Не успела еще засохнуть земля на могиле Дели Мустафы, как кто-то выстрелом из ружья уложил спахию Кара Мемиш-Дервиш-агу, когда тот попивал кофеек у себя на балконе. Пуля прилетела из ближнего вязового леса, когда соловьи выводили свои вечерние трели и мирно журчала чешма, построенная агой «во славу аллаха». Забегали сыновья и конюхи Кара Мемиша, сторожа и работники, обшарили в лесу каждое дерево, но убийцу так и не нашли. Кара Мемиш держал у себя в гареме девять болгарок, многие матери из-за него слезы лили, многие крестьяне ходили в синяках и ссадинах, так что убийцей мог быть любой из трехсот его подданных.
На Успенье богородицы вновь пролилась кровь. Дело неслыханное и невиданное: на дороге в Узунджово, в местности «Орман боаз» убили турецкого начальника Хюсни и вместе с ним двух арнаутов, известных своей жестокостью. Арнауты были застрелены, а Хюсни проткнут козьим рогом. Рядом с убитыми спокойно щипал травку мул, переметные сумы на нем были набиты золотыми монетами. Ничья рука не прикоснулась к ним, не тронула. Погоня, поскакавшая искать разбойников, изумилась и заробела. Никаких следов не обнаружили, но одно уже знали: рука, что отсылает головорезов-турок к аллаху, вершит это не ради денег, а из мести.
Окрестности «Орман боаза» тщательно облазали. Погоня поднялась даже к Караивановым кошарам, но застала там только полоумного Караивана. Обросший, глаза кровью налиты, он сидел, просеивал просо. При виде турок полоумный захохотал, и они поспешили убраться подальше от этого зловещего места.
Миновала зима. Турки уже слегка позабыли об участи Дели Мустафы, Кара Мемиша и Хюсни. Но вот однажды козановские охотники — Алиш и Меко — набросились на одну крестьянку, работавшую у себя на поле. Не прошло и трех дней после этого «подвига» козановских насильников, как посреди ночи загорелся дом Алиша. Алиш в панике выдавил окно — дверь оказалась чем-то подпертой снаружи — и выскочил во двор, но тут обрушилась кровля, и его придавило пылающими бревнами. Прибежали соседи, отрыли его, он еще дышал, но кожа вся была обожженная. Его перенесли в чей-то сарай, но два дня спустя сарай загорелся тоже. Сторож, находившийся при Алише, удрал, а сам Алиш сгорел заживо. Сторож, правда, успел заметить поджигателя: рогатое чудище в звериной шкуре. Три дня сторожа трясло, зуб на зуб не попадал от страха.
Напуганный судьбой Алиша, второй насильник, Меко, заперся в доме, за каменной оградой, спустил с цепи свирепых псов и на всех четырех галерейках, выходивших во двор, поставил по работнику с заряженным ружьем. Месяц с лишком никто не переступал порога этого меченого дома. Меко сидел у себя, держа на коленях ружье, и пил, пытаясь заглушить голос страха. Он даже спать боялся. Чуть сморит дремота — тут же вскакивает и палит в потолок, где возились мыши. В селе поднималась тревога, сбегались соседи, собаки заливались лаем. Однажды ночью опять грянул выстрел, но никто на этот раз не всполошился, не прибежал. А утром работники нашли Меко распростертым на полу, ружейное дуло во рту, голова размозжена. Должно быть, одолел его страх, и он застрелился сам.
Разнеслась молва, будто шайтан сладился с крещеными и помогает им. Турки-охотники перестали ходить на охоту. Прежние удальцы теперь уже остерегались щеголять своей силой. Присмирели турки. Сидя в кофейне, рассказывали друг дружке фантастические истории о подозрительных шорохах, странных следах, таинственных предостережениях и предзнаменованиях. Турок уже не решался затемно оставаться в поле или же заходить в болгарский дом. Беднота вздохнула с облегченьем, повеселели запуганные стражниками да богатеями крестьяне: почувствовали руку невидимого заступника, не желавшего явить им себя, но не забывавшего отомстить за каждую обиду и неправду. Теперь если турок придирался к кому или косо взглядывал, ему советовали идти своей дорогой, а то как бы не увидать «козьего рога». Спахия из Кырджали не послушался совета, содрал с крестьян лишнюю подать зерном, а вскорости нашли его мертвым, голова в кадку с зерном засунута, в груди козий рог торчит. С той поры Козий рог, как нарекли в народе мстителя, стал кровавой угрозой для притеснителей-турок.
