На этот раз листовки оказались с иллюстрациями, они поразили партизан наивностью и предельно-глупым своим содержанием.
На каждом листке было шесть рисунков и над ними заголовок:
Первый рисунок изображал худого, обросшего волосами, босого человека с винтовкой в руках. Он сидит под сухим деревом, съежившись, глаза его пугливо расширены, под рисунком надпись:
«Партизан Иван, скрывающийся в лесу, в вечном страхе».
Рядом другой рисунок: ветхая, с провалившейся крышей хата объята племенем, перед нею стоит изможденная женщина с младенцем на руках, рядом с нею — истощенный, оборванный подросток. Они плачут.
Надпись поясняет:
«Его семья страдает…»
На третьем рисунке изображен кудрявый дуб, на суку которого повешен Иван… На него смотрят немецкие солдаты в шлемах, с обнаженными штыками.
Надпись гласит:
«Однажды судьба Ивана свершилась — банда раскрыта».
В нижней половине листа, под жирной чертой, нарисован Василь. Он пашет плугом землю. Волы у Василя большие, сильные. Сам Василь круглый, в вышитой сорочке, с широким ярким поясом, лицо румяное, с большими висячими усами.
«Василь обрабатывает землю…»
А вот Василь в своей уютной хате. За столом сидит чисто вымытый карапуз, перед ним букварь. Ярко светит Керосиновая лампа.
Это Василь «по вечерам обучает сына грамоте…» На последнем рисунке показано хозяйство Василя: исправный дом с размалеванными ставнями, с флюгером-петухом. Во дворе — кони, коровы, жирные свиньи, породистые куры, индюки… От колодца идет к дому молодая женщина с коромыслом, она — беременная.
Надпись заверяет, что «дома все в порядке…»
Вдоль нижнего края листовки большими буквами набрана вопрошающая надпись:
«Г д е ж е п р а в д а?»
— Ишь ты, чем купить захотели! — говорили партизаны, рассматривая листовку. — Керосиновой лампой после электрической!..
— И волами после трактора!
Между тем разведка донесла, что повсюду вокруг Хинельских лесов появились войска противника с артиллерией и бронемашинами.
Заняв все села вблизи леса, противник сразу же приступил к окопным работам, которые прекращены были только вечером. Глядя с опушки на Хинель и Хвощевку, Анисименко сказал:
— Научились уважать нас фашистские генералы. Осторожней стали. Только к чему бы это они окапываются повсюду? Неужели собираются блокировать нашу группу такой силой?
— Должно быть, фронт приближается… — мечтательно произнес один из молодых партизан. — Скоро наши придут сюда…
Но фронт стоял далеко под Орлом, Курском, а дальше линия его уходила — страшно выговорить — к Сталинграду, к Волге.
«Неужели, — думалось мне, — Гитлер еще не израсходовал своих резервов, если снова дивизии действуют против горсти партизан?»
Вечером всё разъяснилось. Прибежавшие в лес подростки и женщины сообщили, что немецкие солдаты говорят, будто бы партизан в Хинельском лесу тринадцать тысяч.
По другим сведениям выходило, что вокруг нас накапливаются подневольные славяне и сербы, и эта дивизия насчитывает 25 000 солдат, что полками командуют немецкие офицеры, что командир дивизии — немецкий генерал.
Почуяв надвинувшуюся на Хинель грозу, возвратились отпускники. Они докладывали, что районные коменданты обратились к населению с требованием не выходить из сел в течение пяти суток, так как войсками будет проводиться облава на партизан, и каждый, кто будет обнаружен в лесу или в поле, будет считаться партизаном.
С подчеркнутой вежливостью на этот раз держались немецкие офицеры: они разъясняли местным жителям, что войска присланы для восстановления порядка и в интересах самого же населения.
— Мы ликвидируем в лесу партизан и дадим вам возможность мирно трудиться и убрать богатый урожай с поля. Мы обоюдно заинтересованы в этом: вы соберете урожай, мы — скорее кончим войну, — говорили фашисты, раздавая листовки о хозяйственном Василе и скрывающемся в лесу Иване.
Обсудив с командирами создавшееся положение, мы решили «исчезнуть», уклониться от боев с частями дивизии и вообще не подавать каких-либо признаков жизни.
