруднений! Что же меня касается, я бы покорно просил “Народовую” выпустить меня из под своей опеки – я уже совершеннолетний и имею некоторые свои убеждения, оставить которые могу только с самою жизнью.»

II

Что о. Наумович говорит, то говорит и каждый галицкий священник. Чем больше стараются их ополячивать, чем больше мешаются в русские дела, тем шире и шире раздвигается бездна, отделяющая Русь от Польши. Неделикатность поляков и бестактность их – поразительны; на них точно проклятие какое лежит, что они не понимают своих собственных интересов и, стремясь восстановить Польшу в старых границах, сами же возбуждают ненависть к себе большей половины населения старой Польши. Они мешаются в такие дела своих названных братьев малорусов, в которые именно им-то мешаться бы и не следовало. Что за дело католикам мешаться в богослужебные обряды униатов или православных? Люди, которые употребляют латинскую азбуку, и потому незнакомы ни с церковным, ни с древнерусским языком, разве могут иметь право указывать своим братьям, употребляющим славянские буквы и выросшим на старинных славянских и русских книгах, как писать и какие слова употреблять и не употреблять? Неужели же справедливо было бы изгнать из малорусского правописания “ять”, только потому, что ренегаты и потомки ренегатов не знають, где ставить эту букву? И где ж, наконец, смысл в этом преследовании московского языка и московской литературы? почему не следует ничего читать по-общерусски, чтоб быть dobrym polakiem?

Сделаю еще выписку из того же номера “Слова”, который я взял наудачу – все номера “Слова” одинаковы, во всех один и тот же протест против нападок “Газеты Народовой” на самостоятельность и самоправность Южной Руси. Священник о. Степан Григоришин, защищая “Слово” от обвиненья, будто оно занимается только возбуждением ненависти к полякам, а жизненных вопросов края даже и не трогает, говорит, между прочим, следующее:

«Если “Слово” часто затрагивало вопрос о существовании и о несуществовании целого галицко-русского народа, то оно вынуждено было на это, – потому что того требовало общественное мнение народа, а если б мы видели, что “Слово” не затрагивает жизненнейшего нашего вопроса, т. е. не поддерживает нашей народности, то мы на него не подписывались бы. Что толку человеку во всем его благосостоянии, если ему грозит смерть? Поэтому и существование народа имеет такое значение, перед которым все другие вопросы отступают на задний план.»

«Стремление “Газеты Народовой” клонится только к тому, как бы русский народ лишить его народности. Стремление это очевидно. Сперва надо искоренить русский язык, потом русское богослужение, и дело затем будет легкое.»

«Идет дело о том, чтоб из русских выделать поляков и на их плечах поставить Польшу в старых границах. Какова будет эта Польша, можно видеть из того, что мазуры, уже самые коренные поляки, даже и знать о ней не хотят.»

«“Народовка” говорит: уступка полякам страшное огорчение “Слову”. Как же она, бедная, ошибается! Уж если кто, то именно мы, русины, желаем полякам наибольших наиобширнейших, благ, как в материальном, так и в моральном отношении. Каждый день молимся: “Ненавидящих и обидящих нас прости, Господи”; а Narodow-ке “дай знание и опамятание”.»

«Но любовь к ближнему так далеко не заходит, чтоб позволить скривдить себя в том, что всего дороже; у нас есть обязанности к нашему народу, и то, что нам передали целым наши предки, мы должны целым передать нашим наследникам, а именно: веру нашу русскую, народность русскую, язык русский, грамоту русскую и нашу русскую землю, со всеми принадлежащими ей правами и преимуществами.»

«“Народовка” пишет: “Slowo narzeka na ucisk Rusi, jezeli gmina bedzie miec prawo o jezyku uchwalac” (“Слово” жалуется на притеснение Руси, если община будет иметь право решать вопрос об официальном языке). И тут она ошибается. И “Слово” и все мы стоим на том, чтоб это делалось честно и добросовестно. Но, к сожалению, нельзя не сказать что польская опека так далеко распространилась на сельское население, что оставила его в величайшем невежестве, так, что оно не может даже обороняться против злоумышленных происков, потому что его понятия о праве совершенно ребяческие.»

«Забыла что ли “Narodowka”, как говорилось: “ja niechce aby chlop unimal czytac, aby mie nie procesowal” (“не хочу я, чтобы хлоп умел читать: он мне еще процессы будет делать”)? Боится, что ли, правый человек процессов? А если, помимо того, выучивался хлопец у дьяка читать, то его мандаторы (управители имений, приказчики) в наказание в рекруты сдавали. От такой-то опеки глубокая темнота обняла народ, а панове поляки, пользуясь ею, говорили хлопу: “а як вы хцеце, бы до вас писано? не правда, же так, як тэ-раз до вас мовемы, а бы-сьце розумели? а може по немецку?”, на что темные люди, разумеется, отвечали: “а так, так! мы не умеем по-немецки”.»