Опять зазвучали в селах Загорья волынки, девушки стали водить хороводы, молодухи украшать себя бусами и монистами, опять засверкали у них на поясах серебряные пряжки. В Караивановом селе плясали особенно весело, потому что среди тамошних жителей были самые искусные музыканты. Зачастили сюда женихи и невесты из окрестных сел — хотелось свадьбы играть под звуки кавала и волынки. А другие парни и девушки просто приходили поплясать на воле, ведь в тяжкие те времена не всюду и плясать можно было. И вот на одном таком гулянье появилась однажды статная девушка с пылающими очами. Плясала она так бойко, подпрыгивала так лихо, что заткнутый за ухо пион упал наземь. Девушка нагнулась за ним, и тут-то выпал у нее из-за пазухи и звякнул о булыжник козий рог. Смутилась она, сунула рог за пазуху и юркнула, скрылась в яркой праздничной толпе.
«Козий рог, Козий рог!» — ознобом пробежали эти слова. Смолкли волынки. Музыканты, вытянув шеи, искали глазами таинственную гостью, парни застыли, как громом пораженные. На беду кто-то из родных узнал в красавице девушке Марию, Караиванову дочку. Новость эта была великая, жгучая и безудержная. Такую не утаишь, не укроешь. Один цыган-мастеровой пересказал ее местному билюкбашии, и тот во главе большого отряда окружил Караиваново обиталище. Мария защищалась и пистолетом и кинжалом, а когда поняла, что спасения не будет, подбежала к краю скалы и — чем живой попасть туркам в руки — бросилась в пропасть. Размахивая толстой дубиной, «полоумный» Караиван раскидал всех, кто пытался связать его, пробил себе дорогу и скрылся в лесной чаще, увернувшись от турецких пуль, которые продырявили ему только штаны.
В хижине Караивана турки обнаружили мешок, полный заостренных козьих рогов, в яме для картошки нашли всякое платье — и цыганское, и колядников, и нищенские лохмотья, в которые бесстрашная мстительница и ее отец переодевались, отправляясь на свои ночные прогулки.
Вскоре после этих кровавых событий в кукленский монастырь святых Козьмы и Демьяна пришел оборванный человек с косой в руках и попросился в работники. Узнал ли кто из монахов в том косаре Караивана, неизвестно. Известно лишь, что летом свалила косаря лихорадка. В предсмертный час пожелал он причаститься и открыл исповеднику, кто он и как оказался в стенах монастыря. Из этой исповеди, пересказанной затем другим монахам и ставшей легендой, мы знаем, что после гибели жены владела Караиваном одна мысль — о мести, и что он долго готовился к тому, чтобы эта месть была страшной. Безумным он прикинулся для того, чтобы люди отступились от него, забыли. Из исповеди известно, что Дели Мустафа пал от руки Марии: однажды, когда сон сморил его на бахче, Мария накинула на него петлю, неделю водила по лесу с петлей на шее, точно собаку на поводке, а под конец воткнула ему в грудь козий рог и спихнула в реку. Для расправы с Кара Мемишем бесстрашная мстительница забралась на высокий вяз, росший возле его усадьбы, и три дня сидела без еды и питья, дожидаясь, пока старый сластолюбец выйдет на балкон. Там, на вязе, она сидела и все то время, что стражники обшаривали лес, можно сказать, у нее под ногами.
Дом Алиша Мария с отцом подожгли, швырнув за ограду вывалянный в дегте ком овечьей шерсти. В село они проникли, переодевшись продавцами уксуса. В общей суматохе их никто и не приметил. Пока напуганные турки суетились и наобум палили в ночь, Караиван с Марией подносили воду, гасили вместе со всеми пожар.
Все эти рассказы вселяли ужас, но особенно ужаснуло исповедника признание Караивана, что из желания отомстить за жену он восстал даже против божьего закона, задумав превратить нежную девушку в мужа-мстителя. Плохой стрелок, с изувеченной рукой, он на себя не рассчитывал, Мария была единственной его надеждой.
Девять лет, сдерживая ярость, тая в душе боль, дожидался он, покуда дочь подрастет, и все девять лет воспитывал ее, как парня. Одевал в мужское платье, коротко состригал волосы, научил стрелять и владеть ятаганом. Проворная, ловкая, Мария целыми днями карабкалась по скалам с отцовскими козами, в одиночку, не хуже старых, опытных пастухов, сражалась с волками, а стрелять выучилась так, что попадала в кабаний клык с трехсот шагов. Девять лет мял и выкручивал Караиван нежную девичью душу, призывая на подмогу бури и ветры, волков и медведей, употребил весь свой ум и хитрость, чтобы вытравить в дочери все женское.