— Вот бы эту физиономию акварелью изобразить! Картинка!

— Это не картина, — отмахивается Панченко. — Я вот другую придумал, получше! Сидим мы на болоте, поели кое-как, а на дальше ничего и нет. Предлагаю отправиться в Протопоповку за хлебом, салом, молоком. Что скажете?

Инчин хмурится.

— Брось даже думать об этом! Не коменданта какого бомбить идем — надо товарища доставить на место, — и он многозначительно показал глазами на Бойко, всё еще сидевшего над своим блокнотом.

— Ну, раз на Протопоповку дорога заказана, придется нам, хлопцы, дощу выпить, а голоду закусить! — недовольно пробурчал Панченко.

Поднялся Родионов, Он разминается, зевает. Потом черпает ладонями буроватую жижу, пристально разглядывает её. В жиже копошится бесчисленный рой шустрых, ныряющих и кувыркающихся личинок. Прополоскав рот, Родионов брезгливо сплевывает. Панченко, с любопытством наблюдавший, недоуменно спрашивает:

— Чего не пьешь?

Зачерпнув пригоршнями воду, он пьет ее с жадностью и причмокиванием. Затем, развалившись на кочке, спрашивает:

— Родионов, а ты знаешь, почему эта вода не опасна? Потому, что в ней собрались микробы всякого сорта. И хотя в луже вода стоячая и, допустим, ты ее выпил, эти микробы тебе не опасны, потому что они свою войну с бактериями ведут. И дерутся до полного уничтожения, пока не слопают одна другую. Понял?

— Темное дело…

— Совсем не темное! Бывает, выпьешь чистой воды и заболеешь. Почему, спрашивается? А потому, что живет в ней какая-нибудь одна, ну, две-три инхузории. Они, может быть, потому и не дрались, что друг дружку не заметили, и сразу человеку в кровь лезут, да и баламутят там, как черти в болоте…

Инчин и Хохлов долго смеются. Инчин говорит:

— Ну, и дикость же ты несешь, Панченко!

— И никакая не дикость, У нас старичок один был, ветеринар. Самоучка, а, понимаешь, сам до всего дошел. К нему за тридцать километров приезжали люди. Давал он жизни, еще как! Каждый кланяется: «Беда, выручай, Антон Спиридонович», — так он бывало говаривал: «Микроба — начало начал всей жизни на земле!»

— Тогда понятно! — приняв серьезный вид, язвит Инчин. — Если это ветеринар, да еще сам дошел, то спорить нечего.

Но Панченко, не заметив «подначки», продолжает свои рассуждения о микробах, доказывая Хохлову:

— Точно, дружище, он ученым «форы» давал.

— Еще бы, — скептически отвечает немногословный Хохлов.

Немилосердно печет солнце. Залитое светом болото пучится, играет пузырьками выходящего газа. Насыщенный душными испарениями воздух густ и тяжел. Звенящий писк комаров сменяется жужжанием слепней, жадно вгрызающихся в тело. Намучившись на кочках, Хохлов недовольно спрашивает:

— Что, лейтенант, до вечера на кочках куковать будем?

— Ну нет, разве так отдохнешь? — отвечает Инчин и нагибается над своей самодельной картой. — Пойдем с таким расчетом, чтобы ночевать по ту сторону дороги.

Начали продвигаться лесом.

Из Протопопова застрочил пулемет.

— Лает, как дворняжка, — усмехнулся Родионов, — семь штук отстучал — и молчок!

Под вечер Инчин скомандовал:

— Садись, передохнем. Впереди дорога на Свеса — Михайловский Хутор, разведывать надо.

Полежав немного, послали Панченко на дорогу. Вернувшись, тот доложил:

— Тишина, нигде никого, хоть в карты среди дороги играй!

— Наверняка в дураках останешься! — вставил Родионов.

У самой дороги прислушались — тихо. Перешли скорым шагом, присели за кустами.

Панченко разрядил винтовку, загнал обойму с разрывными пулями.

— Може, нарвутся, не мешало бы винторез прочистить, полдесятка выпустить.

— Сутки уже в дороге, без стрельбы обошлось.

Издалека донеслись звуки движения; партизаны притаились. Вот показались группы вражеских солдат. Большинство шло пешком, немногие ехали на повозках; двигались они по дороге на Михайловский Хутор. Когда прошли, Инчин, сокрушенно покачав головою, сказал:

— Чуть не влипли мы, их более сотни.

