Снова был антракт, опять все гуляли по коридорам школы. Наташу часто отзывали то гости, то педагоги. Случалось, она и сама оставляла своих гостей, бегала к подругам, снимавшим с себя грим, чтобы поторопить их и поскорее начинать танцевальный вечер.

В ее отсутствие Коля всякий раз спрашивал:

— Вернется к вам ваша Наташа?

Он сомневался. Он полагал, что она должна пропадать от скуки в столь молчаливой компании, как Толя и Алеша.

— А сам? Почему сам молчишь сегодня? Даже и не похоже на тебя.

— Что ж я! Она пригласила не меня, а вас. Я для нее совершенно посторонний человек… Было бы странно…

Наташа возвращалась и вновь убегала, вспоминая, что надо похлопотать, чтоб специальный класс освободили от скамей и стульев и чтоб подготовили и включили радиолу.

Алеша и Толя в те короткие сроки, когда Наташа оставалась с ними, мучительно подыскивали темы для приятных разговоров, но ничего подходящего найти не могли: зачем-то им хотелось знать, какими пластинками заряжают здесь радиолу, будут ли фокстроты. Они очень интересовались также, с каких предпочтительно уроков начинается в этой школе день, с танцевальных или общеобразовательных.

Наташа отвечала им с легким удивлением и вскоре исчезала вновь.

— Ну, вряд ли придет теперь ваша Наташа! — снова заметил Коля. — Лично я сомневаюсь… Ладно! — объявил он вдруг, окидывая товарищей покровительственным взглядом. — Если она и на этот раз вернется, так и быть, буду выручать вас…

Он не зря похвастал. Едва Наташа вновь показалась в коридоре, Коля, оставив товарищей у подоконника, быстрыми шагами направился девочке навстречу. Он остановился с нею поодаль, оживленно беседуя, потом повел куда-то в сторону и вот наконец направился вместе с нею к товарищам, не переставая болтать. Наташа внимательно слушала его, на ходу засматривая ему в лицо, снизу вверх, с детским, простодушным удивлением.

Алеша и Толя с завистью наблюдали за ними издали. Вот он, кого-то изображая, прищурил глаз, удивленно развел руками, — должно быть, анекдот в лицах передавал… Наташа, всплеснув руками, захохотала и остановилась. Она смеялась громко и восхищенно. А Коля Харламов, с ленцой кривя рот, прибавил еще одну какую-то фразу, три-четыре слова, не больше, — и новый порыв веселья охватил ее, да такой бурный, что, добравшись к подоконнику, она принуждена была утереть платочком выступившие на глаза от смеха слезы.

Тут загремела радиола. Наташа, засуетившись, устремила взгляд на распахнутые двери класса и протянула назад, к Алеше, руку. Но Коля перехватил вдруг ее руку и, с места вальсируя, в несколько быстрых взмахов скрылся с Наташей за порогом класса.

Оставшись одни в коридоре, Алеша и Толя уселись на высоком подоконнике. Некоторое время они сидели молча, раскачивая свесившимися ногами в такт «Дунайским волнам».

Алеша поглядывал сквозь темное окошко на садик. Толя тихонько подсвистывал вальсу, потом сказал:

— Не водиться нам больше с Харламовым во веки веков… Видеть его не могу!

Радиола стихла, потом опять заиграла и снова умолкла. В коридоре то прибывало, то убывало гуляющих. Но Наташа и Харламов не показывались.

Ребята отсидели на подоконнике, сколько положено грусти и терпению, потом стали гулять. Не сговариваясь, они оба порешили ушедших не искать, в танцевальную комнату не ходить… Но всякий раз, идучи мимо, они хоть мельком, да заглядывали туда — и почти всегда успевали заметить: Наташа и Харламов вместе…

Коридор вскоре был в точности измерен. Алеша и Толя могли бы безошибочно сказать, сколько шагов от лестницы до танцевального класса или от первого до шестого окна на противоположной стороне.

Они находились у самой лестницы, когда Наташа выбежала из класса, высматривая их. Харламов явился вслед, секунду спустя. Ребята, опять-таки не сговариваясь, оба застыли в ожидании, невидимые за толпой у буфетной стойки. Опять заиграли вальс. Наташа порывалась вглубь коридора, но Харламов схватил ее за руку, в чем-то убеждая, и снова увлек за собой в танцевальный зал.