План «исчезновения» предполагал: укрыть отряд в самой глухой, непролазной заросли леса; пушку, миномет, снаряды — утопить а лесном водоеме и в болоте; всё лишнее спрятать, и на опушках, на стрелках лесных дорог держать конные наблюдательные посты, чтобы следить за каждым шагом противника.
Приняв этот план к исполнению, отряд расположился в наиболее одичавшем, глухом месте леса — на стыке 34—35-го кварталов.
Спать не пришлось. Работали круглые сутки. Прежде всего построили круговую оборону, окопались. Затем каждый взвод получил одну из основных дорог, пересекающих лес, где и делал основательные завалы.
Конники Гусакова, разбившись натрое, дежурили на лесных опушках, каждые два часа докладывая о противнике. Ромашкин со своей командой расставлял перед завалами мины, вместе со мной и двумя артиллеристами прятал орудия в водоем, находившийся в середине леса у квартальной линии. Поросший густым кустарником и прикрытый ветвями крушины и дуба, водоем этот не заметил бы самый зоркий глаз. Только примятая трава на дороге да колесные следы пушки могли как-то привлечь внимание посторонних, но и здесь выручила нас хитроумная догадка: Ромашкин дважды прокатил пушку вокруг квартального участка, — на земле, таким образом, остались встречные следы подков и колес, и даже следопыт не смог бы определить, куда именно увезено орудие.
Заметя следы и подняв примятую траву на краю водоема, мы удалились, вверив свою тайну лесу.
Примерно так же был спрятан Юферовым и его полковой миномет.
Со снарядами и минами было значительно проще: их закопали в приметном месте, замаскировав молодой посадкой и валежником.
Хозяйственную часть дела вел Артем Гусаков. С присущей колхозному завхозу изворотливостью, он действовал решительно и быстро.
— Так что, товарищ капитан, хозяйственная часть исправна, — докладывал он, — лошади привязаны в глухом осиннике, а туда не то что человеку — зверю дикому не добраться! И трава для них накошена! Повозки в другом месте, их тоже никто не сыщет!
— Ну, а продовольствие? — спросили Гусакова.
— Сухари и хлеб на деревьях, сало и запасы муки утопил в Ивотке — никому не придет в голову искать там, — ответил Гусаков. — Бидоны с медом закопали в землю. Коровы тоже в надежное место поставлены. Так что, — заключил Артем, — голодным никто не будет!
Никифоровну, Аню и остальных девчат Артем поставил у костров. Они жарили и сушили мясо — бойцы должны были получить на руки трехдневный паек.
— Проживем! Теперь не зима, — заверял Артем, — в такой зелени, да чтоб нас кто-то нашел!.. Ни за что не найдут! Головой ручаюсь!
Вечером приехал командир севцев Коновалов. Мы договорились с ним, что он также сделает лесные завалы и укроет свой отряд по ту сторону Ивотки.
Отряд Коновалова значительно окреп и день ото дня увеличивался численно. Как и Хохлов в свое время, Коновалов действовал с отрядом на северных опушках леса, ведя разведку в Севске, в Середино-Буде и поддерживая связь с Суземкой.
Коновалов сообщил, что за последние десять дней его разведчикам не удалось проникнуть в Суземку, а потому он не знает, что и как там. На севере всюду пожары, слышна усиленная артиллерийская стрельба, и поэтому можно лишь предполагать, что Брянская армия продолжает обороняться.
Коновалов уехал к себе, в северную часть леса. Я провожал его до Ивотки, которая делит Хинельский лес на две равные части.
Большой дубовый пень на берегу речушки мы сделали своим секретным почтовым ящиком. В том случае, если бы открытая связь между нами оказалась невозможной, я и Коновалов должны были оставлять свои письма под этим пеньком.
Утром на притихший лес началось наступление. Войска продвигались с чрезвычайно медлительной осторожностью. На три-четыре километра, отделявшие сёла от леса, ушло у них не менее суток. Солдаты последовательно окапывались на трех рубежах. К вечеру они заняли лесные опушки и снова окопались, расположившись на ночь густыми непрерывными цепями.