— Это что-то не то, — заметил Хохлов. — Чего их на Михайловский потянуло?

Послышался топот, по дороге замелькали всадники, показалось несколько подвод.

— Кони замученные, — шепнул Панченко. Инчин сердито оглянулся на него.

Удалились и эти. Инчин махнул рукою:

— Ну их к черту, зацепимся с ними в драку, да и не выпутаемся. Пошли!

Не прошли и сотни метров, как Хохлов, шедший в «голове» группы, метнувшись быстро, присел за толстым стволом дерева. Инстинктивно присели остальные. Минуту спустя Инчин тихо спросил:

— Чего там?

— Мадьяры.

Насколько первая встреча с мадьярами на дороге никого не удивила, настолько ошеломила вторая — в лесу, а полутора сотни шагов от дороги. Как они туда попали, никто не заметил. Теперь все взоры устремлены были на Инчина. Ни минуты не колеблясь, Инчин махнул рукой: «За мной». Партизаны метнулись обратно к дороге. Она жила цокотом повозок, приглушенным гомоном мадьярской пехоты. Инчин распластался за большим пнем; как подкошенные, залегли остальные.

— Ну и напоролись, — Инчин отпустил по адресу мадьяр пересоленное словечко.

— Они, гадюки, охраняют движение колонны по дороге, — высказал свою мысль Панченко, но Инчин только нетерпеливо махнул рукою:

— Это и дураку теперь ясно! Ты скажи лучше, как отсюда выбраться?

— Да вот, лесом, рядом с дорогою.

— Нельзя, угробим все дело. Ползем лучше до этого хвороста.

На небольшой поляне редколесья лежали разбросанные кучи неведомо когда заготовленного валежника. Быстро зарылись в него, замаскировались. Бойко, Панченко и Родионов стали наблюдать за дорогой, Инчин и Хохлов — за кромкой леса. Ночью ничто не изменилось. Дорога шумела, двигались войска, перекликались посты бокового охранения. Прислушиваясь к шороху и по-своему оценивая тяжелое свое положение, партизаны провели в хворосте всю ночь. Утро не принесло ничего доброго.

Выяснилось, что войска стоят на дороге без движения. В половине дня Хохлов окликнул Панченко:

— Чуешь? У тебя хоть немного там чего осталось? Более суток голоден.

— Лежи ты! Жменя крошек в сумке, все дождь расквасил! — недовольно ответил Панченко.

— А соли? — не унимался Хохлов.

— Око нечем запорошить! — ответил Панченко и, протянув руку через хворост, прошептал: — На вот, хоть ешь, хоть дывысь.

Хохлов взял грудку слепленных, как комок глины, хлебных крошек.

Вскоре два конных солдата проехали мимо и на дорогу потянулось боковое охранение — с конями, пулеметами, ящиками патронов на вьюках.

Выждав с час и не улавливая никакого шума, Инчин вылез из хвороста. Рассевшись под кустами, начали совещаться. Инчин сказал.

— Сами знаете, что ввязываться в бой мы не могли, а выйти без боя из этого коридора, в котором оказались, — попробуй. Ну это все позади, войска прошли. Наша задача — во что бы то ни стало достать хоть по куску хлеба, и, по возможности, без боя. Но если кто под руку подвернется — бить, и наверняка! А теперь пошли.

Железную дорогу перешли без приключений. Поросшая зеленым бурьяном, она краснела ржавыми рельсами. Инчин развернул свою карту:

— Кажется, Шатрищи, да нам лишь бы продуктов достать.

Родионов, Бойко и Панченко остались в лесу. Инчин с Хохловым пошли в село. Зашли с огородов. Возле сарая стояла старая бабка.

— Здравствуйте, мамаша! — приветствовал ее Инчин. — Вы не скажете, где живет старший полицейский?

— А вы кто такие будете?

— Мы — ямпольские полицаи, — ответил Инчин.

— Идить до крайней хаты, там живе, щоб ему повылазыло, — и бабка поспешила скрыться за сараем.

Ленивой походкой уставших людей Инчин и Хохлов бредут к хате полицая, Инчин вполголоса говорит:

— Будем надеяться, что он не из храбрых и не рискнет под вечер оставаться дома. Стой здесь, во дворе, а я прямо к двери.

Инчин постучал — не отвечают. Тогда он забарабанил сильней, Хохлов увидел, как вдруг с боковой стороны дома открылось окно и из него выскочил полицай с винтовкой в руках.