Теперь Алеша и Толя спускались по лестнице ступенька за ступенькой. Уже Толя приготовил жестяной номерок от вешалки, уже он готовился протянуть его с ходу уборщице за откидной доской. Но Алеша отвел приятеля ближе к дверям, где сидел сторож, такой добрый и догадливый… Добрый! Лучше бы он был сердитым и никого не пускал без билетов.

— Подождем немного здесь, — шепнул Алеша. — Вот… Окончится этот вальс, и… Может быть, она нас тогда искать будет? Если она будет искать даже здесь, внизу, тогда… тогда простим ее и вернемся. Понимаешь? Тогда, значит, не она, а один Колька виноват. Ладно?

Толя подумал. Он строго взвесил все эти «если» и «тогда».

— Хорошо, — согласился он, — если она придет за нами вниз, тогда вернемся.

— Что, жара наверху? — спросил сторож.

— Немножко есть.

— Ну, а как вам «Спящая» нынче показалась?

— Спасибо. Хороший был концерт.

— Хороший? Вы еще по-настоящему и понимать-то ничего не можете… Хороший!

— А чем он плохой?

— Плохой? Да такую «Спящую» и в театре редко когда увидишь. Я с пятнадцатого года такого не видел… Вот какая у нас нынче была «Спящая»!

Снова вальс наверху стих. Алеша напрасно прислушивался к шумам на лестнице. Никто не спускался к ним вниз, и только однажды два мальчугана ловко скатились верхом по крутым полированным перилам и в последний миг, как истые джигиты при вольтижировке, спрыгнули на пол, молодцевато покружились на месте в поисках равновесия.

— Пошли? — предложил Толя.

— Пошли! — уныло согласился Алеша.

Они получили взамен жестяного номерка два пальто — одно обыкновенной длины, купленное в этом году, а другое прошлогоднее, за несколько месяцев обернувшееся в тужурку.

Тут сторож в удивлении поднялся со своего места.

— Куда? Почему? — он даже рукой сделал такое движение, точно собирался помешать ребятам, не дать им одеться.

— Мы не танцуем.

— Как это так «не танцуем»?.. А где ваш третий?

— Тот танцует.

— Молодчина! А вы что же? Ай-яй-яй!..

Ребята поблагодарили старика за хороший концерт и ушли.

Десять минут спустя сторож дремал, сидя на своем табуретике у парадной двери.

Наташа, бегло стуча каблучками по лестнице, окликнула его:

— Дядя Кузьма!

Он спал.

— Дядя Кузьма! — громче повторила она с последней ступеньки.

Сторож очнулся, помотал головой, встал.

— Дядя Кузьма, вы не видели здесь мальчиков из чужой школы?

— Двое? Ушли.

— Ой!.. Давно ушли?

— Нет, недавно совсем, только что ушли.

Наташа ринулась было к дверям, готовая догонять гостей.

— Куда? — ухватил ее за руку сторож. — Раздевши-то… Они уже с четверть часа как ушли… Оно и недавно, а уж не видать.

Наташа прикусила палец, и лицо ее тронула та же гримаса, что в «Спящей», когда она укололась о веретено и высасывала ранку.

27. Добро пожаловать!

Зима с каждым днем становилась все суровее.

Слежавшийся, твердый снег, мгла, скрадывающая пространство, небо, тяжелое и плотное, низко осевшее над городом, и самый город, проступающий из тумана неясными силуэтами, — все дышало холодом.

Морозный ветер, посвистывая и взвизгивая, гонялся по улицам за каждым прохожим. Всюду поспевая и никого не милуя, мороз кусался нещадно, набрасывался на самое дыхание, превращая его в клубящийся пар.

Но сколько зима ни буйствовала, она начинала сдавать. Дни стали прибавляться. В ту раннюю пору, когда ребята перед уходом в школу завтракали, все меньше становилось нужды в освещении, а к концу дня все дольше тянулись сумерки…

Новички комсомольцы после зимних каникул получили свои первые общественные поручения. Толя заменил Харламова в литературном кружке, он выбран был здесь старостой. А Алеша стал вожатым пионерского отряда в третьем классе «Б», отряда имени Павлика Морозова.

На первом же сборе председатель совета отряда, маленький, с румяным лицом, чуть ли не одного цвета с пионерским галстуком, приняв рапорты трех звеньевых, четко промаршировал к Алеше, отсалютовал ему рукой и, закинув назад голову, чтобы смотреть старшему товарищу в самые глаза, начал звонким голосом: