На столе лежала записка: хозяева предупреждали, что отправились на дальние озера.

В простенке между окон висело несколько фотографий. Две были давние, выцветшие: на одной - Ленин читает газету «Правда», на другой - молодой красногвардеец Ян Игнаш на посту у Смольного, высокий, сероглазый, с решительным выражением лица. Рядом виднелась новенькая фотография, на которой стоял молодцеватый курсант летного училища. На фотографии была надпись: «Моим дорогим предкам от любящего сына Арнольда». Ниже висел плакатик с надписью: «Татьяниада», и под ним множество фотографий, запечатлевших одну и ту же женщину - в тайге с «тозовкой», на рыбалке, у обрыва, в доме. В этом жилье был настоящий культ Татьяны! С фотографий смотрела довольно молодая невысокая белокурая женщина, ее большие светлые глаза глядели внимательно и чуть с грустинкой.

- Какие у нее благородные черты лица,- заметила вслух Зоя. Увидев на столике фотографию пожилого мужчины с бритым черепом и глубокими морщинами, она поняла, что это и есть хозяин. Ей стало жалко симпатичную женщину, которую, видимо, старик Игнаш увез подальше от соблазнов. Зоя отступила на шаг и мелодраматично произнесла:

- О, Татьяна, как вы несчастны здесь. Я уверена, что сердце хозяина так же холодно и жестоко, как эта дикая скала!

Ксенофонт почувствовал, как у него сдавило дыхание, заколотилось сердце. Бледный, с дрожащими губами, он отвернулся от Зои и тихо, но внятно произнес, ни к кому не обращаясь:

- Ворона только «чулуп-чалып» кричит - «кар-р»!

Зоя поняла, что это о ней. По ее щекам пошли розовые пятна. У нее чуть было не сорвалось грубое слово, но она вовремя спохватилась и, гордо откинув голову, вышла прочь, только волосы прошуршали.

Сценка произвела впечатление на всех, но восприняли ее по-разному. Орлецкий, вскинув левую бровь и опустив, правую, как бы сказал тем самым: «Удивлен». Судя по опущенной голове Белова, он хотел сказать: «Грубовато». Наташа одобрительным взглядом высказала свое: «Правильно проучена!» У Кирьки Метелкина фантазия сработала по-своему. Он не раз видел, как широко открывает рот ворона, чтобы каркнуть, и перенес это представление на Зою. Хватаясь за живот, он громко захохотал.

Сергей и Вадим поспешили к Зое. Она стояла в двух шагах от обрыва, закрыв лицо руками. Плечи ее вздрагивали.

- Не надо, Зоя!-растерянно заговорил Сергей.

- Больше ни минуты не остаюсь,- выговорила с трудом Зоя.- Домой! Домой сегодня же!

Орлецкий вполне разделял обиду и возмущение Зои. Надо во что бы то ни стало ее утешить.

- Зоечка, товарищ педагог! Неужели ты приняла эту глупейшую присказку в свой адрес?-начал Вадим.- Я, например, никак не связываю с тобой. Во-первых, ты никогда не кричишь…

Зоя поняла и оценила этот тонкий ход. Ей и самой будет хуже, если она примет едкую фразу старика на свой счет. Она быстро смахнула беленьким батистовым платочком слезинки, достала пудреницу и открыла крохотное зеркальце. Шатров, если и видел ее слезы, так не знал причины. А к тому времени, когда из домика вышли Ксенофонт, Кирька и Наташа, от слез не осталось и следа. Зоя, держа под руки парней, весело вглядывалась. вдаль.

- Хорошо как! За далью - даль, как у Твардовского! - восторженно говорила Зоя и, круто повернувшись, с подкупающей улыбкой спросила Кыллахова: -Ксенофонт Афанасьевич, скажите, какая это речка начинается вон с той снеговой кручи?

Старик не собирался так быстро мириться с Зоей, но она застала его врасплох. Он молча приставил к глазам полевой бинокль и долго разглядывал даль.

- Однако, речка Белых Черемух.

- Какое поэтичное название! Кто это придумал, геологи?

- Деды дали такое имя.

Зоя с недоверием пожала плечами, но промолчала.

- П-покажите, где вы жили?-попросил Кирька.

- Отсюда еще не видать.

- А на ту синюю гору лазили?

- Бывал, поди,- ответил старик.

Решив до конца выдержать свою линию, Зоя подошла к старику и, глядя просительно своими ясными глазами, принялась умолять его:

- Расскажите нам про эти места что-нибудь интересное, Ксенофонт Афанасьевич!

- Два часа слушать будете - тогда расскажу, - пошутил, смягчаясь, старик.

- Будем! -первой откликнулась Зоя.

- С удовольствием послушаем,- поддакнул Вадим.

Кыллахов подошел к коню, возле которого стоял Шатров, достававший из-за пазухи свежую траву и скармливавший ее Магану. Старик подождал, пока конь подобрал зеленые пучки, и, взнуздав его, вскочил в седло.

- Ты, Ром, сказывай по-русски мою песню,- сказал он после раздумья Шатрову. Ром неплохо владел якутским, старик не раз отводил с ним душу разговорами на родном языке. По приказу Кыллахова все уселись на скамейке возле дома.

Почти шепотом запел Кыллахов, но с первых нот зазвучала в его голосе такая тоска и боль,.что у всех задрожали и сжались сердца. Взглянув на Ксенофонта, они не узнали его. За полминуты он неузнаваемо преобразился. Истерзанный и смертельно измученный бедняк предстал перед их глазами. Старик запел былину о Тучэвуле, одну из поэтичных таежных легенд, которые звучат как самые достоверные истории.

Беден был эвенк Тучэвул, все его стадо - единственный хромой олень. Не было у него ни ружья, ни настоящих капканов, и белку он промышлял деревянными ловушками. Голодная смерть угрожала ему. Однажды^ добыв полсотни белок, он решил свезти их в дальний город и хоть один раз в жизни поесть досыта.

По дороге возле горного озера Тучэвул увидел слегка припорошенный снегом желтый камень. На середине озера желтел высокий утес. Бедняк понятия не имел о золоте и решил, что нашел медь. Нагрузил все карманы самородками, вернулся к своей урасе, развел огонь и принялся ковать из золота разные необходимые вещи. Сковал золотые вязки к дырявой дошке, украсил оленью узду, выковал стремя, а каменные наконечники стрел заменил золотыми.

В городе купцы разглядели золото, поили Тучэвула водкой, выспрашивали, где взял. Дали Тучэвулу взамен его старой одежды новую, и даже лисью шапку в придачу. Догадался Тучэвул, что неспроста такие щедрые подарки. Кинулся ночью бежать на своем хромом олене, но купцы быстро его настигли в тайге и скрутили ременными веревками. «Говори, где золото копал,- будешь богачом. Не скажешь - закопаем самого»,- требовали купцы.

Ни к чему оно, золото, Тучэвулу. Его не сваришь, голод им не утолишь. А придут в тайгу купцы, захватят землю, и погибнет племя эвенков…

Не повел их Тучэвул к золотому озеру, а увел далеко в сторону. Купцы видят, что обманул их, пытать начали Тучэвула. Поклялся Тучэвул, что поведет правильно, вскочил на оленя, закричал-запел на всю тайгу прощальные слова и прискакал на этот утес, к водопаду по имени Чулупчалыпский, что значит «каркающий»…

Ром Шатров, не сводя глаз с рассказчика, переводил сбивчиво, но Кыллахов пел так выразительно и сопровождал пение такой мимикой, что даже без перевода можно было догадаться.

- Го! - часто восклицал Ром, и это слово подстегивало вдохновение сказителя. Вскоре и остальные в наиболее драматических сценах начали подбадривать певца восторженным «го!».

Вдруг Кыллахов опалил всех огненным взглядом. Над скалой прозвучал торжественный клич Тучэвула: «Мое племя никогда не умрет!» И уже грустно и тихо допел Кыллахов о том, что хромой олень не перескочил со скалы на скалу, и бедный Тучэвул потонул в пучине. Но гнев его клокочет водопадом. Тучэвул охраняет эти скалы, как ворота в родной край…

Конь под Ксенофонтом взвился на дыбы и застыл над пучиной.

- Ш-што вы!-не своим голосом крикнул Кирька Метелкин, бросившись вдогонку, но старик сам медленно осадил коня назад и устало слез с седла.

- Только чистых сердцем и добрых душой людей пропускает Тучэвул на просторы древней эвенкийской земли,- обращаясь к притихшей молодежи, проговорил старик и обратился к Наташе: - Пить хочу.

Наташа с эмалированной кружкой кинулась к родничку, а все остальные сгрудились вокруг Ксенофонта. Совсем новыми глазами смотрели они теперь на него. Перед ними был не просто старик якут, они поняли, что Кыллахов - настоящий таежный поэт.